Джошуа спал. Последняя порция крови, прописанная ему Кейт накануне, вернула ребенку совершенно здоровый вид. Она уселась на холодную батарею, подперев подбородок кулаком, и смотрела, как спит ее приемный сын, пока первые лучи рассвета не забрезжили в грязных окнах. Лучан заехал за ними в больницу. Бумажной волокиты здесь оказалось напоследок гораздо меньше, чем опасалась Кейт. Отец О’Рурк, как и обещал, приехал с ними попрощаться. Когда они со священником пожимали друг другу руки на ступеньках у выхода, Кейт не удержалась и поцеловала его в щеку. О’Рурк улыбнулся, задержал ее лицо в своих ладонях, а потом – она даже не успела ничего подумать или возразить – благословил Джошуа, легонько прикоснувшись к его лбу большим пальцем и быстро перекрестив. – Я буду думать о вас, – тихо сказал О’Рурк, открывая переднюю дверь «Дачии» для Кейт с ребенком. Затем взглянул на Лучана: – Езжайте поосторожнее, слышите? Лучан только улыбнулся в ответ. Дорога в аэропорт была почти пустой. Джошуа проснулся, но не заплакал, а лишь смотрел вверх своими большими, темными, вопрошающими глазами, лежа на руках у Кейт. Лучан, по-видимому, почувствовал тревожное состояние Кейт. – Хочешь, расскажу один новый анекдот про Чаушеску? Нет, правда, совсем свеженький. Кейт слабо улыбнулась. Потрепанные щетки устало стирали дождевые капли с ветрового стекла. – А ты не боишься, что у тебя в машине есть микрофоны? – спросила она. Лучан ухмыльнулся. – Они работали бы не лучше, чем вся эта куча хлама, – ответил он. – Кроме того, Фронт национального спасения не имеет ничего против анекдотов про Чаушеску. А вот когда мы про НФС рассказываем, тогда они на ушах стоят. – Ладно, – вздохнула Кейт, получше укутывая ребенка в легкое одеяло. – Давай свой бородатый анекдот. – Ну вот. Незадолго до революции Великий Вождь просыпается как-то в прекрасном настроении и выходит на балкон, чтобы поздороваться с солнцем. «Доброе утро, солнце», – говорит он. И можешь себе представить, до чего он удивился, когда солнце ему ответило: «Доброе утро, господин президент». Чаушеску бежит в комнату и расталкивает Елену. «Проснись! – кричит он. – Теперь меня даже солнце зауважало». – «Замечательно», – говорит жена Вождя и переворачивается на другой бок. Чаушеску, испугавшись, уж не сошел ли он с ума, днем опять выходит на балкон. «Добрый день, солнце», – говорит он. А солнце опять почтительно отвечает: «Добрый день, господин президент…» – Конец у этого анекдота есть? – перебила его Кейт. Далеко впереди уже замаячил въезд в аэропорт. Дождь усилился. Она стала опасаться, как бы не отменили рейс «Пан-Америкэн» до Варшавы. – «Добрый день, господин президент», – ответило солнце днем, – продолжал Лучан. Он включил поворотник и, не обращая внимания на то, что лампочка не зажглась, въехал на длинную подъездную дорожку. – Чаушеску так разволновался, что захотел и Елену вытащить на балкон, но она как раз занималась макияжем. Наконец, уже ближе к закату, он все-таки убедил ее. «Смотри и слушай, – сказал он жене, которая вдобавок была еще и председателем Национального совета по науке и технике. – Солнце меня уважает». Он повернулся в сторону чудесного заката. «Добрый вечер, солнце», – сказал он. «Пошел в задницу», – ответило солнце. Чаушеску очень расстроился и потребовал объяснений. «Как же так? Утром и днем ты обращалось со мной вполне почтительно, – лопочет он, – а теперь меня обругало. Почему?» Кейт заметила свободное место в ряду машин, выстроившихся вдоль изгиба дорожки, выходящей к зданию аэропорта, но не успела показать, как Лучан уже довольно ловко притер