– Хотела бы заявить о находке. В моем дачном доме находится вещь, которая мне не принадлежит, зато представляет большую ценность. У Хоттабыча взметнулись вверх седые клочкастые брови: – Это как понимать? – Как хотите. Мне нужно, чтобы со мной кто-то поехал и поискал, а я сдам это государству. – Дамочка, а вам точно в больницу не надо? – Я только что оттуда. Это не смешно. Я вас очень прошу… – и я сбивчиво рассказала все, что услышала в больнице от Аркадия, и то, до чего додумалась сама, пока ехала сюда. Хоттабыч выслушал внимательно, подергал себя за седой ус, и я все ждала, что волосок сейчас выдернет, хотя настоящий старик дергал, кажется, бороду, а потом вздохнул: – Это все, конечно, интересно, но сами подумайте, Любовь Андреевна, а как мы найдем эту брошь, если никто точно не знает, где она? – У меня очень небольшой домик, думаю, вдвоем справимся. «Тем более что и помощник там уже имеется», – добавила я про себя. – Хорошо, – сдался капитан. – Время к вечеру, вроде спокойно все, я с вами сотрудника отправлю. И через пятнадцать минут я уже возвращалась в дачный поселок, а рядом на сиденье недовольно хмурился старший лейтенант Виктор Смородин. – Не понимаю, зачем мы едем, – бурчал он. – Впервые такое вижу – искать клад, чтобы государству сдать. – Это не клад. А чужого мне не надо. – Такое дежурство спокойное было… откуда вы взялись на мою голову, а? – Слушайте, Виктор… вам самому не надоедает вот так нудить? – А вы, похоже, не замужем. – И что? Да, не замужем. – И, кажется, не будете, если характер не поменяете. Я обиженно умолкла. Смородин, кажется, понял, что ляпнул бестактность, и смущенно пробормотал: – Извините, я не хотел вас обидеть. Даниила на даче не оказалось, и я насторожилась – он ведь говорил, что поживет здесь. Мог, конечно, в магазин уйти, а он на другом конце поселка. В доме все было в порядке, и кровать заправлена, и посуда перемыта. Смородин внимательно огляделся: – Здесь кто-то живет? – Нет. – А вот обманывать нехорошо, – уличил он, прикладывая ладонь к чайнику. – Вы уехали с дачи в два часа – так вы сказали в отделении, а чайник совсем недавно кипятился, горячий еще. – А, это… вы спросили – живет ли кто, но здесь никто постоянно не живет, а сейчас тут мой молодой человек. – И где же он? – Наверное, в магазин пошел. – А вы чего же в город? – Мне на работу завтра. – А ему? – А он временно не работает. Смородин хмыкнул: – А говорили, что не замужем. – Не замужем. Может, мы все-таки приступим? Давайте с чердака начнем. Смородин пожал плечами и вышел на веранду: – Лестница – на чердак? – Да. Только вы аккуратнее, там пыльно. Забравшись под крышу, Смородин присвистнул: – А говорите – пыльно… Я поднялась следом и остолбенела. Все на чердаке было перевернуто вверх дном, по всему полу раскатились яблоки, из двух сундуков было вывернуто содержимое, даже старые альбомы с фотографиями валялись тут и там, беспомощно раскинув страницы, как мертвые крылья. – Думаю, ваш молодой человек тоже что-то знал. – Разумеется. Он потому и вернулся, – машинально проговорила я, не веря своим глазам. Мне было не жаль того, что Даниил, возможно, нашел брошь и теперь шагает с ней в неизвестном направлении. Мне было жаль себя и одновременно противно оттого, что снова оказалась дурой, поверила ему и разрешила здесь остаться. Он не старые вещи на чердаке разворошил, он снова перевернул все в моей душе, натоптал и ушел, доказав еще раз, что любить меня не за что, а вот использовать – всегда пожалуйста. У Смородина зазвонил мобильный, он отошел в дальний угол и ответил. Я не прислушивалась к разговору, сидела беспомощно на старом стуле и тупо смотрела перед собой. Я – действительно старьевщица, которая хватается за воспоминания и