— Еще половина осталась, — говорит Палё. — А теперь только четверть, — говорит Ергуш. А вот осталась совсем маленькая кучка, не больше хлебного каравая. Теперь надо быть особенно осторожным… — Внимание! Палё поднимает камушек за камушком, не торопится… Послушал, приложившись к камням ухом. Кажется, там что-то шевелится беспокойно… А Хвостик все смотрит, смотрит… Палё поднял плоский камень — фррр! Выскочила мышка, высоко подпрыгнула, как заяц. Писк — и уже хрустнули ее косточки. Хвостик, выпучив глаза, разгрызает добычу. Один хвост мышиный торчит у него из пасти. — Пошел прочь! — замахнулся на него Ергуш. — Думаешь, бездельник, для тебя мы трудимся? Хвостик, пристыженный, отошел к копне, лег: совесть его мучила. Камней осталось еще пригоршни три. — Ну, тут уж ничего не будет, — сказал Палё, быстро раскидывая их. И вздрогнул: из-под последнего камня выскочила вторая мышь! В два прыжка она очутилась около новой кучи камней, юркнула под них — скрылась. — Ишь как испугала, — проговорил Палё. — Чуть не в лицо мне прыгнула. Ах, хитрюга! Вторую-то кучу уж не будем разбирать. Он побежал к овцам, согнал их в кучу, вернулся и дал добрый совет: — Пойдем ловить полевок! Поодаль, ближе к Студеной яме, было поле скошенного ячменя. Здесь, на стерне, и обосновались мыши, прорыли ходы, соединили их, как настоящие улицы. Мальчики и решили навестить их; позвали с собой Хвостика. Мышиный городок Палё знал как свои пять пальцев. Он точно угадывал, куда ведут подземные ходы, в какой норе живет целое семейство, сколько у норы выходов. Он завалил все выходы, кроме одного, и отсюда начал копать. Ход оказался глубокий, Палё позвал на помощь Хвостика. Хвостик рыл землю лапками. Сунет нос в дыру, принюхается, потом поднимет мордочку, фыркнет и опять копает. Работал когтями, зубами, отбрасывая землю. — Учуял! — радостно воскликнул Палё. Оба настороженно ждали. В это время из лесу вышел паренек с тяжелой вязанкой дров. Шел он сгорбившись, совсем наклонился. Босые ноги поджимал — по стерне, по камням колко было идти. Да это Рудо Рыжик! Он подошел к нашим охотникам за мышами, сбросил дрова с плеч, сел, не говоря ни слова. Дышал он тяжело. Посмотрел на товарищей печальными глазами, обведенными темными кругами. — Мышей ловите, — будто перемогая боль, заговорил Рыжик. — Я тоже умею ловить их. Надую их через соломинку и выпущу. Они раздуются, как шары, в норку не влезают… Усмехнулся печально так, жалобно. Кулаком надавил на живот. Палё приподнял вязанку дров, попробовал на вес: — Тяжелая! Много набираешь. — Заставляют. — Рыжик поднял на него глаза. — Носи и носи — на всю зиму. А у меня живот болит. Недавно напился порченой воды из лужи… — Рыжик застонал, согнулся. — В ней живые волосы плавали, длинные — в целый метр. Сгребальщицы говорили, это «бандуры». А мне страсть пить хотелось. Наверное, они теперь у меня кишки жрут… Скрючившись в три погибели, Рыжик вынул из кармана мелкие орешки. — Буковые, — сказал он. — Нате, ешьте. — Дал ребятам по горсточке. — Только от них опьянеть можно. Как я недавно. Жую, жую, ни о чем не думаю. А потом меня будто подняло, на небо понесло. Схватился за траву, боюсь, оторвет! — Он криво улыбнулся. — Глупости! Это я от них опьянел. Палё и Ергуш подсели к нему, стали грызть буковые орешки. А Рыжик рассказывал: — Я, наверное, умру. Есть ничего не могу. Ни простые орешки, ни буковые. А ведь любил их. Ни кизил, ни рябина в глотку не лезут. А прошлый год только ими и кормился. Дома-то ничего не дают, только картошки чуть-чуть. Картошка сухая, подавиться можно. Ягоды боярышника тоже хороши. И шиповник, и терн, когда их морозцем прихватит… — Лицо у Рыжика скривилось, он опустил голову, застонал. — Ну, пора мне. Болит — сдохнуть можно… Он встал, а выпрямиться не мог. Ребята помогли ему взвалить дрова на спину. И пошел Рыжик — медленно, — скрюченный, прямо пополам согнулся. Ноги поджимал, шатался… Смотрели ему вслед Палё с Ергушем, задумались. — Мачеха у него, — сказал Палё. — Самая злющая баба в деревне. Зимой из дому выгоняла, да ночью… Рыжик едва не замерз — босой-то, в одной