— Растяжка. Не пожалели «эфки», гады. Криворукие поставили и на криворуких. Батя меня учил и посложнее снимать. — Знают, что мы идем, — промолвил дед Федор. — Нет. Могут просто перестраховываться. Или боеприпасов у них хоть жопой ешь. Ночью в такую погоду невозможно продолжать движение. Колонна остановилась. Встал на привал и маленький отряд ее преследователей, укрывшись под полуобвалившимся мостом. Пустырник — человек, а не травка — наконец-то дал им нормально поспать. Ветер кружил над их головами снежные вихри. Но в эту ночь — первую ночь новой совсем не радостной жизни Младший не мог уснуть. Да и был ли он теперь младшим? Или последним? Тревога мешала спать. За деда, который пропал, и неизвестно, жив ли. За Женьку. За Киру. За нее — сильнее всего. Мысль о том, что она там наедине с этими тварями, заставляла его скрипеть зубами. Не он один так себя чувствовал. Люди вокруг него тоже кипели от гнева. Давались страшные клятвы. Резать, давить и рвать на куски. Ненависть — слишком мягкое слово. Хотелось, как бешеным псам, вцепиться врагам в глотки, чтоб даже мертвым им не смогли разжать клыков. — Пять часов на сон! — объявил командир, как-то незаметно им ставший, и они расположились на отдых. Люди слушались Мищенко, хотя еще недавно на него ворчали. Хотя какой это отдых? Многим не спалось. Ненависть придавала сил и толкала вперед, и теперь было трудно разрядить этот запал и ослабить скрученную внутри пружину. Впереди за снежной пеленой виднелись огни костров — это грелся конвой каравана. Пару раз проплыли маленькие огоньки — фонари. Огоньки поменьше могли быть только горящими самокрутками. Враги чувствовали себя хозяевами и совсем не скрывались. Их транспорт расположился возле Автоцентра, где когда-то продавали легковые машины «Таёты». Сашка с пацанами как-то бывал в этих краях. Несколько авто, насквозь ржавых, но сохранивших былые закругленные очертания, и сейчас стояли там, прямо в здании. Снаружи разместились украденные телеги и несколько грузовиков чужаков. Они стояли вплотную к целому морю автобусов — когда-то синих и зеленых, а теперь бурых, о которых дед еще маленькому Сашке рассказывал. «Это обычные маршрутки и междугородние автобусы. Их, видимо, реквизировали, чтоб часть людей вывести в загородную зону. Но не успели». То, что они были пустые и целые, отдавало какой-то странной жутью. Призрачные автобусы, которые высадили своих пассажиров на неведомых вокзалах, а потом собрались сюда. Даже их стекла были нетронутыми и плотно закрытыми. А теперь разведчики разглядели, что часть пленных набили именно внутрь этих ржавых автобусов — самых целых и крупных, заперев двери снаружи. В проходах между железными исполинами то и дело прохаживались автоматчики. Главные силы врагов расположились в самом павильоне. Пустырник был неумолим — нападать сейчас рано. Надо ждать момента. Все, что пока можно сделать, это только укусить их. Но за каждого убитого, говорил он, зарежут десять-двадцать заложников. Момент будет. Обязательно будет. На следующий день погода еще сильнее испортилась. С самого утра выпало еще больше снега, и он уже не растаял. Кругом было сибирское море — море снега. Белое с бурыми островками — возвышенностями и группами деревьев. Сосны и березы оделись в белые уборы. Сашка вспомнил, как впервые в детстве увидел такие же сосны со странными кронами — ветви у самой верхушки, а остальной ствол голый. «Папа, это зайцы объели?» — спросил он лет в шесть. «Да ты что, какие зайцы? — ответил тогда вместо отца дед. — Туда бы только жирафы-мутанты дотянулись». О том, что зима в Сибири всегда приходила внезапно и рано, они знали с детства. После войны это ее свойство только усилилось. И никого не удивляло, когда сегодня плюс десять градусов, а завтра уже минус. Но Сашка видел, что руки у людей тряслись не от холода, а от бессильной злобы. «Куда их гонят? — задавал себе вопрос парень. — До Заринска? Нет, скорее, до верной смерти». Страшнее этой ночи трудно было представить. Каждый раз, когда от Автоцентра до них долетал крик, то один, то другой боец, не выдержав, вскакивал и хватался за оружие, чтоб идти туда. Пустырник с сыновьями останавливал их, иногда выкручивая руки, и приводил в чувство. Новый день обещал быть таким же пасмурным. Те немногие, кто все-таки сомкнули глаза, проснулись от рева моторов. Проснулся и задремавший только под утро Сашка. Он увидел, что грузовики уезжают прочь — на север, к уже близкой Новокузне, черные высотки которой были видны без бинокля. Три автобуса они потащили на буксире, а внутри людей было набито, как горошин в стручке. Когда чужаки покинули лагерь и караван их скрылся за поворотом, преследователи решились приблизиться к Автоцентру. Точнее, Пустырник скомандовал «вперед!», увидев дым, поднимающийся сразу в нескольких местах над автобусным полем. Когда они подбежали ближе, то услышали крики о помощи. Красные языки пламени лизали потертые бока нескольких автобусов MAN, называние которых Сашка машинально переводил для себя как «Мужчина». Горели возы и горели их пожитки, оставленные тут только как горючее. Все, что они собрали с собой в долгую дорогу, для жизни на новом месте — пылало и поднималось к небу черным дымом. Тушить было поздно. Такой пожар снегом не забросаешь. Артур Краснов, который первым подбежал к очагу, чудом не сорвал ногой проволочку, к которой была прикреплена еще одна граната. Вторая ждала их чуть в стороне и была совсем незаметна. — Спокойно, мужики! — чуть