На Ямках передохнули, посидели; смеялись над травяными усами Туроня. Палё сказал: — Я стащил у него ножик и свисток. Ножик у меня свой есть, я себе свисток возьму. Нож Туроня он отдал Ергушу. Бодро и весело пустились они к деревне. Насвистывали мелодии, которые Туронь играл на фуяре. Напевали его песенки. — Стой! — возле кладбища кто-то загородил им дорогу — кто-то в кабанице, в белых ногавицах. Разбойник Туронь! — Подавайте нож и свисток! Ребята без звука отдали. — Быть вам разбойниками! — воскликнул Туронь и пошел вверх по дороге. Мальчики долго смотрели ему вслед. Да, это был сам Туронь, они видели своими глазами. Наверное, проснулся и заметил пропажу. Догнал их и возвратил свои вещи… Чертов человек, как сказал бача… Бегом спустились мальчики к деревне. — С богом! — С богом! И разошлись. Ергуш повернул к Разбойничьему Хороводу. Шел, раздумывал. Только сейчас до него дошло, что дело-то дрянь. С рассвета дома не показывался. Что скажут мама?.. Ергуш шмыгнул в кухню, молча сел на лавку. Мама ничего не сказала и ужинать не предложила. Анна собиралась укладываться спать; Рудко дремал, уронив голову на стол. — Помолись да ступай в постель, — разбудила его мама. — Да ведь боженька уже спит! — сердито буркнул Рудко, продолжая клевать носом. Ергуш повалился на лавку — так устал, что сон сразу сморил его. — Вот ваш ножик, — бормотал он во сне. — Мне он не нужен! Анна подошла к нему, понюхала. — Опять навозом воняет, — проговорила она, отворачивая нос. — Батраком будет… Мама встряхнула Ергуша: — Ложись спать! Ты хоть ужинал? Ергуш сказал, что ужинал, и пошел ложиться. Добрая мама, не отругала. Плохо это. Отругала бы — ему было б легче. А сейчас раскаяние стягивает горло, теснит грудь. С чувством вины бросился он в постель. ТРЕТИЙ СОВЕТ На другой день под вечер деревня, как всегда, казалась погруженной в тихий сон, и только перед фабрикой чернели фигурки мальчишек-разбойников. Собрались все, кроме Ергуша; даже Якуб Фекиач-Щурок, самый старший, пришел; пришел и Штево Фашанга-Бубенчик, хотя жил далеко. Не было еще Матё Клеща-Горячки, да ребята о нем и не жалели. Все равно только дразнится, неугомонный задира. Пастушонок Палё Стеранка вел речь: — Ергуш Лапин летать умеет. Я сам видел. Он спрыгнул с дерева, с самой верхушки, и ничего!.. Йожо Кошалькуля прочистил горло, собираясь заговорить, но Палё не дал ему. — Он и с собаками разговаривать умеет, — продолжал Палё. — Дядиному Моргошу такое слово сказал, что собачища чуть не рехнулась со страху… Йожо Кошалькуля, конечно, заспорил. — Это что! — сказал он. — Это и наш отец умеют. Раз встретили они в лесу медведя и говорят ему: дай бог счастья! И медведь пошел себе подобру-поздорову… Мальчишки захохотали, потешаясь над Йожо. — Ну что с ним сделаешь! — сказал Штево Фашанга-Бубенчик. — Дурак дураком! Имро Щепка-Левша добавил: — Схватил бы я его за нос, да ведь реветь будет, камнями швыряться. Мамке пожалуется… Йожо Кошалькуля только слюни глотал, ничего не говорил. Отошел от насмешников шагов на пять, со стороны стал слушать. А мальчики все единодушно решили, что Ергуш Лапин — необыкновенный, очень необыкновенный какой-то… ЗУЗКА КОШАЛЬКУЛЯ Анна тоже нашла себе подружку: Зузку Кошалькулю, сестру Йожо. Они встречались каждый день, если только матери не усаживали их дома за работу. Зузка пришла утром в белом полотняном платьице. Две каштановые косички болтались у нее на затылке. — Пойдем утят пасти, — сказала она Анне. Утята, высиженные старой квочкой, уже совсем подросли, кормились самостоятельно. Бродили по двору, крякали, на мачеху-квочку внимания не обращали. Если она пыталась учить их по-куриному клевать зерна, к ней подходил вразвалку грузный селезень с курчавыми перышками на хвосте, бранил ее грубым голосом и поступал с ней бесчестно: хватал клювом за перья и кружил до упаду. «Вот-так-так», — жаловалась квочка, сказать хотела: «Вот каких неблагодарных детей вырастила…» Зузка показала Анне диковинку: зеленую резиновую лягушку, у которой сзади была дырочка. Мама купила ее в городе на базаре. — Давай нальем в лягушку воды, — сказала Зузка, — и будем брызгаться. Выгнали утят из «теплицы», и началась потеха: выдавили воздух из лягушки, погрузили в «теплицу», чтоб наполнилась водой. И пошли брызгать — вверх, друг другу в лицо… Визжали как сумасшедшие. Ергуш, решивший посидеть дома, чтоб мама забыла про его бродяжничество и не волновалась больше, вышел на мостки, смотрел, смотрел… — Что это у них такое, у чертовок? Пищат как полоумные… Сел на мостки, заболтал ногами. Хвостик пристроился рядом. Все ждал, когда они с Ергушем в горы пойдут… Утята возились на берегу канавы, копались в траве. Нащупают клювом стебелек у самого корня — и перебирают снизу доверху. «Искать! Искать!» — сказала одна уточка другой, и обе заглянули под воду — только хвостики выставились. Пес Хвостик встал на задние лапки, заработал передними, будто на велосипеде ехал. «Искать! Искать!» — подхватили все утята и тоже стали искать что-то такое на дне «теплицы». Зузка подошла к Ергушу, протянула ему резиновую лягушку: — Хочешь, поиграй, она не испортится… Улыбнулась застенчиво, голову к плечу склонила. Ергуш молча смотрел на Зузку, лягушку не брал. Лицо у него было серьезное — голова была полна разных мыслей. О пастушьей хижине, об овцах в горах и Палё Стеранке, о Туроне-разбойнике и о темноте, укрывающей человека, но только не от глаз Туроня… — Не хочу, — выговорил он наконец. — Играйте сами. Зузка сконфузилась. Покраснев, обиженная, отошла она к Анне и тихо спросила: — Что с ним? Играть не хочет… Анна отвела ее подальше, чтоб Ергуш не слыхал, потом посмотрела на него с ехидной усмешкой и ответила: — А ему обидно, что к лошадям не пускают… Ха-ха-ха! Ергуш понял, что говорят о нем. Гневно сверкнул глазами на Анну, но превозмог себя, смолчал. Почему они о нем шепчутся? А, наверное, девчонка из деревни рассердилась, что он не взял лягушку. Вот глупая… Ведь это он не из гордости — просто так, не хотелось. А она сердится. Без причины… Ергуш даже чуть-чуть раскаивался.