Но в один прекрасный день все изменилось. И опять началось с заголовка, который они прочли в газете валявшейся в баре, куда они заглянули выпить пива. "ДВА ЧЕЛОВЕКА УБИТЫ ВО ВРЕМЯ ПЕРЕСТРЕЛКИ В МЕТРО". Суть дела сводилась к тому, что двое неизвестных пытались ограбить кассу размена денег на одной из станций подземки в Бронксе. Находившийся поблизости транспортный полицейский уложил наповал обоих грабителей. На снимке, помещенном рядом, были изображены два распростертых на полу трупа, а позади сквозь прутья решетки на окошке кассы виднелось испуганное лицо кассирши. — Наркоманы, — уверенно заключил Лонгмэн. — Никто другой не полез бы за деньгами в разменную кассу. Там же нечего брать. Райдер кивнул. Было непохоже, чтобы все это его заинтересовало. На том бы дело и кончилось, как не раз говорил потом себе Лонгмэн, если бы в стремлении заслужить уважение Райдера он не дал воли своей фантазии. — Уж если бы я задумал совершить преступление в метро, — понесло его, — я бы не стал грабить какую-то жалкую кассу. — А что бы ты сделал? — Что-нибудь сенсационное, такое, чтобы как следует на этом поживиться. — Например? — спросил Райдер с вялым интересом. — Скажем, похищение поезда, — сказал Лонгмэн. — Поезда подземки? Что, скажи на милость, ты стал бы с ним делать? — Потребовал бы выкуп. — Знаешь, ерли бы ты угнал поезд у меня, я бы сказал, чтобы ты оставил его себе, и не заплатил бы гроша ломаного. — Я бы требовал выкуп не за поезд сам по себе, а за пассажиров, заложников. — Чересчур сложно, — заметил Райдер. — Не вижу, как это можно провернуть. — О, уверяю тебя, это вполне возможно. Я даже когда-то прикидывал варианты. Так, для смеха. Чистейшая правда, что он обдумывал нападение на поезд для смеха Только это был смех сквозь слезы. Он был его местью системе. Правда, месть была всего лишь игрой. Ему ни разу и в голову не приходило задуматься над чем-то столь дерзким всерьез. Райдер поставил свою кружку и повернулся на стуле, чтобы пристально взглянуть на Лонгмэна. Затем твердым и уверенным голосом человека, привыкшего повелевать, он спросил: — Ну-ка отвечай, почему ты ушел с работы? Лонгмэн совершенно не ожидал этого вопроса, поскольку не был уверен, что Райдера вообще волнует тема разговора, и тут же выложил все, как было. — Я ушел не сам. Меня выставили. Райдер продолжал выжидающе смотреть на него. — Я был ни при чем, — невольно должен был продолжить Лонгмэн, — я был абсолютно невиновен… — Невиновен в чем? — В чем меня обвинили, само собой. — Так в чем же тебя обвинили? — Собственно, это даже нельзя назвать обвинениями. Голые инсинуации. И все равно меня выгнали… Слушай, ты разговариваешь со мной тоном следователя! — Извини, — сказал Райдер. — А впрочем, черт с ним! Я не против. Могу рассказать. Короче, меня сделали козлом отпущения. Наша транспортная инспекция очень хотела найти виновных. — Что еще за инспекция? — Они ходят в штатском и вынюхивают, не нарушает ли кто из служащих должностных инструкций, не занимается ли посторонними делами. По сути это те же шпики. — И все же, в чем тебя обвинили? — До них дошли слухи, что некая банда использует кое-кого из машинистов для транспортировки наркотиков по городу. Инспекция пробовала пришить это дело мне. Никаких улик у них не было. Они не могли ничего доказать. Я ведь ни в чем не был виноват. Ты же меня уже знаешь, я бы не стал заниматься чем-либо подобным. — Да, — ответил ему Райдер, — я тебя уже знаю. Фрэнк Коррелл Управление Городской транспортной администрации расположено в большом, облицованном гранитом здании на 370-й улице в Бруклине. Для тех, кто живет в двух шагах на противоположном берегу реки, это уже провинция. Район считается непрестижным. На третьем этаже этого огромного дома и находится Центральная диспетчерская, в которой за металлическими рабочими столами сидят четыре диспетчера. Ими руководит начальник управления движением. Каждое из рабочих мест оборудовано средствами двусторонней радиосвязи со всеми поездами, находящимися на линии. В этом их отличие от диспетчеров из разбросанных по всей системе подземки "башен", которые непосредственно контролируют перемещение поездов, но прямой связи с машинистами не имеют. Каждый вызов Центральной диспетчерской, каждый разговор с машинистами регистрируется в специальной книге, куда записывается номер поезда, суть проблемы и принятые меры. Это может быть, например, сообщение одного из машинистов о