осадил их дядя Женя. — Они не сгорят и не задохнутся сразу. Несколько минут у нас есть. Себя берегите. Обезвредили еще две самодельные ловушки, пока вызволяли своих из чрева металлических монстров. Как сказал дядя Женя, двери огромных МАНов и маленьких ПАЗиков были сначала заперты, а потом заклинены. — А мы уже думали, что вас вороны склевали… — услышал Сашка знакомый голос и обернулся. Перед этим он разбил ломиком несколько стекол в маленьком автобусе. Дверь там застряла намертво. Другие помогали пленникам спускаться на землю. В первом освобожденном Младший узнал пожилого мужика, который охранял депо-конюшню. Глаза его были красными и слезились, то ли от дыма, то ли от горя. — Да нас сейчас и куры могут заклевать, — хмуро ответил Пустырник. — Где остальные, деда Миша? — Увезли остальных… Зачем… не знаю. Мстители и сами видели, что здесь далеко не все. А только стар и млад: самые пожилые и немощные и самые мелкие и несмышленые. Тут даже оружие было брать некому. — Спасибо, что не убили, — цедил сквозь зубы Волков, помогая выбраться из салона очередной бабушке или ребенку. — За эту доброту умирать собаки будут на одну минуту меньше. Данилов-младший тоже помогал как мог. Вот только никаких следов Киры и Женьки не нашлось. И дедушки нигде не было. В здании, где на железных балках в выставочном зале раскачивались пятеро повешенных, они обезвредили еще один взрывоопасный сюрприз, на этот раз из жестяной банки с гвоздями. «Арда это порядок» — горели на стене алые, будто налитые кровью буквы. Вот такой у них был порядок. Сокрушаться о том, что в преддверии зимы они остались нищие и чуть ли не голые, жители Прокопы не стали. Пока надо было спасать людей, а не думать о вещах. Часть 3. Дорога слёз Если хотите увидеть будущее — представьте сапог, топчущий человеческое лицо — и так до конца времён. Джордж Оруэлл, «1984». Глава 1. Атаман Ливень начался внезапно и застал их вдали от укрытия, на Змеиногорской дороге. Вернее, чуть в стороне от нее, на месте довоенной деревни. Туда их привел скорбный повод. Во время ночной стоянки помер Иваныч. Оставив колонну «мытарей» на дороге, Окурок взял одну машину в роли катафалка и десять человек. Хоронить на кладбище в Заринске он не хотел по разным причинам. Во-первых, дела еще не закончены, и пока они доберутся туда, тело начнет портиться. А старый Мустафа говорил, что Иваныча недавно в ислам крестил. Значит, хоронить надо в этот же день. Во-вторых, если завтра сибиряки взбунтуются, они могут все могилы пришлых на своем кладбище разорить, а тела свиньям выбросить. Лучше уж тут в поле. Сборщики дани к тому времени успели объехать почти двадцать селений — и везде им безропотно сдавали положенную норму, которая в этом году, со сменой власти, выросла вдвое. Скрипели зубами, но сдавали: мелкую картошку, морковку, свеклу, репу. Вся еда перед зимой свозилась в закрома Заринска. Все это делалось «для их же блага», якобы для создания государственного семенного фонда. Все знали, что Артур Бергштейн был давно фигурой номинальной. Для вида то есть сидел. Всем заправляли прибывшие из-за Урала «сахалинцы». Сборщики побывали везде, кроме Змеиногорска, который был у черта на куличках в горах, и двух деревень далеко на востоке, где был вообще край известного мира, о котором рассказывали только байки. Но и туда продуктовые группы при поддержке «милиции» (местные силы действительно так звались!) были посланы. Окурку не нравилась эта работа. Он видел, что люди отдают едва ли не последнее. И не особо понимал, зачем это нужно. Но приказ есть приказ, Железный Закон велит ему подчиняться, не раздумывая. «Это чтоб кормить гарнизон, — только и сказал во время сеанса связи Генерал. — Не бойтесь их. Они не пикнут. Мы уже тыщу раз так делали». И их дребезжащие «КамАЗы» приезжали на новое место без опоздания. А после на складе в Заринске надо было сдать груз под роспись кладовщику с помятой красной рожей. Окурок ставил крестик на пожелтевшем листе. В основном это была картошка — плохонькая, горошистая. Год был не очень урожайный, да еще жуки поели. Насчет «не пикнут», Генерал слегка ошибся. Несколько раз в деревнях им вслед неслись приглушенные ругательства (иногда просто «козлы», а иногда и «фашисты долбанные»), но никто не бросил камня и тем более не выстрелил, хотя охотничье оружие здесь было. Еще бы. С пулеметом на гантраке не пошутишь. Люди тут были пуганные, битые. Сказывалась память давних войн и разорений. Заодно Генерал на последнем сеансе связи приказал всем отрядам ловить бродяг и всех подозрительных и везти в Замок. Там в подземных казематах к ним умели находить подход. Но к этим обязанностям атаман относился, спустив рукава. Он в шпионов не верил и одну оборванную семью с железной тачкой отпустил на все четыре стороны, только проверив доку?менты у мужика в резиновых сапогах и бабы неопределенного возраста в шерстяном платке. По виду типичные «мешочники». У него дома на Волге таких называли «старатели». Он сам таким был, и от хорошей жизни ими не становятся. Про себя он заметил, что в деревнях тут люди живут не лучше, чем крестьяне Гоги. Не сравнить с сияющим Заринском. Город на берегу реки Чумыш был красив и, если закрыть глаза на брошенные районы, где дома были аккуратно заколочены, а въезды на аварийные улицы перекрыты заборами с предупреждающим знаком, казался пришельцем из другого времени. В его центре даже тротуары были замощены плиткой и деревья подстригались.