И если предыдущий, новый, тысяча девятьсот девяностый год Наташа встречала в провинциальном советском городе, но неожиданно влюбленной в прекрасного, модного москвича, то следующий, девяносто первый, в рабочем пригороде Мюнхена, одинокой, никому не нужной, брошенной и сильно беременной эмигранткой. Николай приходил и уходил, когда хотел. Он перед ней никогда и ни в чем не отчитывался. Временами его не бывало день, два, неделю. Однажды она нашла в его комнате, в ящике с носками, пистолет и две коробки патронов. Отчего становилось понятно, почему он так стремительно желал скипнуть из Союза. Он был бандит. Рэкетир. В марте девяносто первого родился Павлик. Николай ни в какую больницу ее не возил, и при родах (естественно) не присутствовал, и Наташу из роддома не забирал. Появился через неделю, узнал, что на свет появился мальчик, хохотнул: «Cool! Будет мне в старости за пивом бегать!» И - опять исчез на неделю. А Наташа с ужасом стала понимать, что ситуация с ее родителями повторяется заново. Когда она их любила, а они ее нет. И она точно так же Кольку продолжала любить - любого. Пусть гулящего, нелюбящего, высокомерного и презирающего ее. Пусть грубого, неприятного, злого и даже преступника. А где-то в конце лета он исчез совсем, прямо с концами, надолго. И дней через десять к ней в квартирку в мюнхенском районе Зендлинг явилась полиция. Павлик плакал. Она укачивала. Ее знания немецкого хватило, чтобы рассмотреть документы: ордер на обыск. Она спросила, в чем дело. Только ей никто не ответил. Буркнули, что герр Кузнецов подозревается в совершении преступления. С тех пор Николай и вовсе исчез. Она думала - навсегда. Ее никто никуда не вызывал. И она не пошла ни в какую криминалполицай ничего выяснять - боялась. Боялась, что узнает о нем что-то совсем неприглядное. Лучше было оставаться в неведении. И верить, что рано или поздно он вернется, веселым, здоровым и, возможно, снова любящим. Но ей надо было заново строить жизнь. Одной, с младенцем на руках, в чужой стране. Без профессии и образования. Ради Павлика - и себя - требовалось выживать. Оставалось радоваться, что бундесы ей платят пособие. В отличие от далекой Родины, где в девяносто первом все окончательно пошло наперекосяк: стрельба в Вильнюсе, демонстрации по случаю нехватки табака, путч, распад Союза… С матерью и Луизкой они по телефону не общались - дорого. Письма писали раз в год по обещанию. В доходивших до Наташи посланиях матери и сестры, всегда победительных, теперь стали пробиваться жалостливые и завистливые нотки. В бывшем Союзе бушевала инфляция. Начались реформы. Деньги, что отец Моргенштерн держал на книжке, практически все сгорели. Впрочем, Луизкин муж теперь создал свою собственную частную строительную фирму и взялся возводить коттеджи. Счастье снова, как во время коммунизма, замаячило где-то поблизости. А бедной Наташе приходилось днями напролет ухаживать в частном дорогом пансионате за старичками с Паркинсоном и Альцгеймером - в то время как бедненький Павличек проводил время в детских яслях. Однако Наташа потихоньку-помаленьку все-таки вставала на ноги. Научилась водить и купила подержанный «Опель». Совершенствовался ее язык, Павлуша (или Пауль) рос милым и любознательным мальчуганом. Вот только от Николая не было ни слуху ни духу - впрочем, она успела к этому привыкнуть. Как бы в противовес, у бывшей семьи на Родине становилось все хуже и хуже. Стали приходить письма от Луизки, сначала жалобные, а потом и вовсе душераздирающие. Муж ее, новоявленный бизнесмен, вляпался в историю с кредитами. Набрал у плохих людей, кавказцев, не смог расплатиться. Ему стали угрожать. Потом похитили. Вернули со следами пыток на теле. Зять пошел в управление по борьбе с организованной преступностью. Там обещали помочь. А Луизка быстро-быстро развелась с ним и дом свой замечательный разменяла на две квартиры, себе и ему - чтобы вовсе за долги не отобрали. А вскоре мужик исчез с концами - теперь уже навсегда. И никогда