За колонной шел отряд молодцев с магнитофонами, сыпал пословицами о воде и канализации. Любителей спорта завлекали финалом бега по подземному коллектору. По замыслу устроителей торжества, два сильнейших легкоатлета Управления должны были пронести зажженные факелы от кабинета начальника ОГСУ-27 товарища Рупорова по подземным коллекторам к Трубной. Первым ждали бегуна по новому коллектору. Это должно было символизировать победу нового над старым. Ликовали мальчишки и мороженщицы. В подворотнях блаженно улыбались последние московские дворники. Воспользовавшись сумятицей и шумом, на лавках Страстного бульвара вдохновенно целовались парочки. Когда праздничное шествие добралось наконец до Трубной площади, праздничный накал достиг апофеоза. Несмотря на то что было еще светло, зажгли оба прожектора, арендованные у Главспецсвета. На лице Антона Антоновича Рупорова зажглась улыбка. Он празднично кашлянул и достал написанный журналистом Люсиным-Рюминым спич. — Навеки сгинули в прошлое те времена, когда под Трубной площадью брел по колено в грязи легендарный дядя Гиляй, Никитушка Ломов, как звали его московские низы последней четверти девятнадцатого века. Теперь же московский рабочий, передовик и рационализатор, гордо шествует в полный рост по ярко освещенной подземной трассе, а над ним бурлит и ликует новая, прекрасная жизнь, построенная рабочими, колхозниками, крестьянами в солдатских шинелях и… — тут Рупоров запнулся, но, справившись в бумажке, звонко заключил, — и трудовой, конечно, интеллигенцией. Последние слова потонули в неистовом гуле, который тут же на площади перешел в овацию. Прожекторы смылись с лица Рупорова и, побродив по толпе, упали на подмостки импровизированной сцены. Зазвенела пионерская труба. Играя улыбкой, вперед выступил семилетний карапуз: Пусть приходит суровый инспектор. Пусть научный замер он берет. Не найдет он изъяна в коллекторе — Его строил рабочий народ. Грянул хор, но не "а капелла", как подумал было читатель, а под звуки рояля, скрытого где-то за сценой. Мы, ребята и девчата, Обещаем вам, отцы, И мамаши, и папаши, И жнецы, и кузнецы, Что отныне, что отныне Ни в Париже, ни в Берлине, Ни в одной организации Нет такой канализации. Толпа зарыдала от восторга и хотела смять заслон водолазов-дружинников, окружавших помост, но положение спасла детсадовская дюймовочка с огромным белым бантом: А вода-то, А вода! Так прозрачна, холодна! А в Гудзоновом заливе Для кишечника вредна. Хочешь верь, хочешь не верь, читатель, но я собственными глазами видел, как от счастья плакали женщины и громче всех, воспитательница ведомственного детского сада, научившая дитя этим правильным и красивым стихам. Торжественная часть на этом завершилась, но публике не дали охладеть. Вниманием властно завладел журналист Люсин-Рюмин, которого пригласили вести репортаж об удивительном, первом в Европе,(в Америке, говорят, бывает и почище) забеге по двум параллельным коллекторам. В ожидании спортсменов он вел задушевную беседу со старейшим водопроводчиком столицы. — Иван Иванович, вы коренной абориген Москвы, вы жили у истоков Неглинки. знали самого Гиляровского — певца, как правильно выразился товарищ Рупоров, московских низов и городской темноты на разломе эпохи. Можно ли представить, чтобы вас, рядового водопроводного ключа, тогда показывали на голубом экране? Водопроводчик густо покраснел, хрустнул от волнения костьми и уверенно сказал: — Нельзя! — А почему, Иван Иванович? — Темнота была кругом, голь… — Верно говорит Иван Иванович. Тьма и мрак витали над Неглинкой, скованной льдом неграмотности и кишечных заболеваний, — голосом библейского пророка подтвердил репортер. В это время небо над площадью начало ворчать. Голос Люсина-Рюмина был уже едва слышен. По широким листьям гортензий забарабанили тяжелые капли. Толпа на минуту замерла и вдруг заколыхалась. На крыши соседних домов словно горстью кинули дробь. И началось!!! Со стороны Сретенки хамливый поток уже тащил вниз сбитые на бульваре листья и окурки кубинских сигар. Под улюлюканье мальчишек вдоль тротуара от Центрального рынка босиком бежал маленький толстый человечек в насквозь промокшем халате и пытался остановить уносимую ветром пустую бочку. Выскочивший из подворотни дворник хотел остановить бочку метлой, но та, ловко увернувшись, встала на попа, пролетела так несколько метров и хряснулась о столб. Из разлетевшихся жестяных обручей один тут же покатил в подворотню, где его и настиг подбежавший дворник, другой же, перемахнув через решетку Цветного бульвара, повис на дереве, чем смертельно напугал прятавшихся там воробьев. С другой стороны, от памятника Пушкину, минуя Министерство народного просвещения, на площадь выплыл большой зеленый лоток с весами и горой полосатых арбузов. Верхом на нем, словно всадник на боевом коне, сидела продавщица с распухшим от слез лицом и, отбиваясь от наседавших на нее покупателей, кричала: "Ушла на базу! На базу ушла!" На следующий день про этот небывалый по силе дождь толковали по Москве много разного. Один сотрудник института философии, случайно оказавшийся из-за ливня в ресторане "Минск", рассказывал, например, что видел, как по улице Горького во весь опор неслась квадрига коней с фронтона Большого театра, а Аполлон, по колено в воде, хлестал их по бокам размокшим лавровым венком и кричал матом по-гречески: "Гони к Яру… Четвертной на водку!"