Часть 69 из 89 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Больно ты скорый! — перебил его дядюшка Алексин, кларнетист.
— Я только хотел сказать, что в ту пору времени не было теориями заниматься, — возразил дядюшка Томашович.
— Хочешь не хочешь, а играть надо. А этим поросятам учиться неохота, — сказал дядюшка Рачко, показав на меня.
— А мне как раз и хочется! — перебил я.
— Сегодня хочется, а через две недели, глядишь, и расхотелось.
— Нет, не расхочется!
— Посмотрим, — сказал дядюшка Томашович и покачал головой. — Ты, значит, учишься на геликоне Рудо? — спросил он еще.
— Да, на геликоне Рудо, — ответил за меня дядюшка Тауберт.
— Учись же смотри! — сказал дядюшка Томашович. — У меня книжечка специальная есть. На время, если захочешь, дам тебе.
— Хороший геликон, — повторил дядюшка Алексин.
— Внимание, ребята! — скомандовал дядюшка Загрушка и строго поглядел на музыкантов.
Все стихло, и тогда подал голос самый старый музыкант — дядюшка Яно Сли́нтак.
— Грянем? — спросил он.
— Грянем, — ответил дядюшка Загрушка.
— Что же мы сыграем? — спросили вторые голоса.
— Давайте сыграем «Возле Орешан…».
Музыканты приготовились.
— А ты пока не играй, только вид делай, что играешь, — шепотом посоветовал мне дядюшка Тауберт.
Я кивнул.
— Винцо, ты только ногой отбивай, привыкай такт держать, — сказал мне и дядюшка Загрушка.
Так я и сделал.
ВИНЦЕНТОВ ДЕНЬ
Я уже говорил, что в нашей деревне много Винцентов. Столько ни в одной деревне не сыщется. Только на одной нашей улице почти в каждом доме свой Винцент: Винцо Яворка, Винцо Белуш, Винцо Грзнарик, Винцо Дрнай, дядюшка Винцо Овечка, Винцо Фьяла. Я всех могу назвать. На винцентов день у лесорубов праздник. Они сидят в трактире, обсуждают, у кого какая пила, какой топор, какой клин.
— Лучше всех пила у дядюшки Винцо Штебела, — говорит Винцо Белуш.
— Нет! — возражает дядюшка Овечка. — Самая лучшая пила у Оливера Дубана.
— А у Грзнарика? — вмешивается Дрнай.
— Хоть у Грзнарика и хороша, а у дядюшки Оливера и дядюшки Алексина все-таки лучше, — утверждает дядюшка Овечка.
— Какой это Алексин? — спрашивает Штебел.
— Он у луга живет, — отвечает Овечка.
— У него, значит? У меня тоже недурна, — говорит Грзнарик.
— Твоя пила и Алексина — это все равно что деревня Грушковец и город Ко́шице, — говорит дядюшка Овечка.
— Что-о?
— Да. Не веришь — у Белуша спроси.
— У дядюшки Алексина и киянка[15] хороша, — говорит Винцо Белуш.
— О киянке и говорить нечего, — возражает Винцо Дрнай.
— Вы сказали: Грушковец и Кошице. Разве это унижает Грушковец? — спрашивает Винцо Штебел.
— Кто сказал, что унижает? Мы о пиле и киянке говорим.
— Грушковец городом собираются сделать, — сообщает Винцо Штебел.
— Грушковец? А что можно из Грушковца сделать? Пока что у нас только парк и есть. Из-за этого? Так, по-моему, из Грушковца никогда города не будет, — возражает дядюшка Лукач.
— Лет этак через сто будет, — говорит Винцо Штебел. — Как вы думаете, почему дорогу нам починили?
— Винцо, ты просто глуп, — обрывает его дядюшка Лукач. — Дорогу нам потому отремонтировали, что нужна нам она.
— И раньше она нам требовалась, хоть бы и просто булыжником вымощенная, — снова возражает Винцо Штебел.
— А может, это и правда, — говорит Грзнарик. — Асфальтом дорогу покрыли, захотели с Грушковцем что-то сделать.
— Нам думать об этом нет смысла, — говорит дядюшка Овечка.
— Нет, есть, — возражает Винцо Белуш. — Асфальтовая-то дорога ведь денег все-таки стоит.
— Вот увидите, годиков через сто будет приличный городок из Грушковца, — отвечает Винцо Штебел.
— Что через сто лет тут станет, мы все равно не увидим, нас уж на свете не будет, — возражает дядюшка Лукач.
— У нас и площадь будет, как в Модре или Пезинке.
— Дожидайся! Если бы задумали мы площадь сделать, надо найти какого-нибудь знаменитого человека. В его честь и площадь назвать, — говорит дядюшка Овечка.
— В Модре был Штур, — вспоминает дядюшка Лукач.
— Так это в Модре, — соглашается Грзнарик.
— Стало быть, великий человек, раз ему такой памятник поставили.
— Это известный писатель был.
— И писатель и политик.
— А разве он не генерал был? — спрашивает Винцо Штебел.
— Ты путаешь его со Штефаником, — отвечает Грзнарик.
— А ты тут что делаешь? — вдруг обращается ко мне дядюшка Овечка. — Поглядите только, какие сопляки в трактир ходят! Марш отсюда!
— Что тебе? — спросила меня трактирщица.
— «Бы́стрицы».
— Смотри-ка! Этакий щенок — и уже курит!
— Я не курю.
Я заплатил за сигареты и вышел вон. На улице меня остановил дядюшка Загрушка.
— Винцо, дорогой, я тебя с самого утра ищу.
Он говорит со мной как со взрослым.
— Меня?
— Ну да. Представь себе, сегодня винцентов день. Здесь, в Грушковце, Винцентами хоть пруд пруди. Я ребятам говорю: «Нам следует играть в честь Винцентов». А как можно играть без геликона?