и в полях пустынных я очищу душу. За зеленым полем темный-темный лес, а над всем над этим синий свод небес. Тут свой путь закончу, позабуду все… И мои печали ветер унесет… …ветер унесет… Вики, счастливый, довольный таким чудесным завершением дня, обнял Барри сзади за плечи и воскликнул: — А сходим еще раз в "Иран", до каникул, ладно? Пока Вики обсуждал с Барри путешествие в Турцию и свою будущую жизнь в Стране Полумесяца, пока слушал пластинку Греты Гароне, главный советник криминальной полиции Виктор Хойман проводил время в оружейной комнате: занимался после долгого перерыва своей коллекцией. Включив полный свет, он доставал из витрины оружие и осматривал его, время от времени запуская пальцы в картотеку и вынимая из деревянного ящичка соответствующую карточку. На карточках стояли номера и калибры стволов, название и марка оружия и год производства. Взяв в руки небольшой револьвер, имевший хождение полстолетия назад далеко за морем, советник взглянул на часы и позвал камердинера. — Вы еще не ложились? — Камердинер отрицательно покачал головой, и советник продолжал: — Перед Рождеством я говорил вам, как быстро на оружии собирается пыль. Экспонаты в кобурах чистые, а те, что лежат в витрине без чехлов, запылены. Стекло не защищает от пыли. Завтра займитесь. Мне бы хотелось, чтобы коллекция когда-нибудь поступила в Музей полиции в надлежащем виде, а не грудой ржавого железа. Когда я начинал службу, начальник строго следил, чтобы наши браунинги содержались в образцовом порядке. И хотя мы применяли их только дважды в неделю, на стрельбах, чистить обязаны были ежедневно. Мы никогда не знали, когда командир нагрянет с проверкой. А он с первого взгляда определял, чищено ли в этот день оружие. Картотека составлена грамотно, — констатировал советник, — но нельзя ли печатать карточки на машинке? — Я пробовал, — неподвижно, с каменным лицом высясь у двери, отвечал камердинер. — Не получилось, картон толстый. Хойман достал из витрины памятный пистолет. Он прикасался к нему, как и прежде, брезгливо. Какое-то время смотрел на перламутровую инкрустацию, плакетку с гербом и инициалами, эмблемой и датой, дотронулся до спускового крючка и заглянул в ствол. — Полезная вещь, но сколько зла может принести… — бесцветным голосом бросил он, и его холодное багровое лицо напряглось. — Да, представляю себе реакцию своих коллег по Студенческому союзу, когда я после оттинген-ского убийства попросил у них на время пистолеты. Любопытно, что сказал, например, господин Дессеффи, когда к нему пришли за оружием. У него, как вам известно, нет пистолета уже восемь лет, то ли украли, то ли он потерял его в Египте. Я был в курсе, но все же людей к нему послал. А что Растер сказал? — Советник прикрыл глаза. — И что подумал, ведь он как раз в это время регулярно ездил по делам службы в Оттинген… Голову даю на отсечение, все чувствовали себя оскорбленными и злились на меня, считая, что я их подозреваю. И как же злорадствовали, когда экспертиза показала, что оружие давно не было в употреблении, и пистолеты им вернули! Не знаю, нашелся ли среди всех хоть один, который понял, как далек я от подозрений! Но кого подозревал меньше всех, так это Растера. Кому может быть приятно внимание полиции, это всех раздражает, у ни в чем не повинных людей возникают всякие комплексы от одной только мысли, что кто-то их в чем-то подозревает. Однако без подозрений нет следствия. А без следствия невозможно разыскать и обезвредить преступника. Если не ошибаюсь, наши люди вели себя пристойно, извинились и объяснились. Камердинер уловил на лице советника едва приметную усмешку. Он все так же недвижно стоял у двери, устремив взгляд на руки Хоймана, который все еще держал памятный пистолет, и думал свое. Он во многом был согласен с советником, однако что это господин советник сегодня так разговорился, чего ради вспомнил о давно забытом деле, то есть о сборе оружия перед Рождеством и о подозрении, павшем на Бернарда Растера? Или понял наконец, что не следовало так поступать? Камердинер еще кое-что заметил — любопытно, не ошибся ли? Нет, так оно и есть. Советник поднял взгляд к ярко светившей люстре, перевел глаза на часы и внезапно сухо промолвил: — Можете идти. Вы свободны, господин Фляйшхаккер. Камердинер поклонился, ухитрившись остаться почти неподвижным. Он понял, что не ошибся, теперь он точно знал, что у советника наступила одна из тех светлых минут, за которой последует озарение. Уходя, он удостоверился, что советник спокоен, даже радуется чему-то, "радуется, хотя уже