Астре окружил тело плотным туманом, выдворяя на поверхность всю влагу в округе. Цветы съёжились и поникли, дно колодца иссохло, пустыня пошла трещинами. Тысячи капелек одна за другой втискивались в кожу. Нужно совсем немного. Соединить воду, которой стал Астре, с кровью замершего тела. «Прими меня!» Он просочился в крохотную артерию и с удивлением понял, что её нутро не безжизненно, но заметить движение почти нельзя. Холодно. Астре медленно плыл в тёмном потоке, сталкиваясь с частицами себя самого, а потом начал разгоняться. «Бейся!» Слабое сердце отозвалось. Дёрнулась жилка на шее. Проступил пульс. Астре задышал, но отдельно от лёгких. Он всё ещё не на своём месте. Пора возвращаться. Вода больше не нужна. Не потоки, а сознание. Не капли, а мысли. «Я человек!» Тело принимало хозяина с неохотой. Теснота. Озноб и сильная дрожь. Во рту горечь. Темно. Глаза не открыть. Не пошевелиться. Полная неподвижность. Тело живо, но мускулы не подчинялись. Мысль о затмении пульсировала в висках. Астре готов был вопить. «Дай мне время! Подожди!» На груди лепестки мальвий. Хрупкие и ломкие. «Пожалуйста, не сжигай меня!» Ветер в сухих стеблях. «Я велел тебе двигаться! Открой глаза! Пошевели пальцами! Сейчас же!» Цель всколыхнула пространство. Астре наконец поднял веки, захрипел и закашлял от забившегося в горло песка. Темнота была почти кромешной. Калека пополз к убежищу, судорожно цепляясь за сухую траву. Сердце колотилось бешено, словно пыталось отработать пропущенные удары. Почти не чувствуя конечностей, он забрался в шалаш, рухнул на колкую подстилку и зарыдал. Впервые в жизни по щекам текли настоящие слёзы. Вода тела слушалась Астре. Глава 22 Кладбище шаманов Чем больше я вижу стран, тем больше обретаю глаз. И каждой парой смотрю по-особенному. А когда нужно — сливаю их в цветной калейдоскоп. Полнота видения мира обретается в путешествии, а не в домашнем коконе. Потому я скиталец и одиночка без привязи к местам и людям. (Из книги «Летопись прималя» отшельника Такалама) (Материк Намул, Царство Семи Гор, местность близ г. Папария. 12-й трид, 1019 г. от р. ч. с.) — Это из-за тебя, — хмурился Липкуд. — Как ты появилась, так всё наперекосяк пошло! Я сейчас должен сидеть у Гвена, пивко попивать, девок щупать и байками народ веселить. А я свой лучший кафтан режу тебе на обмотки! Элла сидела на стволе упавшего дерева и смахивала муравьёв, пока Липкуд пытался соорудить для её босых ног подобие обуви. Прежде пришлось примотать к кровоточащим пяткам кашицу из подорожника. — Так. Дай мне вон тот кусок коры. Хм. А что, на подошву вроде как похоже, а? — Похоже, — согласилась Элла. — И ведь молчала, а! — продолжил возмущаться Косичка. — Я думал, у привидений ноги не колются! — Значит, я не привидение? — Ты у меня спрашиваешь? Ладно, поднимайся, а то призраки бушевать начнут. Косичка снял кафтан, под которым обнаружился ещё один, покороче и поменьше. Он был неприглядного мышиного цвета и носился исключительно ради тепла. Липкуд накинул его девочке на плечи. — Вдруг ты всё-таки из этих, — буркнул он, опасливо озираясь, — Подумают, что я тебя обижаю, и р-раз! Скосят, как ту траву. Элла грустно вздохнула. — Чего опять? — рассердился Липкуд. — Красный не дам! И не проси! Тут у меня в карманах сто тысяч нужных вещей! — Мне теплее было, когда мы вместе шли, — сказала девочка. — Не хочу одна. — Эдак мы до следующего чернодня не доберёмся. Топай давай! Трава была холодная, влажная от росы. Липкуд морщился, пробираясь через неё. Вспорхнула невдалеке испуганная куропатка. За волнами холмов на западе проступал отчётливый силуэт горы. У подножия зеленел сосновый бор и вилась та самая река, о которой говорилось в песне. Дальше раскинулись топи, а за ними путников ожидало кладбище шаманов. Во всяком случае, так представлял себе путь Липкуд. Чутьё подводило его редко. Погода, будто нарочно, стала портиться. У Косички и без того коленки тряслись, а тут ещё тучи смурные навалились с севера. Туман, спускавшийся с холмов в долину, чудился теперь полчищем мёртвых духов, сросшихся и кативших волной в сторону добычи. Элла не боялась. Чего ей, дурёхе, мира не знавшей, бояться? А у Липкуда весь рифмоплётный дар отшибло. Мрели впереди редкие кусты, сделавшиеся без солнца чёрными. Косичке мерещилось, что это скелеты стоят и поджидают их. А потом подбегут со всех сторон и станут рвать хуже бешеных псов. Даже мягкие подушки вереска не казались приятными. Они были частью колдовского места. Липкуд велел Элле забраться к нему под кафтан. На всякий случай, чтобы призраки не украли. Девочка охотно юркнула под крыло Косички и слушала, как тревожно бьётся его сердце. Солнце на востоке погибло. Лишь тусклое пятно, изредка сквозившее в прогалах подвижных туч, напоминало о нём. Липкуд оборачивался и вздыхал. Небо за спиной выглядело чуточку приветливей. Хотелось плюнуть на всё и вернуться в Папарию. — Да мне совсем не жутко! — подбадривал он себя. — Когда ещё загляну к шаманам на пирушку? Поговорим по душам. Поборемся на костях. Ядовитого мха пожуём. Я потом такие истории насочиняю, что взрослые мужики ночами штаны мочить будут от страха. — Как сыро, — удивилась Элла, высунув нос. — А ну не вылезай! Косичка вдруг остановился. Задрал голову. Послюнявил палец. — Проклятые колдуны! — выругался он. — Ты глянь, чего творят! — Чего творят? — спросила Элла. — А ветер-то разный! — Это как? — Чуешь, в спину дует? — Ага. — С востока на запад идёт, значит. А тучи с севера на юг плывут! — А так быть не должно? — Не должно! Жуть какая творится, а! Надо хоть заговор какой вспомнить… Ничего толкового на ум не шло. Так они и добрели до соснового бора в молчании. Место было мрачнее утопшего леса. Вначале ничего так. Сосёнки высокие, реденькие, а потом болота начались. На них дерева сплошь мёртвые. Видно, корни сгнили. И чем дальше, тем гуще серой паутиной срастались ветки. Ветер качал верхушки, завывал меж стволов. Всё кругом скрипело, волновалась мутная вода в лужицах среди травяных кочек. В носу стоял неприятный запах. И даже на губах как будто горчило от него. Элла и Косичка шли теперь по-отдельности. Липкуд палкой проверял островки суши и прыгал с одного на другой. Потом звал Эллу. Неловко соскользнув, он провалился одной ногой в топь и долго ругался на призраков. Подол чудного кафтана оказался заляпан во второй раз. Туман медленно рассеивался, но сумрак, царивший в лесу, не становился светлее.