Если то, с чем он разговаривает, хоть в какой-то мере человечно, то, по его мнению, немного лести будет только полезно. «Но с чьей Земли? С Земли Серинга или с моей Земли?» – быстро пришел ответ. Теперь, когда они оказались на орбите, задержки почти не было: получался почти настоящий разговор. «Настоящий разговор с безликим машинным разумом», – напомнил себе Холстен. Он направил свой перевод присутствующим, надеясь на помощь, но никто не смог даже предположить, что имеет в виду спутник. Он не успел дать никакого ответа: пришло новое сообщение. «Я вас не узнаю. Вы не люди. Вы не с Земли. Вам тут нечего делать. Элиза показывает мне то, что видит у вас, и в вас нет ничего с Земли, но почему я не вижу вас сама почему не могу открыть глаза где мои глаза где мои глаза где мои глаза». Тут послание резко оборвалось, оставив Холстена в шоке: это ведь был он – моментальный срыв в голос безумия, без всякого предупреждения. – По-моему, это не компьютер, – сказал он, но так тихо, что его услышала только Лейн. Та по-прежнему читала у него через плечо и очень мрачно кивнула. «Наш корабль – это ковчег «Гильгамеш» с Земли. Этот корабль был построен не на твоей памяти», – подготовил и отправил он сообщение, с горечью осознавая, какое здесь содержится преуменьшение. Его пугало то, что они могут получить в ответ. «Добрый вечер, я Элиза Керн, композитная экспертная система, меня проинструктировали требовать, чтобы вы возвратились в место отбытия». «Отошли их не нужны мне если они говорят что с Земли пусть возвращаются возвращаются не хочу не буду не могу нет нет нет» – Она совершенно безумна, – твердо заявил Карст, причем на основе только половины сказанного. – А нам нельзя держаться так, чтобы планета оставалась между нами? – При сохранении стабильной орбиты – нельзя, – отчитался один из подчиненных Гюина. – Ты ведь помнишь, какие у «Гильгамеша» размеры! Он не сможет порхать, как твои дроны. Холстен уже отправлял ответ, потому что Гюин перестал диктовать и решать приходилось ему самому. «Возврат на Землю невозможен. Элиза, разреши нам снова поговорить с твоей сестрой». Он молил о выживании человечества на мертвом языке, и ему надо было выбирать между искусственным разумом и тем, кто, по его все более твердому убеждению, был настоящим человеческим безумцем. Тот второй голос выдал тираду, которую он понял как: «Почему вы просто не можете вернуться назад? Вы люди Серинга? Мы победили? Мы вас вышвырнули? Вы здесь, чтобы завершить то, что он начал?» – Что здесь случилось? – вопросила Вайтес недоверчиво. – Что такое Серинг? Военный корабль? «Земля больше не пригодна для жизни», – ответил Холстен, хотя Лейн его предостерегла: – Это ей точно снесет мозги, Мейсон. Он отправил сообщение как раз в тот момент, когда она это сказала, и в следующий миг у него оборвалось сердце. «А она ведь права». Однако в голосе доктора Авраны Керн было гораздо больше здравого сознания, когда пришел ответ: «Чепуха. Объясните». В архивах «Гильгамеша» были исторические хроники, но кто же мог ожидать, что их придется переводить на язык, который сейчас интересовал только ученых? Вместо этого Холстен сделал все, что мог: отправил начальный курс истории для заблудившегося путешественника во времени, основанный на догадках о том, что же на самом деле произошло до начала задокументированных событий, – в те времена, когда правила Старая Империя. На самом деле он мог сказать очень немного. Пропасть между тем, что должна была бы знать Керн, и самым ранним точным фактом, которому мог доверять Холстен, была поистине непреодолимой. «Была гражданская война между группировками Империи, – объяснил он. – Обе стороны использовали оружие, природа которого мне непонятна, но которое успешно разрушило всю высшую цивилизацию Земли и полностью уничтожило колонии». Он вспомнил виденные им разбитые скорлупки на Европе. Колонии внутри Солнечной системы все возникли раньше