… Впрочем, какое нам дело до того, что там кричал озябший Аполлон. Для нас важно то, что произошло на Трубной площади. А случилось там удивительное. Крышка люка от старого коллектора вдруг с грохотом подскочила вверх и улетела в сторону Петровского пассажа. В небо взмыл столб воды и выбросил на трибуну атлета, сплошь покрытого мурашками, с потухшим факелом в руке. Заскучавшая было толпа покачнулась и грянула "ура". Толпе почему-то очень понравилось, что первым пришел бегун по старому коллектору. Таков уж, извините, шарм истории. Но главное было даже не это! Из фонтана воды на стоявших ближе к люку почетных гостей и иностранцев стали падать странные, похожие на сабли предметы и, шевелясь, расползаться по сторонам. — Угри, товарищи! Да это же угри!!! Угри в нашей Не-глинке!!! — вдруг закричал Люсин-Рюмин и стремглав скатился с трибуны… Но оставим площадь, водолазов-частушечников, духовой оркестр, ахнувший неуместным маршем из-под трибуны. Оставим взволнованного Антона Антоновича Ру-порова, с тревогой смотрящего, как распоясавшийся поток заливает его мечту о персональной пенсии. Оставим и Люсина-Рюмина, пытавшегося вынести из толпы двухаршинного угря. Нам теперь не до них… Дождь безумствовал всю ночь, барабанил в окна, озорничал на балконе. Гром прокатывался над районами застроек, беспокоя счастливый сон новоселов. Багиров проснулся от недобрых предчувствий. На балконе шумела поросль выведенной им гибридной моркови "Красный гигант", у которой вместо обычной ботвы вымахивал укроп. Морковь он съедал сам, а укроп отдавал в рабочую столовую. И вот теперь во сне ему почудилось, что кто-то шалит на балконе. Багиров встал с раскладушки (терпеть не мог душных мещанских перин) и, крадучись, подошел к двери. По окну, перехлестывая друг друга, ползли потоки воды. "Хорошо для озимых", — подумал Багиров, распахнул дверь и пошел на грозу. Его обхватила ночь. Тяжелые струи ломались о мускулистые плечи. "Хорошо, хорошо", — шептал он, подставляя лицо ливню. В постель Багиров вернулся умиротворенный. Через пятнадцать минут он уже спал счастливым детским сном. На нем линяли трусы. А ему снились море и белый пароход, на борту которого по-французски было написано "Geant Rouge". "Надо заняться французским", — во сне подумал Багиров и улыбнулся… Проснулся он против обыкновения поздно. Пахло цикорием. "Выходной", — догадался Багиров. В воскресенье спозаранку к ним приезжала Полина Аркадьевна, мать жены, и проводила с ними целый день. Настроение у Багирова, несмотря на беспокойную ночь, было отличное. Он сделал на балконе зарядку и вышел к завтраку. — Что пишет пресса? — подтрунивая по обыкновению над тещей, спросил Багиров. Теща с женой уже сидели за столом и ели жареные хлебцы. Полина Аркадьевна, в прошлом корректор в одном из издательств, а ныне пребывающая на пенсии, без газет жизни не представляла. Заявляясь с утра в воскресенье, она приносила целую охапку. Сам Багиров предпочитал журналы с теоретическим уклоном. "Мне нужен анализ, а не ньюс-однодневка", — говаривал он. Но в воскресенье, чтобы не обижать тещу, заглядывал и в газеты. — В Казани арбузы созрели. Скоро жди в Москве… — Вот как?! А что еще? — В Неглинке угри появились… — Так… так… так… Славно, — сибаритствовал Багиров, прихлебывая из чашечки. Но вдруг его словно дернуло электричеством. — Вы с ума сошли! — вскричал он громовым голосом и вырвал из рук тещи газету. Такое случилось с ним впервые в жизни. Теща обиженно поджала губы и смолкла. Но Багирову было не до женских сантиментов. Он бросился на кухню, теребя газетный лист, отыскал нужную заметку. Называлась она просто: "Угри в Неглинке". Багиров проглотил ее в мгновение ока. Заметка, подписанная Люсиным-Рюминым, начиналась так: "Юбилей заслуженного ОГСУ-27 ознаменовался радостным, но неожиданным событием. В этот день в реку Неглинку пришли угри…" Дальше Люсин-Рюмин честно переписал из энциклопедии все, что в ней говорилось об удивительной рыбе, ее повадках, миграциях, нежном вкусе и об особенностях нервной и половой системы. Заканчивалась заметка на оптимистически-занозистой ноте: "Красавцы угри в Неглинке — не чудо, не сенсация, а результат кропотливой работы творческих и промышленных коллективов, участвовавших в атаке на загрязнение окружающей среды. Теперь недалек тот день, когда в посветлевшей Москве-реке и ее притоках — Фильке, Неглинке и Таракановке в изобилии будет кишеть не только угорь, но и сиг, и рыбец, и омуль, и, может быть, сам осетр-батюшка Удивление вызывает другое: ведь угорь нерестится в глубинах так называемого Атлантического океана. Как они проложили дорогу на Неглинку? Есть, как говорится, над чем поломать голову, над чем подумать столичным ихтиологам. Слово за вами, товарищи ученые!" Извинившись перед тещей за невольную грубость за стопом, Багиров сунул в карман газету и срочно выехал в Управление. Через час вся группа стажеров собралась в кабинете у полковника. Сам Багиров после поездки в общественном транспорте был весел и саркастичен. — Ну, как провели уик-энд? — начал он издалека.