рубашке! Ночевал за Катреной, на вербе. Нянё мне рассказывали. Тут вдруг раздался мышиный писк. Мальчики бросились к Хвостику, но было поздно. Хвостик раскопал нору и пожрал всех мышей, старых и малых. Ергуш отругал его, вытянул пастушьим кнутом. Ему-то нужны были живые мыши, а Хвостик не желал этого понять. — Ергушко-о-о! — донеслось со стороны опушки. Это звал Яно, вернувшийся с телегой. В руке он держал узелок — обед для Ергуша. — Бежим! — сказал Ергуш. — Поедим вместе. Побежали наперегонки, Хвостик вприскочку за ними. ПОСЛЕДНИЙ ВОЗ Возы с сеном по второму разу повезли в деревню. Палё сказал Ергушу: — Хочешь быть сильным — пей козье молоко, прямо из вымени. Нянё говорили, это для силы. И, подхватив кнут, он стал сгонять коз. А козы убегали, как черти. Даже Хвостик помогал, и все равно ни одной не удалось поймать. — Вон та, с большим выменем, наша. — Палё показал на бурую козу. — Вот бы добраться до нее! Ергуш стал обходить козу, а Палё размахнулся, хлопнул кнутом — длинный кнут обвился вокруг шеи козы; Палё отдернул кнутовище, подбежал, поймал козу за заднюю ногу. Коза лягалась, вырывалась, волоча за собой Палё. — Помогай! Держи! — кричал он. Наконец схватил ее. Держали крепко, так, что она двинуться не могла. Палё подхватил ее за ноги, опрокинул на спину. Коза плакала, как ребенок. — Соски у нее в навозе, — сказал Палё, — сосать нельзя! Он раскрыл рот и, нацелив в него большой сосок, сильно стиснул его; молоко так и брызнуло струйкой. Коза дергалась, металась, молоко лилось на лицо, на рубаху Палё. — Хватит из одного, — сказал он, — не то мама заметят. Теперь ты попробуй! Ергуш открыл рот, Палё стиснул другой сосок, облил ему все лицо. Потом козу отпустили. Она встала на ноги и побежала к своим товаркам, рассыпая по дороге черные «орешки» — со страху, конечно. Подкрепившись козьим молоком, ребята повалились на сено. Палё стал рассказывать о пастушеской жизни: — Намаешься — сил нет. Овца потеряется — ищи! В прошлом годе паршивая Корнута ушла с ягненком. Искали мы ее с нянё — нет нигде! Больше двух недель пропадала! Потом слышим раз — гав! гав! — охотничьи собаки. Носятся по лесу то вверх, то вниз. Что такое? Выбегает тут из лесу овца с ягненком. Корнута! И шасть к стаду. А черные собачищи за ней, я их еле отогнал. Нянё говорили, Корнута уже одичала немного, дичью пахла, вот собаки за ней и гонялись. — А мы пойдем косить на Блу́дов Верх, — сказал Ергуш. — Там у крестной Будачихи покосы, вчера говорили. Я буду воду носить косарям. Палё встал, показал кнутовищем: — Вон он где, Блудов Верх! По той стороне вверх, и еще выше. Отсюда не видать. Через лес пройти, и будешь на месте. Он показывал на узкий луговой клин, врезавшийся в лес, — туда Ергуш заехал было на Пейко, который щекотки боится. Солнце садилось, когда вернулся Яно с телегой. Он приехал один, без братьев, без Томаша. — На один воз как раз нагрузим остатки, — сказал он. Палё с Ергушем взялись помогать: укладывали, уминали сено. Яно подавал. Всадит вилы в сено, крякнет, подбросит на воз большую охапку. Ергуш и Палё равномерно распределяли сено в телеге, заполняли бока. Забрать-то забрали все, да воз получился огромный, с дом. Яно очесал воз с боков, подгреб рассыпанные клочья, вскинул на воз и закричал: — Айда! Придавили сено жердиной, привязали ее к задку, цепями закрепили колеса. Яно наказал Ергушу: — Иди за возом да примечай. Как покосится на одну сторону — беги на другую, хватайся за борт, перетягивай! Чтоб не перевернулся. Сумерки собирались спуститься на землю. Они уже обволакивали луг, когда завизжали колеса и воз двинулся вниз. Яно держал вожжи, правил лошадьми. Ергуш шел за возом, смотрел, как он раскачивается. Хвостик, по обычаю своему, то вертелся у ног лошадей, то плелся вдоль заборов. Палё со своими овцами шагал позади. В деревню въехали возле погоста. Дорога здесь ровная, колеса катились легко. Вот Яно остановил коней, взобрался на воз спереди, Ергуш — по веревке — сзади. Палё со своим стадом прошел мимо, шляпой помахал Ергушу. — Сегодня не будем разгружать, — сказал Яно. — Темно. А спать можем на возу.