машину параллельно уже стоящей. При этом он не потерял нить своего рассказа. – «Почему ты меня так оскорбило?» – не унимается наш Вождь. «Ты, дерьмо собачье, – отвечает солнце. – Сейчас-то я на Западе». Лучан обошел вокруг машины и, пока Кейт с ребенком выходила, держал над ними зонтик. Кейт улыбкой выразила свою признательность – больше за его доброту, чем за анекдот. Они вместе пошли к зданию аэропорта. Лучан нес чемодан и держал зонтик, а Кейт несла сумку на плече и ребенка. – У трансильванцев есть пословица про анекдоты вроде моего, – сказал Лучан: – Ridem noi ridem, dar purceaua e moarta in cosar. – И что это означает? Они вошли под тяжелый бетонный козырек здания аэропорта. Охранники в серой форме с автоматами равнодушно скользнули по ним взглядом. – Это означает… Мы все смеемся, но поросенок в корзине сдох. Лучан сложил зонтик, стряхнул с него воду и открыл плечом входную дверь. Внутри все оставалось таким же гнетущим, как и в день прилета Кейт: обширное бетонное гулкое пространство, грязное и замусоренное, охраняемое солдатами. Слева – обшарпанные длинные столы и неработающий транспортер таможни для прибывающих. Везде пусто. Впереди – контрольные пункты и занавешенные кабинки, через которые предстояло пройти Кейт и Джошуа. Лишь после этого они смогут взойти на борт самолета «Пан-Америкэн». Лучан поставил вещи на первый стол для досмотра и повернулся к ней. Провожающих дальше не пускали. – Ну… ладно… – начал он и замолчал. Кейт еще ни разу не видела, чтобы ее юному другу и переводчику не хватало слов. Она обняла его свободной рукой и поцеловала. Он моргнул и легонько, робко коснулся ее спины. Служащий за стойкой с надписью «ПАСПОРТНЫЙ КОНТРОЛЬ» что-то отрывисто произнес, и Лучан отстранился, не сводя взгляда с Кейт. Ей показалось, что в глазах юноши, странным образом напоминавших в тот момент глаза Джошуа, застыл немой вопрос. Чиновник сказал еще что-то, уже громче. Лучан наконец перевел взгляд и огрызнулся: – Lasama in pace![2] На какую-то долю секунды чиновник будто остолбенел от столь злостного неповиновения, но быстро пришел в себя и щелкнул пальцами. Тут же появились три дюжих молодца в форме. Кейт уловила что-то вроде отчаяния в глазах Лучана. Она снова обняла друга, одновременно неловким движением вытаскивая свой паспорт и, словно волшебный амулет, выставляя его перед охранником. Волшебство помогло… во всяком случае, на время. Охранники колебались. Чиновник что-то злобно рявкнул Лучану и скрестил руки. Охранники посмотрели на него, потом – опять на Лучана и Кейт. – Прошу прощения, – обратилась к ним Кейт. – Но мой друг очень расстроился. Мы тяжело переживаем разлуку. Лучан, скажи джентльмену, что у нас есть для него кое-что… Лучан не сводил глаз с чиновника, но заговорил, когда Кейт ущипнула его за руку. – Что? Ой… aveti dreptate, imi pare rau… Avem ceva pentru dumnneavocestra. Кейт разобрала фразу, означавшую: «Я думал о вас». Эти слова служили вежливым предисловием к взятке – одним из правил повсеместно распространенной в Румынии игры «Как подступиться». Она вытащила из сумки три блока «Кента» и передала Лучану, который в свою очередь вручил их чиновнику на паспортном контроле. Страж границы моргнул, нахмурился, но смахнул коробки с глаз долой. Отослав охранников, он бегло осмотрел багаж Кейт, одновременно задавая ей вопросы, после чего свалил вещи на видавшую виды тележку для багажа и сделал разрешающий жест. Кейт машинально шагнула вперед и вздрогнула, услышав, как захлопнулась калитка. Она обернулась к Лучану, но вдруг поняла, что нахлынувшие чувства не дают ей сказать