полдесятого, а в доме, кроме него, лишь я да экономка…". Когда дверь за камердинером затворилась, советник снова заглянул в ствол памятного пистолета. Присматривался, точно это не кусок металла, а какой-то сложный аппарат и с его помощью можно совершать необыкновенные открытия. Хойман, не выпуская из рук пистолета, обошел комнату, кресла со столом, где как-то сидел с Ваней и Зайбтом, и остановился у торшера. Еще внимательнее осмотрел пистолет, ярко освещенный, и торопливо стал разбирать его. Пробило десять. Пистолет снова был собран, мало того, вычищен и смазан. Он лежал на серванте, на толстом сукне под картиной, изображающей охоту, и если бы полотно было нарисовано еще в те годы, когда стреляли из пистолетов системы Мейербах, калибра 6,35, могло бы показаться, что пистолет только что выпал из рамы. Советник снова поглядел на часы, без всякого раздражения. Глаза у него были по обыкновению холодными и равнодушными. И снова подошел к оружейному шкафу, то ли чтоб заполнить время, то ли по делу — трудно сказать, нагнулся, вытащил из незастекленного нижнего отделения продолговатый ящичек, оклеенный станиолем. Открыл… Иногда, если даже предметы, лежащие в ящике, и не считаны, все равно видно, что чего-то не хватает. Даже если нет незаполненного пространства. Советник Хойман заметил, что не хватает патронов. Он поставил ящик на сервант и внимательно осмотрел помещение. Осмотрелся вокруг раз, другой, третий, ни на чем не задерживаясь взглядом. Изучал комнату, будто чужую, будто сомневался, в своем ли он доме. И вдруг что-то наконец приковало его внимание. Картина над сервантом. Не выпуская из рук пистолета, пытливо оглядывал он темные деревья, кусты, скалы, небо, охотников с ружьями, зверей, убегающих во тьму… подойдя к картине, поправил ее. Скользнул взглядом по нижнему багету, затем по оружию, которое все еще держал в руке. В эту минуту снизу, от входных дверей, долетел шум. Хойман не спеша положил пистолет в витрину, задвинул в шкаф ящик с патронами. Двери внизу открылись, советник погасил люстру, оставив торшер. Он слышал, как Вики прошел через зал и открыл свою комнату. Четверть одиннадцатого. Хойман погасил торшер и вышел из оружейной. В кабинете некоторое время постоял у окна с холодным, непроницаемым лицом, уставясь на дом Бернарда Растера. Затем уселся за стол и погрузился в бумаги. XIX Главный криминальный советник опустил трубку на рычаг и загляделся в окно. Со своего места за столом он видел лишь кусок чистого голубого неба. Рабочий его кабинет в Криминальном центре в здании Полицейского управления располагался на пятом этаже. Окна выходили на площадь. Хойман витал взглядом в чистом голубом небе, а в голове его навязчиво вертелись какие-то числа. Постучали. — Войдите, — сказал Хойман. Комиссар Ваня вошел какой-то странной, непривычной для него походкой. Удивительно неуверенной для высокого полицейского чина. И совсем уж робко Ваня затворил за собой дверь. Хойман бесстрастно смотрел на вошедшего, будто ему не привыкать к такому состоянию помощника. Советник неспешно протянул руку за бумагой, которую Ваня принес. — Теперь поимка преступника — вопрос нескольких дней или даже часов, — проговорил Ваня чуть ли не дрожащим голосом, — только не знаю, как с вознаграждением… Хойман пробежал глазами бумагу и вздохнул. Анатоль Брикциус, настоящая фамилия Стопек, бежавший из брюссельской тюрьмы, убийца детей, в западне. После долгой, утомительной погони намечался конец охоты. План удался, результат превысил все ожидания. Этот мгновенный успех — такие случаи обоюдоостры — как раз и объяснялся тем, что охота на Брикциуса оказалась столь долгой и изнуряющей. Этот беглец и детоубийца вряд ли столько продержался бы, не получи он — как и предполагали Хойман и Ваня — такой неожиданной и непонятной поддержки преступной среды. В конце января казалось, что все самые темные силы сплотились, вошли в заговор, чтобы, выбрав орудием Брикциуса, вступить в поединок с могущественным законом. По каким-то причинам они сде-лали Брикциуса, незначительную, слабоумную личность, беглого арестанта и детоубийцу, орудием осуществления злокозненного своего плана — именно через него выказать всю свою ненависть и пренебрежение к полиции, а возможно, и к самому Хойману. Такая картина складывалась к концу января. Ну, пусть не совсем так все это выглядело, но в общих чертах… скажем, так… Извечный враг закона собрал силы и показал зубы. Участие преступного мира в деле Брикциуса, затруднявшее и тормозившее работу полиции вот уже девять месяцев, привело к