появившегося, похоже, позднее принципа терраформирования, которым владела Империя. Это были теплицы на планетах и спутниках, кое-как измененные, чтобы поддерживать жизнь, рассчитанные на биосферы, требовавшие постоянной отладки. На Земле люди снова скатились в дикарство. В других поселениях, когда отключилась энергия и электромагнитное оружие уничтожило жизненно важные устройства, или электронные вирусы убили искусственный интеллект, люди погибли. Они погибли в чужеродном холоде, в испортившейся атмосфере, под несущими смерть небесами. Зачастую они погибали, продолжая воевать друг с другом. Уцелело так мало! Он все это набрал. Словно составляя реферат по истории, он с суховатой точностью ответил, что послевоенное индустриальное общество смогло продержаться почти век и даже, возможно, восстановить часть достижений своих предшественников, но тут пришли льды. Засоренная атмосфера, погрузившая планету в сумрак, закрыла солнце, что привело к полуночному ледяному холоду, который мало что оставил от этого неудавшегося возрождения. Глядя в колодец прошлого, Холстен не мог сказать ничего определенного о тех, кто остались, как и о наступившем затем ледниковом периоде. Некоторые ученые предполагали, что в разгар оледенения все сохранившееся население Земли не превышало десяти тысяч: оно жалось в пещерах и норах вдоль экватора, глядя на горизонт, скованный льдом. Дальше он перешел к более надежным сведениям – к первым найденным записям тех, кого он действительно мог считать своим народом. Льды отступали. Человечество стремительно восстанавливалось, множилось, вело мелкие войны, заново создавало промышленность – постоянно спотыкаясь о напоминания о том, чего ранее добились представители их вида. Людские взоры снова устремились в небо, где было множество двигающихся точек света. И он рассказал Керн, почему они не могут вернуться: из-за войны, имперской войны, шедшей тысячи лет назад. Очень долго ученые говорили, что чем дальше уйдут льды, тем лучше для мира – и никто не догадывался, какие яды и болезни попали в льды, словно насекомые в янтарь: наступающий холод уберег дрожащую атмосферу от последних крайних мер Империи. «На Землю возвращаться нельзя, – написал он задумчиво молчащему спутнику. – В конце концов мы не смогли справиться с нарастающей токсичностью окружающей среды. И потому мы построили корабли-ковчеги. В итоге мы могли только следовать старинным звездным картам. Человечество – это мы. И мы не получали сообщений от других ковчегов, которые говорили бы, что они нашли, где поселиться. Доктор Аврана Керн, больше ничего у нас нет. Пожалуйста, можно нам поселиться на вашей планете?» Поскольку он ориентировался на человеческие категории, он ожидал приличной паузы, чтобы его собеседник переварил краткий курс истории. Вместо этого кто-то из научников крикнул: – Новые показатели энергии! Он что-то включает! – Оружие? – вопросил Гюин. Все экраны на мгновение погасли, а потом снова загорелись, но по ним бежала какая-то чушь: обрывки шифра, текста и просто помехи. – Он забрался в систему управления «Гильгамеша»! – рыкнула Лейн. – Атакует нашу защиту… нет, прошел ее. Черт, мы вскрыты. У него полный контроль. Вот что он сделал с твоими дронами, Карст: теми, которые не испарил. Мы в заднице! – Делай что можешь! – призвал ее Гюин. – А что я, на хрен, могу сделать? Меня отключили. К свиньям твою «культурную специфичность», Мейсон. Оно в нашей гребаной системе, словно зараза. – Как наша орбита? – спросил кто-то. – У меня нет никаких показаний, вообще никаких данных. – Голос у Вайтес был чуть напряженным. – Однако я не ощутила никаких изменений тяги, а простая потеря мощности или управления не должны повлиять на наше положение относительно планеты. «Как у всех тех пустых оболочек, вращающихся вокруг Земли, – беспомощно подумал Холстен. – Те прожаренные мертвые корабли с высушенными вакуумом телами экипажа остались на месте даже спустя