пожаре под одной из станционных платформ. Диспетчер должен в таком случае использовать полученную информацию, чтобы оценить серьезность происшествия и дать приказ машинисту, как поступить: подождать или следовать дальше, высадить пассажиров или всего лишь предупредить их о возможной продолжительности задержки. Затем он должен связаться с одним из подразделений. Это может быть пожарная команда, ремонтная бригада, диспетчерская "башня", которая расположена поблизости от места происшествия, или транспортная полиция. В зависимости от того, что требуется в каждом конкретном случае. Диспетчер обязан также доложить начальнику управления движением, который здесь хозяин. Он отвечает за то, чтобы соблюдалось расписание. И уж кто-кто, а он честно зарабатывает свой хлеб. Особенно тяжело приходится ему, когда случается нечто экстраординарное, угрожающее нормальному функционированию системы. В подобных ситуациях его первейшая обязанность — разработать аварийное расписание, чтобы поезда продолжали ходить, несмотря ни на что. Здесь неограниченный простор для импровизации: перевести экспрессы на пути для обычных поездов или наоборот — направить поезда с истсайдской ветки на вестсайдскую, распорядиться, чтобы машинист высадил всех пассажиров, — есть сотни Способов борьбы с экстремальными ситуациями, вызванными сошедшими с рельсов составами или столкновениями поездов, которые случаются порой даже на самых безопасных и хорошо управляемых железных дорогах мира. В подчинении у Центральной диспетчерской находится служба информации, которая через сеть громкоговорителей оповещает пассажиров об изменениях в расписании. Такие сообщения обычно записываются на магнитофон и прокручиваются несколько раз. В случае более длительных задержек служба связывается с редакциями газет, студиями радио и телевидения. Фрэнк Коррелл знал все это как свои пять пальцев, хотя он бы затруднился описать словами, как функционирует вся эта сложная система. Впрочем, если бы его попросили описать, что он делает, чтобы поднять руку, он ответил бы: "Я просто поднимаю ее и все…'' — имея в виду, что есть вещи, которые делаются сами собой. Точно так же он делал свою работу, будучи одним из трех начальников управления движением, которые в три смены руководили деятельностью Центральной. Облеченный властью, он не обязан был следить за всеми переговорами диспетчеров с машинистами, однако считал, что управляющие непременно должны обладать интуицией, чувствовать происшествие прежде, чем диспетчер поставит их в известность о случившемся. И это "шестое чувство" подсказало Фрэнку Корреллу, что с "Пелхэмом, 123" что-то неладно. Распорядившись, чтобы "башня" на "Гранд Сентрал" выяснила, в чем дело, он сам уселся за пульт и попытался связаться с машинистом. Но даже он не был готов сразу воспринять случившееся. Разговор с "Пелхэмом, 123" поверг его на минуту в изумленное молчание. А затем он разразился потоком мощной ругани, такой, что диспетчеры, сидевшие в самых дальних уголках зала, дружно ухмыльнулись. Даже среди этих отборных матерщинников Коррелл был известен как мастер сквернословия, и потому его тирада никого не удивила. После того как Коррелл взял себя в руки, или, вернее, несколько смирил свой темперамент, он уже более спокойно сказал в микрофон: — Да, я слышал, что вы сказали. Объясните, что значит захвачен? Нет, постойте! Кроме всего прочего, вы отключили напряжение. Почему вы это сделали, не проконсультировавшись с диспетчером? Отвечайте и потрудитесь сделать ваше объяснение вразумительным. — Послушай, командир, у тебя есть карандаш? — Что за дурацкий вопрос? С кем я говорю? Зто машинист? — Это не машинист. Слушай меня внимательно. У тебя есть карандаш? — Тогда кто же это, черт побери?! У вас есть разрешение находиться в кабине? Кто вы? — Слушай меня внимательно, начальник, мне не хотелось бы повторять это дважды. Поезд захвачен группой хорошо вооруженных людей. Как тебе известно, мы отключили напряжение. Кроме того, мы отцепили от состава первый вагон, в котором мы держим заложниками шестнадцать пассажиров и машиниста. Если возникнет необходимость, мы, ни секунды не задумываясь, прикончим всех. Мы — отчаянные люди, начальник. Конец. Коррелл выключил микрофон и нажал кнопку вызова транспортной полиции. От злости у него тряслись руки. Клив Прескотт Секретарь председателя государственной компании, в собственности которой находится подземка, позвонил