Наталья даже испугалась: - Что вы, что вы! Нам не положено встречаться с клиентами. - А мы никому не скажем, никто и не узнает. Но вместо ответа медсестра вышла из комнаты, оставив девушку в ванне. И когда процедура закончилась и она вернулась подать простыню, тема не возобновилась. Татьяна, впрочем, была уверена, что разговор продолжится и в следующий раз они сговорятся куда-нибудь сходить. Но потом мерная санаторная скука вдруг взорвалась. Когда ничто, что называется, не предвещало. * * * Принятие минеральных ванн - или «жемчужных», как их для красивости называли - организовано было следующим образом. (Описание здесь последует потому, что это имеет отношение к случившейся смерти - или, как считала Татьяна, убийству.) Все процедуры в отеле производили на цокольном, или подвальном, этаже - в советские времена это место наверняка выспренно называли фабрикой здоровья. Там были бассейн и сауна, помещения для ингаляций, грязей (или парафанго), массажа и лимфодренажа. Принятие ванн, как и все прочее, также было поставлено на промышленную основу. В строго назначенное время клиент-пациент подходил к ряду дверей без ручек и замочных скважин. Ровно по расписанию, секунда в секунду, дверь отпиралась изнутри, и радушная дама в белом халате приглашала: «Пожалуйста!» Обычно в случае ванн это была русская Наташа, но именно в тот раз оказалась какая-то новенькая. В маленькой комнатке - практически каморке площадью три квадратных метра, с зеркалом, феном, вешалкой и топчаном - полагалось раздеться. Таня обычно спускалась на процедуры в халате на голое тело, поэтому через минуту служительница приглашала ее - через узенький коридорчик - к следующему ряду комнат. Между комнатами этими имелись перегородки, однако не до самого потолка, а вход в каждую отделяла пластиковая шторка вроде тех, что используют в домашних ванных. В комнатке имелась ванна наподобие джакузи, уже наполненная. Медсестра обычно следила, как пациент залезает внутрь, не поскользнется ли, не брякнется. Спрашивала: «Холодно? Горячо? Хорошо?» Если температура устраивала, желала-пропевала: «Приятной процедурки!» - и исчезала принимать других клиентов, готовить-мыть-наливать для них новые ванны. В этот раз заведенный порядок нарушился тем, что Таня спросила служительницу: «А где Наташа?» - и та буркнула в ответ: «Не работает» - и исчезла, так что Садовникова даже не успела уточнить, что это значит - выходная? заболела? уволилась? - и решила разузнать, когда ванна закончится. Все-таки в той Наташе - немолодой, некрасивой, видимо, втихомолку пьющей и скорее несчастной, чем благополучной, - имелась какая-то тайна, которую девушке хотелось разгадать. И даже, может, пожалеть ее, приласкать. Откинув голову на резиновую подушечку, Татьяна погрузилась в минеральную воду. Ей предстояло двадцать минут релакса, кайфа, расслабления. Пузырьки минеральной воды приятно щекотали кожу. В отличие от лимфодренажа или грязей, девушка тут не засыпала, а впадала в ласковое полузабытье, нирвану. Однако в этот раз расслабиться не получилось. Обычно из соседних кабинок и коридорчика доносилось бурление заливаемой в ванну воды, или звуки уборки, или короткие угодливые переговоры персонала с клиентами. А теперь до Тани долетел грубый, напористый, почти захлебывающийся, чей-то обвиняющий монолог. Ни одного слова слышно не было, только интонация - полная гнева, обиды, печали. О чем говорят, также было не разобрать и не определить, на каком языке, но Татьяне отчего-то казалось, что по-русски. И не очень ясно было, чей голос обвиняет - мужской ли, женский. Может, тонкий мужской? Или грубоватый женский? А невидимый человек все бросал кому-то в лицо гневные инвективы, так что Садовниковой даже почудилось на минуту, что идет радиотрансляция из серии «Театр у микрофона», или телевизор вдруг включили, какое-нибудь ток-шоу из тех, где супруги обвиняют друг друга в измене и вот-вот подерутся (и порой дерутся). «Что за ерунда? - подумалось ей. - Никогда ничего подобного в отеле, в высшей степени буржуазном, не происходило! Все обычно мерно, расслабленно. Не хотите ли того-то? А пожалуйте сюда-то. А тут!