больше его не нашли, и даже тела. Муж Наташи тоже не появлялся. Однако взамен произошло нечто иное. Она встретила другого человека. Нет, любви там особой не было. Какая там любовь! Гельмуту семьдесят один был. Но уважение - да. Бюргер, работяга, вышел на пенсию, денег вагон, особняк, «Мерседес». Три года как овдовел. Решил принять, приголубить «русскую» с ребенком. Зажили хорошо, особенно на первый взгляд. Стали ездить в короткие отпуска. Испания, Италия, Кипр. Для Павлика в особняке обустроили собственную комнату, детскую. Продали Наташин старенький «Опель», купили ей новый «Гольф». Внутри, конечно, как во всякой избушке, гремели собственные погремушки. Гельмут маниакально любил порядок. Вилка и нож должны были лежать на столе на строго определенном, до миллиметра выверенном расстоянии от тарелки. Тапочки - стоять у кровати ровно в определенной раз и навсегда позиции. Зато он неожиданно полюбил Павлика. Мог бесконечно с ним заниматься. Учить ловить рыбу, рассматривать географические карты, рисовать морские бои. Своих внуков у Гельмута не было. Имелась дочь, безмужняя выдра, феминистка, карьеристка, жила на севере, в Гамбурге. А Луизка с матерью, как по закону сообщающихся сосудов, или чувствовали на расстоянии, что у Натальи все хорошо, - стали ее травить. «Вот, - писали, - ты нас бросила, развлекаешься, а мы тут бедствуем, одни, денег ни копейки». «В чем проблема, - отвечала она, - приезжайте!» Они ныли: «Это тебе было хорошо эмигрировать в самом начале, в девяностом, а теперь, после того, как Германия объединилась, не очень-то кому бывшие советские эмигранты нужны, все сложно, надо язык учить, экзамены сдавать…» А потом и вовсе: бабах - у матери инсульт. Куда теперь из независимого Казахстана съедешь? Надо ухаживать. Луизка принялась Наталью звать: приезжай, это твоя мать, я не справляюсь, денег нет. У Наташи у самой только-только жизнь начала налаживаться. Никакой Гельмут никогда, разумеется, из Германии ни в какую Восточную Европу не переедет - да у него и у самого возраст такой, что скоро за ним придется ходить. Наталья резонно сестре отвечает: нет. Справляйтесь своими силами. В ответ - эпистолярные взрывы упреков и оскорблений: ты эгоистка, надменная хамка, бездушная, черствая, жестокая дрянь! Дрянь и дрянь - оставалось лишь согласиться Наталье и прекратить переписку. Через два года мать умерла - Наташа на похороны в Казахстан не поехала. А еще через пару лет - начинался новый век - вдруг снова объявился Николай. Нашел их в Гельмутовом особняке, пришел туда, как к себе домой. Все такой же - наглый, стройный, железный. И у Наташи снова при виде его ворохнулось сердце - словно как и не было этих десяти с лишним лет разлуки. Про Гельмута Николай спросил - хорошо, по-русски, и дедок ничего не понял: - А это че за старый гриб? - Это мой муж. - Ой, не смеши мои тапки! Он тебе в дедушки годится. Какой муж?! У него в последний раз вставал, наверное, когда наши Берлин брали. - И на ужасном немецком обратился к Гельмуту - почтенному, семидесятивосьмилетнему, между прочим, человеку: - Давай собирай свои манатки и выметайся! Я теперь здесь жить буду. Бюргера чуть удар не хватил - прямо на месте! Заругался, запереживал, лицо красное, глаза выпученные, седые волосики дыбом. Стал грозиться в полицию звонить - Наташа еле успокоила. Но тут - это может быть странно, но за своего «деда» вступился Павлик - а что, парню двенадцать, все практически понимает. Обрушился на родного отца - гневно, со слезами на глазах, мешая русские и немецкие слова. А тот только похохатывает, но видно - впечатлен заступничеством сыночка, даже смущен отчасти. А Наталья, невзирая на дикую свару и на то, что правда, справедливость и разум на Гельмутовой стороне, все равно втайне Николаем любовалась: великолепный, наглый, равнодушный ко всему, кроме себя, альфа-самец. Красивый и железный. Кузнецов в тот день из особняка («Так и быть!») ушел, но номер своего телефона - тогда уже мобильники вовсю появились - Наталье совершенно в открытую оставил. Она как-то позвонила, и тогда они стали встречаться. У Николая откуда-то деньги сразу завелись, и он неплохую квартирку в Альштадте стал снимать, с террасой и видом. Так опять судьба свела их вместе. А потом Гельмут (даром, что старик) форменным, натуральным образом их застукал. Вынюхал, как настоящий сыщик. Прошел по следам - хотя Наталья не очень-то и скрывалась. Предъявил ей все улики. Вечером устроил скандал - да во время разборки у самого сердчишко и не выдержало. Отвезли по «Скорой» в госпиталь, и ночью Гельмут скончался. И тут Наталье пришлось пережить первый подростковый бунт со стороны Павлика. Он форменным образом орал на нее, швырялся вещами: «Ты проститутка! Ты погубила деда! Ты дерьмо! Ты не мать мне больше!» Мальчик убежал из дому, прятался по друзьям, потом ночевал в парке, ей пришлось обращаться в полицию - мало ей хлопот в тот момент было с организацией похорон Гельмута! Еще и с сыночком разбирайся! Ничего. Все устроилось. Одного вернули. Второго закопали. В итоге никакого наследства Наталье от Гельмута не досталось - ни копейки, ни пфеннига. Вернее, тогда ведь уже валюта появилась новая - ни единого евроцента. Все до крошки старикан завещал этой своей дуре, лошади, феминистке-дочери. И в то же самое время куда-то снова сгинул Николай. В один момент, сразу после скандала и похорон, как десятилетие назад, - взял и испарился. Как оказалось, навсегда. - Ты слушаешь, Таня? - Да-да, мне интересно. Очень интересно. Продолжай, пожалуйста. А после гибели «деда» Наталье опять пришлось все в своей жизни начинать сначала. Жалко, конечно, что она, перебравшись в Германию, практически ничему нигде не училась. Если только языку. Да краткосрочный курс - две недели - ухода за инвалидами. А как учиться, если надо деньги зарабатывать! И Павлика поднимать! Поэтому, когда подружка предложила ей отправиться в Чехию - нужны были люди со знанием и немецкого, и русского; немцы - они представляли собой как бы вчерашний день Кенигсбада, продолжали сюда по старой памяти ездить; но их все больше вытесняли русскоязычные - новое поколение, светлое завтра, Наталья отправилась трудиться на воды. Ей понравилось: тишина, минеральные источники, чистейший воздух. Она осела и чешский язык постепенно выучила. Жаль только, Павлик получать высшее образование не захотел. Трудно ему было учиться на чешском. Окончил всего лишь СОУ, стредне отборна школа - как наше ПТУ советское или теперешний российский колледж. Хотелось ему побыстрее независимым стать, деньжат зарабатывать - своих, да побольше. Но только все равно жил с матерью, Наталья ему готовила, стирала, убирала. А Николай так из их жизни и пропал. У Натальи случались в Королевских Варах, конечно, романы. Но она ни с кем не жила. И ей все казалось, что, если она Павлика оставит одного, без присмотра, он без нее не сможет, пропадет. В санаторий, то есть «Колизеум», к себе поближе, устроила. Ходила за него просить к собственнику, в ногах валялась - когда скандал вышел и сын постояльцу нагрубил. А с родной сестрой Луизой они больше никаких отношений не поддерживали. Сестра тогда взбеленилась, после смерти матери, осыпала Наталью оскорблениями за то, что та хоронить не приехала - а она не могла ведь в ту пору ни Павлика, ни Гельмута бросить. После того не писали друг другу, не звонили. Наталья даже не знала, осталась ли она в К., в Казахстане. Или перебралась все-таки в Германию. Или еще куда? Так и жила с Павликом, и никого у них двоих больше не было, и постепенно сложилось: никто ей, кроме него, сыночка, стал не нужен. Сорок восемь лет - не лучшее время для экспериментов и поиска новой жизни. Редкие встречи - в основном с туристами - да, может быть. И - воспоминания. Несмотря на то что Николай так подло, так по-свински поступил с ней - причем дважды в жизни, на разном уровне ее развития, - все равно она думала о нем с теплотой. И, можно сказать, любила его. А он, скотина, при встрече даже не узнал. * * *