неожиданному успеху. Когда назначили высокую премию за выдачу преступника, в процессе расследования внезапно обнаружились шестеро других уголовников, числившихся в наиболее опасных. Они вынырнули, как потонувшие листья в заводи, взбаламученной хлынувшим в нее потоком. Трое из них, как оказалось, обеспечили Брикциусу убежище, деньги и фальшивые документы, и все они скрывались совсем рядом, на расстоянии протянутой руки, точно груши на прилавке фруктовой лавки. Брикциус был в западне, а эти шестеро сами в нее напрашивались, не ведая того, как и детоубийца. Открывалась возможность взять разом всю компанию. По мнению криминального советника Хоймана, для успеха операции требовалась лишь четкая система действий, и эту систему Хойман сам придумал и подготовил. Брикциуса можно брать хоть сейчас, но чтобы захватить и тех, кто нужен Хойману, выгодно подарить ему еще день свободы. Хойман вздохнул, взглянул на Ваню, стоявшего перед ним, их глаза встретились. На мгновение напряжение в кабинете немного спало. Хойман и Ваня точно договорились взглядом; оба чуть расслабились. И все же Ваня никак не мог избавиться от неуверенности, удивительной для столь высокого полицейского чина… — Что касается премии, — тяжело проронил Хойман, слова падали, точно гири, — пусть этим займется специальная комиссия. Пусть разделят поровну. Естественно, трудно будет выдать награду криминальным элементам, которых мы вдобавок разыскиваем. Решение примут правоведы. — Предварительное заключение комиссии имеется, — тихо промолвил Ваня. — Комиссия исходила из того, что премия назначена за определенную услугу. Цель достигнута, и нигде не записано, кому не разрешается выдача вознаграждения. Невозможно юридически обосновать отказ в выдаче денег, — докончил Ваня чуть ли не страдальчески. — Пусть выдают, — согласился Хойман. — Пусть поместят им деньги хоть в Государственный банк. Но сперва они отсидят. У Рааба на счету три ограбления и мошенничество. Не можем же мы за помощь освобождать от наказания. То же относится и к остальной братии. — Помолчав, он отчеканил: — Всякое преступление должно быть наказано. Хойман опустил голову, лицо его потемнело, в кабинете воцарилась такая тяжелая тишина, какой, возможно, никогда еще не бывало во всем здании Полицейского управления. — Принесите, пожалуйста, оружие, — после долгой паузы, будто с трудом стряхнув с себя дурной сон, проговорил Хойман. Ваня молча направился к выходу. Хойман хмуро смотрел ему вслед. Когда дверь захлопнулась, Хойман снова устремил взгляд в чистое лазурное небо. Солнце укатилось вправо, за противоположную стену, косые палящие лучи проникали в кабинет. Хойман отвернулся от окна и со вздохом, словно возвращаясь в кромешную тьму, склонился над столом, где лежали фотокопии и некий список. Он медленно и осторожно, точно пересиливая себя, поочередно брал в руки снимки, как будто они были пропитаны ядом, рассматривал помертвевшими глазами и с трудом вчитывался в некий документ. Если бы сюда заглянул камердинер, он не узнал бы Хоймана… На первом снимке, цветном, увеличенные волокна. Темно-зеленые, неровно оборванные, точно ресницы или тонкие стебли растений на белом фоне. На втором — билет метро, проданный в предместье Милленшумм. Куда взят билет и кто его купил — неизвестно. На билете стоит лишь число: 22 декабря. Третий снимок поразил его как удар грома и молнии, призрак, кошмар — Хойман обессиленно выпустил его из рук. На снимке были увеличенные отпечатки пальцев Бернарда Растера, Дессеффи и — полковника Зайбта. Хойман подпер голову ладонью, а другой рукой потянулся за четвертым снимком — увеличенным оттиском пальцев, обозначенных "Х-1". На пятом — оттиски лишь указательного и среднего пальцев. К снимку приложен листок со штампом "Отдел идентификации при Центральной дактилоскопической станции", поверх штампа запись карандашом: "Оттиск указательного и среднего пальцев правой руки соответствует приложенному материалу". В списке были перечислены имена и суммы из назначенной за поимку преступника награды. Советник Хойман с отвращением просмотрел список, вздохнул и задумался. Выдвинул ящик стола, достал папку и еще какие-то предметы. Очки в широкой черной оправе с обычными стеклами, такие надевают артисты, черные накладные усы — продаются в любом игрушечном магазине. Усы повреждены, оправа очков сделана из материала, на котором отлично видны отпечатки пальцев. Папка помечена: "Анатоль Брикциус". Хойман смотрел на все эти вещи с тем же мрачным, холодным лицом, непроницаемым, как маска смерти. Потом он с усилием