ради этих воспоминаний позволяет плевать себе в душу. Надо было выгнать Даньку еще тогда, ночью, и сейчас я не чувствовала бы себя настолько униженной и использованной. Он пришел сюда не ради меня. Он пришел потому, что Аркадий рассказал ему об этой броши. А брошь эту его дядя, проведший половину жизни в местах заключения, явно когда-то украл и спрятал на черный день. И так уж вышло, что сделал он это на моей даче, будь она неладна… – Посмотрите, что мне сейчас начальник прислал, – вывел меня из раздумий Смородин и сунул в руки свой мобильный. На экране я увидела изумительной красоты брошь в виде тонкой ветки с листьями, на каждом из которых был укреплен прозрачный камень – как будто капли росы. – Это она? – спросила я, возвращая телефон. – Да. В розыске давным-давно, украдена из частной коллекции. Единственный экземпляр, бриллианты высокой чистоты, ручная работа. – Но ведь ее даже продать невозможно, раз она в розыске. – Ну если частному лицу… знаете ведь, сколько развелось людей с дурными деньгами, они могут любую сумму выложить – вещь-то коллекционная. А теперь давайте-ка вашим молодым человеком вплотную займемся. Этим я заниматься совершенно не хотела, не было сил. Как не было сил признать, что я непроходимая дура, доверчивая старьевщица, которую обманули и опять бросили. Ведь любому понятно, что больше я никогда не услышу голоса Даниила и уж тем более не увижу его. Сообщив Смородину все, что знала, я попросила разрешения уехать. – Я не могу больше тут находиться, – сказала я жалобно. – Я вообще сюда больше не смогу приезжать. – Ну, это вы зря. Домик у вас очень уютный. – Вам нравится? Дарю. Смородин покачал головой: – Вы, Любовь Андреевна, удивительно слабонервная и импульсивная для человека вашей профессии. Сейчас поезжайте домой, отдохните, а через недельку возвращайтесь. Вот увидите – все покажется неважным. А дом – он же память, как я понял. Нельзя памятью раскидываться. Но если в гости пригласите – я приеду с удовольствием, – сказал он и чуть покраснел. – И если номер телефона дадите – тоже буду рад. Даниила задержали через три дня при попытке продать брошь. Дальнейшая судьба и броши, и самого Даниила меня совершенно не интересовали. Его мать звонила мне несколько раз, просила приехать, но я в конце концов решилась и внесла ее номер в черный список, где ранее оказался и номер ее сына. На дачу я снова приехала только в конце июля и первое, что сделала, перебрала хлам на чердаке, выбросив все, что не имело никакой ценности. Виктор Смородин звонил мне несколько раз, мы разговаривали на какие-то отвлеченные темы, а однажды он напрямую спросил о том, когда же я появлюсь на даче. И я, не раздумывая, пригласила его в гости. Мы сидели на веранде, пили чай со свежим клубничным вареньем и изумительными булочками, которые Виктор привез, сказав, что они от его мамы. – Она очень удивилась, когда я сказал, что у меня свидание, – признался он. – Так-то некогда, работаю много, в отделе некомплект, приходится сутки через двое, тут уж не до романов… – А ты сказал, что собираешься на свидание со старьевщицей? – спросила я, улыбаясь. – Сказал! – захохотал Виктор. – И мама настоятельно просила, чтобы я и ее с тобой познакомил. Она очень любит старые фотографии. И мне вдруг стало так легко на душе, словно вместе с частью хлама я выбросила что-то, мешавшее мне жить и дышать. И можно было даже начать строить планы – почему бы и нет. Тем более что Виктор, похоже, тоже был не против. Мы пили чай, ели булочки с вареньем, над круглым столом мягко светил абажур, отбрасывая кружевные тени по сторонам и создавая какой-то почти старинный уют и покой. Кончался июль, а у меня, похоже, начиналась новая жизнь. Анна и Сергей Литвиновы Лягушка