— Можете идти, — отпустил его заключенный. К конторе сбежались люди и окружили ее кольцом. В приемной, за столом — Егоров, Хохлов, лагерное начальство. Перед генералом — дело Доброштана. — Вы заинтересовали нас как человек и как заключенный. — Пауза. — Что побудило вас к восстанию? Вы могли бы действовать по-другому. — Нет. Не те времена. Не те люди. Сидеть в лагерях мы больше не будем! Было много нарушений социалистической законности. Ни за что сидят вояки, фронтовики, ученые. — Вы уверены? — Да. Вот сидит грузинский писатель Леван Готуа. Он отбыл срок. Сейчас его должны отправить как пораженца в правах на лесоповал, жить в землянке. Он человек больной — он там умрет. И он ни в чем не виноват! — Найдите Левана Готуа, — приказывает Егоров Захарову. — Володя Соколович. Большая умница, ученый, геолог. Он тоже сидит у вас в лагере… — Вы затронули в своем "Меморандуме" очень сложные проблемы. Правительство будет читать и могут возникнуть вопросы. Лучше вас никто на них не ответит. Мы решили забрать вас с собой в Москву. Там будет переследствие. Как вы смотрите на это дело? Тут в дверь заводят Готуа. — Заключенный Готуа прибыл. — Вы кто по профессии? — Я писатель. — У вас произведения есть? — Есть. — Какие? — В основном драмы. — У вас срок кончился? Принесли дело Левана Готуа. Егоров и Хохлов переглянулись. Хохлов написал что-то на бумажке, вынул печать прямо из кармана и этой печатью ударил. — Вы свободны. — Ничего не понимаю. — Как не понимаете? Идите, берите вещи! — А вы готовьтесь, Доброштан, мы вас будем этапировать в Москву. Толпа ждала своего руководителя перед конторой. — Я должен ехать. — Нет! — Разъяснить обстановку — это мой долг. — Не верь им. Тебя убьют. Повесят. — Я не знаю, что со мной там будет. Но я знаю, что ехать надо. Вы мне обещали слушаться меня во всем. Я знаю другое. Вы уже не те, что два года тому назад. Вы знаете, как себя вести, если правительство станет игнорировать наш "Меморандум". Если со мной что-то случится — вы и об этом узнаете. Мы прошли школу, а им стоит над этим призадуматься. Они увидели, кто мы. А в том, что они вручат "Меморандум" правительству, я не сомневаюсь. Кто-то снял шапку и пустил ее по кругу: собрали на дорогу денег, тысяч пять. * * * Теперь представьте себе человека — молодого, здорового и свободного, судимость с него снята, в кармане новенький паспорт с московской пропиской, который он получил в отделении милиции на Каляевской, впереди — МАИ, его восстановили в институте. Дома на Украине его ждут мать, жена и дочь. За время, что он был в лагере, мать состарилась, дочь стала взрослой. …Из чего состояла его жизнь до этого момента? Один курс института, в семнадцать лет — фронт. Потом, после войны, — три курса института. Тюрьма, лагерь, Воркута. Правда, детство — вот счастливый фундамент! Родом из украинской деревни Терновка. Был способный — поступил в школу сразу в пятый класс. Зато как поступил — не то, что ходил туда каждый день — но бегал: 15 километров в одну сторону, 15 — в другую, босиком по любой погоде. В семье еще два брата и сестра. Дома говорили по-украински и по-русски, в школе тщательно преподавала язык немка. Иногда пропадал из дому на два, три дня. Его искали, волновались, потом привыкли — бродил по воле, ночевал в лесу — ничего не боялся… И вот Игорь Михайлович Доброштан звонит с московского телеграфа в Воркуту. — Это я, Игорь. — Какой Игорь? — недоумевает Воркута. — Игорь Доброштан. — Тебя уж давно повесили, Игорь, а весь забастовочный комитет, которым ты руководил, арестован. — Кажется, что в этот момент по всей земле раздалась минута молчания. — Никому ничего не говори. Я еду к вам! И человек, перед которым только что окрест лежала мирная жизнь, поворачивается и буквально и внутренне на 180 градусов, чтобы ехать назад в Воркуту. Нет больше чистенького паспорта, института, жены, дочки, Москвы… Есть судьба. Есть Доброштан, равный себе самому. Есть фотография: на вокзале перед отправкой поезда на север сидит человек в телогрейке, рядом — мешок, а в мешке вся его жизнь, которую он носит с собой. Имея паспорт, видя волю, институт — все бросить и пойти опять сесть в тюрьму? — Вот мой московский паспорт. Сажайте меня — забастовочный комитет арестован. Как могу я быть в стороне? Я могу умереть, но провокатором я никогда не был. * * * — Я чувствовал, что меня арестуют. По возвращении в Москву Доброштана в вечернее время украли с улицы около милиции, что рядом с метро "Новокузнецкая", а на другой день уже отправили поездом в штрафной лагерь в Джезказган (Казахстан). На старом деле нет помет о его сентябрьском освобождении 1955 года, как будто не освобождали человека вовсе. Какая уж тут санкция прокурора на арест? Какой закон? На медном руднике в Джезказгане начальник лагеря подполковник Бурдюг захотел познакомиться со своим заключенным. — Дайте я посмотрю на этого Доброштана. Вот ты какой! — Какой есть. — Бунтовать будешь? — Буду. — А бежать будешь? — Буду. Почему вы меня об этом спрашиваете? — А зачем будешь? — А затем, что вы меня посадили! Если опутаете всю землю колючей проволокой, то я все равно буду бежать. — Но у меня ты не убежишь. "В Джезказгане я ослеп. Люди выводили меня на улицу — вот перед тобой куча снега. Кидай. И я кидал, весь мокрый, в тридцать градусов мороза. Потом начал свет появляться. Светлее, светлее. К весне зрение вернулось". * * * Он был арестован в 1948 году. Следователь Володя Шугало, старший лейтенант КГБ, тогда сказал: — Отвоевал войну за советскую власть, а теперь — черт с тобой, сиди! С 43-го — на фронте. В его деле нет помет о том, что он фронтовик, был разведчиком и работал в контрразведке. 25 лет лишения свободы — решение вынесло Особое совещание. В 1952 году — после 4 лет тюрьмы — он был подвергнут дополнительному наказанию: лишен награды — ордена Красной Звезды. Если бы он был лишен ее в 1948 году, стало бы очевидно, что это фронтовик. Орденоносцу 25 лет дать нельзя!