обратил свой взгляд к небу и сидел так, пока в дверь снова не постучали. Комиссар Ваня вошел так же неуверенно, как и прежде, он принес пистолет и еще одну бумагу. Хойман положил пистолет на папку, пробежал глазами документ, затем еще раз внимательно прочел его. Экспертное заключения — лист, разделенный на три части. Гильза. Пуля. Пистолет. В нескольких строчках подтверждалось, что, за исключением пистолета, все остальное (гильза и пуля) было найдено 23 декабря под слоем снега на месте преступления. У гильзы эксперт обнаружил лункообразный оттиск на капсюле. О пистолете эксперт сообщал: микроскопический анализ доказывает, что изготовленный вручную боек оставил лункообразный отпечаток на гильзе, который и подтверждает, что гильза выброшена из данного пистолета При сопоставлении соответствующих параметров найденной пули доказано также, что пуля выстрелена из прилагаемого пистолета… Хойман долго рассматривал его. Пистолет системы Мейербах, калибра 6,35 с левосторонней нарезкой. На рукоятке, выложенной перламутром, ясно виднелись следы отвинченного металлического гербе. Хойман положил пистолет на стол и поднял глаза на Ваню. Ваня наблюдал, как Хойман изучает отчет экспертов, с каким напряжением рассматривает оружие, и при всем своем опыте не мог понять, что происходит в душе советника. Когда он отложил пистолет, Ваня забеспокоился. Взгляды их снова скрестились, и напряжение вновь немного отпустило обоих. Они слегка расслабились. Но Ваня утратил почву под ногами. Все, что он старался скрыть и подавить, вырвалось с удвоенной силой. Ваня уже не мог справиться с собой: — Вы уверены? А если ошибка? Стечение обстоятельств… — Вы криминолог, сами понимаете… Безнадежно. Все точно. Не забудьте, имеются еще отпечатки перчаток на игре. Садитесь же! Ваня присел к столу. Помолчав, Хойман спросил: — Можно начинать? Ваня кивнул. — Сегодня 5 апреля. — Хойман мрачно уставился в пространство. — Анатоля Брикциуса арестуем завтра вечером. И великолепную шестерку тоже. Возьмем их приблизительно в одно время. А пока оставим Брикциуса в покое. Никакой слежки. Это важно. И даже если он сегодня или завтра выйдет из убежища, все равно теперь он никуда не денется. Днем раньше, днем позже, какое это имеет значение после девятимесячной охоты?.. Завтра вечером арестуем нашу шестерку и только потом, или одновременно, возьмем Брикциуса. Я сделаю это лично. Никаких сложностей с ним не будет. Задержание пройдет без единого выстрела, я уверен. У этого слабоумного замедленные реакции, он вообще не умеет стрелять, разве что в затылок, когда не грозит никакая опасность. Тем не менее территорию придется оцепить. Плотно, но незаметно. Две роты отборных людей в штатском… Ваня приготовил блокнот и карандаш. Хойман напряженно следил за ним. Он видел, что Ваня, молча делая записи в блокноте, старается побороть свое смятение. Хойман продолжал: — Возьмите операцию под контроль. Необходимо, чтобы точно исполнялись все распоряжения, чтобы никто ничего не забыл. Это очень важно. Задействуйте самые опытные группы. Радиосвязь обязательна. Амброза из группы Мелка возьмите. Отмену слежки за Брикциусом не проводите приказом до завтрашнего вечера. Сделайте так, чтобы все полицейские в течение дня находились в других местах. На Пристанную пошлете двоих к 20.00, не раньше, это тоже очень важно. А за углом можно выставить патрули в середине дня. Остальные детали уточним завтра утром. Возьмем большую добычу, общественность будет удовлетворена. И лично господин министр. Пусть приготовят все камеры в цокольном этаже управления, доставим их сюда. Грабителей и мошенников можно разместить по двое, даже по трое. Брикциуса — в одиночку. Предварительный допрос проведем сразу же в камере, вы и я. Дело завершается. Никогда мне и в голову бы не пришло, что оно кончится именно так. Советник, подперев голову ладонью, хмуро проглядел список грабителей и причитающиеся им суммы. — Это все, что вы можете для меня сделать. Будут вопросы, выясним завтра утром. Справедливость восторжествует. Это все, за что я могу ручаться со своей стороны. Раз я взял дело в производство, ответственность лежит на мне до самого конца. Не тревожьтесь ни о чем. Хойман встал с лицом сумрачным и холодным, как сама смерть. Стоя выдвинул ящик и смахнул в него все, что лежало на столе: очки, накладные усы, пистолет, документы и фотографии, смел все, как сор, точно подмел дорогу, по которой прошло пораженное ящуром стадо. Только папку с фамилией Брикциуса оставил наверху. Из ящика достал лист меловой бумаги и конверт.