ни слова. Джошуа у нее на руках забеспокоился, заворочался и покраснел, что предвещало плач. – Я… – заговорила она и замолчала, чувствуя себя последней идиоткой, но даже не пытаясь скрыть слезы. Кейт и не помнила, когда последний раз плакала на людях. – Эй, крошка, полный порядок! – крикнул Лучан, идеально копируя акцент южнокалифорнийского серфера. – Я найду тебя и Джоша, когда приеду в Штаты на стажировку. Пока, ребята… Он перегнулся через барьер и коснулся ее пальцев. Чиновник на паспортном контроле что-то сказал, и Лучан кивнул, не отводя взгляда от Кейт и ребенка. Потом он повернулся и пошел не оглядываясь через пустое пространство зала. Кейт пронесла Джошуа по узкому коридору и вышла в зону вылета и прибытия. Из невидимых громкоговорителей доносились звуки народной румынской музыки в детском исполнении, но голоса были такие пронзительные, а запись сделана с такими шумами и искажениями, что радости это доставляло мало. У Кейт мелькнула шальная мысль о хоре людей, подвергшихся пыткам. Здесь было еще с дюжину пассажиров, ожидающих объявления о посадке. По их неказистой одежде Кейт определила, что это или румынские чиновники, направляющиеся в Варшаву, или поляки, возвращающиеся домой. Она не увидела ни американцев, ни немцев, ни англичан – ни одного туриста. Беспокойно озираясь, Кейт остановилась немного в стороне от всей группы. Огромное пространство зала предназначалось для сотен людей, и сводчатый потолок уходил вверх футов на шестьдесят, если не больше. Любой скрип обуви или кашель отдавались беспощадным эхом. У северной стены виднелись несколько киосков – пункт обмена валюты по официальному курсу, Национальное бюро по туризму с запыленной эмблемой, – но возле них никого не было. Большинство в ожидании посадки курили и поглядывали украдкой на вооруженных охранников, стоявших возле лестницы на нижний этаж, у калиток и таможенных стоек. Кроме того, охранники расхаживали по двое с автоматами на изготовку по пустынному залу. Джошуа снова заворочался, но Кейт быстренько его покачала, поворковала и дала пустышку. Она пожалела о том, что у нее самой нет пустышки для успокоения, и это дурацкое желание вдруг помогло ей понять, почему в полицейских государствах Восточной Европы так много заядлых курильщиков. Она подошла к высокому узкому окну. На площадке перед зданием аэропорта стояли два самолета: тот, что поменьше, – явно какой-то правительственный; другой лайнер, похожий на «ДС-9», ожидает их с Джошуа, чтобы доставить в Варшаву, откуда они продолжат свой путь до Франкфурта. Между самолетами проехали несколько тяжелых бронетранспортеров, выпустив в насыщенный туманом воздух густые клубы дыма. Кейт увидела и танки, расставленные вдоль взлетной полосы, разглядела пушки под маскировочной сетью. Солдаты в серой униформе толпились возле грузовиков и вокруг костров, разведенных в каких-то бочках. Поодаль вдоль заросшей сорняками взлетной полосы выстроились в линию реактивные самолеты авиакомпании «Таром». Эти лайнеры, отдаленно напоминавшие «Боинги-727», явно знавали лучшие времена до того, как были здесь брошены: ржавые, с латками на крыльях и фюзеляжах; у одного были спущены два колеса. Кейт вдруг разглядела расхаживающих под самолетами вооруженных охранников, пытающихся укрыться от проливного дождя, и невольно вздрогнула, сообразив, что эти самолеты почти наверняка все еще летают. Она очень порадовалась тому, что заплатила почти вдвое больше, чтобы лететь до Варшавы и Франкфурта самолетом не румынской авиакомпании, а «Пан-Америкэн». – Миссис Нойман? Она резко обернулась и увидела перед