… Безобразие, можно сказать! Но интересно». И в этот момент голос-монолог, взяв верхнюю «фа», вдруг оборвался - и его сменил совершенно дикий всплеск воды, словно в ванну вроде той, в которой лежала Таня, с размаху бросили кита. А потом раздался дикий, режущий слух сигнал тревоги - и тут же топот ног, изо всех сил убегающих по коридору. Это было уже серьезно. Сигнал бедствия не прекращался. Таня рывком поднялась в ванне. Выбралась из нее. Схватила лежащую на табуретке сложенную белейшую простыню - обычно ее подавала по окончании процедуры служительница. Но сейчас Садовникова, не вытираясь, кое-как прикрыла наготу и выскочила в коридорчик. Звук тревоги доносился из соседней комнатки, и туда уже вбегала совершенно белая, под цвет своего халата, служительница, десять минут назад встречавшая Садовникову. Татьяна бросилась вслед за ней - и вот тут и увидела картину, которая, в полном соответствии с философией экзистенциализма, вызвала в ее памяти и воображении огромное количество связанных с ней эпизодов. Итак, в минеральной воде, колышущейся в ванне, лежал, совершенно голый, странно выгнувшись и сжимая в одном кулаке шнур с тревожной кнопкой, Николай - ее несостоявшийся ухажер. Лысеющий, бандитствующий, накачанный, с татуировками по всему телу, он был очевидно и неотвратимо мертв. * * * У Татьяны с детства имелся своего рода рефлекс. Когда случалось нечто неприятное, таинственное или просто важное, она первым делом, если это было возможно, звонила отчиму. И совсем не только потому, что любила его, пожалуй, больше других родственников. Мать, Юлию Николаевну, она, разумеется, тоже очень любила. Но от нее какой может быть в пиковой ситуации толк? Одни охи, вздохи, нотации и увещевания из серии: «Ведь я же тебе говорила». Другое дело - Валерий Петрович. Он, кагэбэшник, полковник в отставке, нелегал, полжизни проработавший за границей, всегда готов был любимой Танюшке если не деятельно помочь, то дать полезный совет. Но вот только находился отчим в Москве, а Садовниковой не хотелось, чтобы их разговор хоть кто-то в отеле услышал. Поэтому - никакого вотсаппа и прочего фейстайма (для которых, как известно, нужен вай-фай). Придется потратиться на обычную сотовую связь. Таня оделась в номере и ушла из отеля. В гостинице не происходило никакого хайпа или кипежа, не наблюдалось никаких признаков чрезвычайной ситуации. Так же все благородно, безмятежно, размеренно, буржуазно, как всегда. Никто не бегает, не суетится. В просторном лобби постояльцы сидят за книгами и планшетами. Те, кто предпочитает ранний обед, на галерее пьют воду из первого источника. Девушка вышла из дверей и специально обошла отель кругом. И тут - ничего экстраординарного. Разве что у заднего крыльца стоит «Скорая помощь», в ней сидит шофер, читает чешскую газету - однако в машине не видно ни медперсонала, ни больных. И никакой тебе полиции, сирен, дознавателей, репортеров. Странно это. Садовникова вышла с территории отеля и по тихим, пустынным дневным улочкам преодолела пару кварталов в гору. Тут начинался лес, а среди него - ухоженные, обустроенные пешеходные тропы. За время отпуска по ним было немало исхожено. Сейчас, в первой половине дня, когда во всех отелях городка шли «процедурки», гуляющих явно должно быть мало. И впрямь, на аллеях и просеках никого не оказалось. Несмотря на январь, лес выглядел по-весеннему: таким Подмосковье предстает в начале апреля - снег лежал лишь пятнами, в самых холодных местах. Средневековой громадой сквозь полуоблетевшую листву над соседствующими виллами проступало здание «Колизеума». При мысли о том, что она только что в нем видела, Татьяну пробирала дрожь. Таня уселась на лавочку и набрала номер Валерия Петровича. В