лейтенанту Прескотту и сообщил ему, что важные гости из Бостона, личные друзья председателя, после обеда в его обществе спускаются с тринадцатого этажа на второй. Он должен помнить, что, поскольку это друзья самого председателя, они должны найти теплый и радушный прием. — Я расстелю для них ковер, как только закончу его пылесосить, — мрачно сострил Клив Прескотт, повесил трубку и через приемную штаб-квартиры транспортной полиции направился к двери лифта, через которую должен был быть доставлен ценный груз. Он получил странное удовольствие, наблюдая за их реакцией, когда, выйдя из лифта, они впервые взглянули на него и обнаружили, что он не совсем такой, как они ожидали. Несколькими оттенками не совсем такой, подумал он про себя с иронией. Однако он должен был при знать, что они быстро оправились от удивления и пожали ему руку без малейшего следа неудовольствия или пренебрежения. Что ж, в конце концов им-то какая разница! К тому же в один прекрасный день он может переехать в Бостон, где голос чернокожего избирателя, как ни прискорбно для этих парней, весит столько же, сколько голос белого. Это были типичные политиканы и типичные ирландцы. Один сухой и сдержанный, второй мягкий и дружелюбный. Их звали Мэлони (дружелюбный) и Кейси (замкнутый). Одинаково остренькие голубые глазки не без подозрительности оглядели аккуратный с иголочки мундир Прескотта, его модный галстук и изящные итальянские туфли (пятьдесят пять долларов, купил по случаю на распродаже). Они, словно по команде, втянули носами аромат французского лосьона. Рукопожатия их были крепкими и теплыми, как у людей, которые в жизни только и делают, что пожимают руки. — Как вы заметите, у нас здесь немножко тесновато… — начал Прескотт, но оборвал сам себя. Он знал, что им будет так же скучно слушать эти извинения, как ему скучно их произносить. — Здесь у нас кабинеты старшего состава, — продолжал он более энергично, — а там — офис нашего командира Костелло. При этом посетители обменялись быстрыми взглядами, которые, как расшифровал для себя их значение Прескотт, выражали примерно следующее: "Да благословит бог командира Костелло! Это честное ирландское имя. Если бы у них еще и старший офицер оказался цветным, это было бы уже чересчур". — Сюда, пожалуйста, джентльмены… Согласно протоколу гостей обычно водили сначала в зал оперативных дежурных. Однако он решил на этот раз изменить порядок. Кто знает, может быть, позже спокойная обстановка, с утра царившая у оперативных дежурных, сменится чем-нибудь более интересным. Как вчера, например, когда неизвестные угрожали взрывом бомбы на одной из станций (потом выяснилось, что тревога была ложной). В те минуты зал оперативных дежурных буквально разрывался от срочных звонков патрульных групп, обшаривавших станцию и ее окрестности в поисках бомбы. Для визитеров это было бы впечатляющим зрелищем. Поэтому для начала он повел этих двоих в телетайпную. Непринужденно, как опытный лектор, Прескотт объяснял своей маленькой группе назначение стрекочущих аппаратов, которое и без того всем отлично известно. — Отсюда мы имеем двустороннюю связь с Центральным управлением полиции города Нью-Йорк. Мы записываем все их сигналы, а они получают всю информацию от нас. Отдельные аппараты предназначены для обмена сообщениями с городским автобусным хозяйством и отделом технического обслуживания транспорта. Посетители засыпали на ходу, но Прескотт не мог винить их за это. Скучный лектор порождает скучающую аудиторию. Ему уже столько раз приходилось проводить такие экскурсии, что приелось до тошноты. Быть штабным полицейским с таким количеством общественных обязанностей — значит не быть полицейским вообще. Однако, если уж ему платят за это, надо тянуть лямку. Продолжим перечисление фактов. — Возможно, вы хотите получить общую информацию о нашем департаменте, — он сделал паузу, и в тишине стук телетайпов стал особенно звонким и чистым. — Как вы, вероятно, знаете, общая численность транспортной полиции составляет три тысячи двести человек, или что-то около десяти процентов численности всех полицейских сил Нью-Йорка. Вроде бы немного, но в действительности мы входим в число двадцати пяти крупнейших полицейских подразделений страны. И территория, за которую мы отвечаем, огромна: двести тридцать семь миль путей, четыреста семьдесят шесть станций, из них приблизительно шестьдесят процентов — подземных. Вас, кажется, что-то удивило?