собой двух агентов службы безопасности в черных кожаных пальто. Неподалеку стояли три солдата с автоматами. – Миссис Нойман? – повторил агент, который был повыше ростом. Кейт кивнула. Помимо ее воли на ум пришли сцены из старых фильмов про войну, где гестаповцы задерживали отъезжающих. Она внутренне содрогнулась, живо представив себе, каково это – находиться в таком обществе, когда у тебя на пальто нашита желтая звезда Давида, а в паспорте стоит штамп «Jude». Кейт ожидала, что эти типы – самые настоящие современные гестаповцы – потребуют предъявить документы. – Ваш паспорт, – бросил высокий. Лицо его было изрыто оспинами, а зубы имели коричневый оттенок. Она подала ему паспорт, постаравшись ничем не выдать тревогу, когда он не глядя сунул его в карман. – Сюда, – сказал он, показав в сторону отгороженной занавесками ниши. – Что все это… – начала было Кейт, но замолчала, когда второй агент тронул ее за локоть. Она отдернула руку и последовала за высоким по усеянному мусором полу. Остальные ожидающие, покуривая и выпуская клубы дыма, наблюдали за происходящим. В огороженной нише их встретила женщина-агент. Она показалась Кейт бесцветным подобием Мартины Навратиловой с ужасной прической. Но все легкомысленные сравнения тут же вылетели у нее из головы, как только Кейт поняла, что это мужеподобное чудовище собирается ее обыскивать. Рябой вынул из кармана паспорт, долго разглядывал документ, не забыв проверить даже его прошивку, потом бросил что-то по-румынски своим коллегам и повернулся к Кейт: – Вы усыновить ребенок, да? Кейт ощутила секундное замешательство, не будучи уверенной в том, что этот человек не шутит каким-то странным образом. Потом сказала: – Да, я усыновила этого ребенка. Теперь он мой сын. Оба агента перелистали паспорт и просмотрели пачку вложенных в него документов и справок. Наконец рябой верзила поднял глаза и посмотрел на Кейт. – Здесь нет знак родитель. Кейт поняла, что он имел в виду подпись родителей. По новым румынским законам в случае усыновления румынского ребенка требовалась подпись по меньшей мере одного из настоящих родителей. С этим правилом Кейт была полностью согласна. – Да, здесь нет подписи, – сказала она, медленно и отчетливо выговаривая слова, – но это лишь потому, что его настоящих родителей не удалось разыскать. Этот ребенок из детского дома. Брошенный. Рябой прищурился. – Чтобы ребенок усыновить, вы должны иметь знак родителей. Кейт кивнула и улыбнулась, собрав все силы, чтобы не закричать. – Да, я знаю, – сказала она, – но считается, что у этого ребенка нет родителей. – Она протянула руку и ткнула пальцем в бумагу. – Вот, смотрите, здесь есть документ, где говорится, что в данном случае подпись родителей не требуется. Он подписан… вот… заместителем министра внутренних дел. А здесь – министром здравоохранения… смотрите, вот здесь. – Она показала на розовый бланк. – А вот подписи администратора того детского дома, где находился Джошуа, и специального уполномоченного при Первой окружной больнице. Агент нахмурился и почти презрительно перелистал документы. Кейт поняла, что за высокомерными манерами скрывается непроходимая глупость. «О господи, – подумала она, – как бы мне хотелось, чтобы здесь оказался Лучан. Или кто-нибудь из посольства… Или отец О’Рурк. Почему я вспомнила сейчас О’Рурка?» Она тряхнула головой и стала смотреть на троих агентов, всем своим видом выражая спокойное презрение, но без вызова. – Alles ist in Ordnung[3], – сказала она, даже не заметив, что перешла на немецкий. Почему-то этот язык сейчас показался ей более соответствующим моменту.