Москве около десяти, но Ходасевич - ранняя пташка, наверняка встал. - Танюшка! - обрадовался старичок. - А почему ты не по вотсаппу? Не хочешь с утра мою толстую старую физиомордию лицезреть? И это правильно. Я сам себя часто по утрянке не хочу в зеркале видеть. С возрастом Валерий Петрович, который всю жизнь, в силу своей профессии, тщательно фильтровал базар, становился говорлив. - Просто не хочу, чтоб меня слышали посторонние. Тут случилось кое-что. - Слушаю тебя внимательно. - Голос полковника в отставке стал озабоченным. Садовникова старалась построить рассказ, как всегда учил тот же отчим: сначала главное, потом менее важное и в самом конце - детали, которые могут пригодиться. «Когда ты даешь себе труд собственную историю организовать в виде доклада или рапорта, - назидательно говаривал Ходасевич (и падчерица к нему прислушивалась), - ты прежде всего сам лучше начинаешь понимать происшедшее. Что на самом деле случилось. И возможно, потихоньку осознаешь, почему оно произошло и что или кто за этим стоит». Сейчас самой девушке в результате организованного рассказа отнюдь не стали понятней причины и подоплека произошедшего, но вот на вопрос, что приключилось, она готова была ответить безоговорочно, хоть про себя, хоть вслух. Поэтому в разговоре с экс-полковником выпалила: - Валерочка, это было убийство! - Да? С чего ты решила? - Суди сам: только что был живой и здоровый - я этого Николая на завтраке видела. Потом кто-то в помещении ванной бросает ему в лицо обвинения. А потом - через минуту! - он мертв. Полковник в отставке проворчал: - Плохо стало человеку. Сколько ему годков на вид было? - Лет пятьдесят пять. - Самый рискованный возраст для сердечного приступа. Тем более, как ты говоришь, он вел нездоровый образ жизни. Татьяна поняла: бывший нелегал испытывает ее, специально поддразнивает - возможно, с тем, чтобы она в запале побольше информации выдала. Как будто недостаточно ему рассказала! Однако было ясно, что отставной разведчик заинтересовался - ох как заинтересовался! Валерочка ведь и сам был такой, как она: прожженный авантюрист, беспокойник до мозга костей, который сразу воспламеняется, когда происходит нечто необычное или загадочное, а пуще того - случается преступление. - И все равно, согласись, Валера, очень странно! Только что живой и даже инвективы, лежа в ванне, выслушивает. А через минуту уже кони двинул. - Ты же понимаешь, Танюшка, для убийства мало исполнителя, нужен еще мотив. И орудие. Вот как, скажи, его могли убить? - Вот и я думаю. Может, удавка? - Ты сама говоришь: убитый - человек физически крепкий. Если его душили, значит, была борьба. А ты звуки борьбы слышала? - Как-то нет. - Потом, если задушили, наверняка на шее странгуляционная борозда должна быть видна. Ты видела? - Может, не заметила? - О нет, это штука приметная. Тане захотелось пошутить: при каких это, интересно, обстоятельствах полковник разведки ту самую борозду видывал, но она поняла, что не время подкалывать, и осеклась. - Может, яд? - с надеждой спросила Садовникова. - Нервно-паралитический? В воду бросили - и ку-ку? - Ни один яд так быстро не действует. - Тебе виднее. - Таня! - предостерегающе проговорил отчим, как всегда бывало, когда она в присутствии посторонних (или по телефону) принималась намекать на причастность Ходасевича к спецслужбам. Хотя - подумаешь, секрет Полишинеля! И без того западные коллеги наверняка все про него знают. - Валерочка, а если радиация? Какой-нибудь плутоний? - Тем более невозможно получить столь быстрый эффект. - Но, может, Николая специально отравили раньше? И подгадали так, чтобы смерть его в ванне застигла? Чтобы сначала была возможность объяснить ему, за что его карают? - Фантазируешь, Таня, - произнес Ходасевич таким тоном, что становилось ясно: настаивать на своем, спорить с ним по этому поводу совершенно не нужно и бесполезно. - Валерочка, а если это электрический ток?