тысячи лет». Внезапно свет дернулся и мигнул, а потом на всех экранах возникло лицо. Это было костлявое лицо с крупными челюстями – и не сразу можно было понять, что это – женское лицо. Постепенно проявлялись детали: стянутые на затылке темные волосы, кожа, потемневшая и неровная, глубокие морщины у губ и глаз. Не привлекательное по современным понятиям, но кто мог бы сказать, каким древним эстетическим критериям это лицо соответствовало? Это лицо принадлежало эпохе, обществу и расе, которые время уже уничтожило. Родство между ним и экипажем «Гильгамеша» казалось дальним, случайным. Голос, зазвучавший в динамиках, был явно тем же, но на этот раз он говорил на знакомом команде языке, хоть движения губ и не были синхронизированы. – Я – доктор Аврана Керн. Это моя планета. Я не допущу никакого вмешательства в мой эксперимент. Я увидела, что вы такое. Вы не с моей Земли. Вы – не мое человечество. Вы – обезьяны, всего лишь обезьяны. И вы даже не мои обезьяны. Мои обезьяны проходят через подъем, великий эксперимент. Они чисты. Они не будут совращены вами, всего лишь людьми. Вы всего лишь обезьяны низшего порядка. Вы для меня безразличны. – Она может нас слышать? – тихо спросил Гюин. – Если ваши собственные системы могут вас слышать, то и я могу, – отрезала Керн. – Нам следует понять, что вы приговариваете последних представителей вашего вида к смерти? – Гюин говорил на удивление вежливо и терпеливо. – Потому что, похоже, вы сказали именно это. – Я за вас не отвечаю, – заявила Керн. – А за эту планету – отвечаю. – Прошу вас! – сказала Лейн, игнорируя поданный Гюином знак, требующий, чтобы она заткнулась. – Не знаю, кто вы, человек вы, или машина, или еще что-то, но нам необходима ваша помощь. Лицо застыло, став на несколько ударов сердца неподвижным изображением. – Лейн, ты… – начал было Гюин, но тут изображение Керн начало рассыпаться, искажаться и распадаться на экране: черты распухали, атрофировались, а потом исчезали. Голос снова заговорил: жалобный шепот на родном языке, так что только Холстену было понятно, что он говорит: «Я человек. Я должна быть человеком. Я система? Я загрузка? От меня хоть что-то осталось? Почему я не ощущаю своего тела? Почему не могу открыть глаза?» – Та вторая штука, которая Элиза, – она говорила о какой-то иной помощи, – прошептала Лейн, хотя, конечно, даже шепот мог быть услышан. – Нельзя ли попросить ее… – Я вам помогу, – сказала Керн, снова перейдя на их язык. – Я помогу вам улететь. В вашем распоряжении вся вселенная, за исключением этой моей планеты. Можете отправляться куда угодно. – Но мы не можем… – запротестовал Гюин. Теперь его прервала Лейн: – Контроль снова у меня. Проверка всех систем. – Понадобилась напряженная минута, чтобы убедиться в том, что как минимум корабельный компьютер говорит ей, что все продолжает работать. – Тут есть новые данные. На нас только вывалили целую кучу всего. Это… «Гильгамеш» опознал звездные карты. Мейсон, я получила что-то на этой твоей тарабарщине. Холстен всмотрелся в путаницу данных. – Я… э… не уверен, но это связано со звездными картами. Это… кажется, это… – У него пересохло во рту. – Другие проекты по терраформированию?.. Кажется, нам дали ключи к следующей системе. Нам указаны цели. Он не стал озвучивать то, что подумал, понимая, что эта штука его слушает: «Она продала своих соседей. Она дает нам взятку, чтобы мы улетели». – По-моему… где-то здесь могут быть даже коды допуска. – Насколько это далеко? – вопросил Гюин. – Меньше двух световых лет, – энергично отозвалась Вайтес. – Всего-то в одном шаге. В долгом напряженном молчании они ждали решения Гюина. Лицо Авраны Керн снова вернулось на часть экранов, гневно глядя на них, дергаясь, искажаясь, формируясь заново. 2.6 Столица Переговоры с местными прошли достаточно хорошо – теперь, когда Порция и ее спутники доказали свое превосходство: облеченные властью аборигены выделили трем путешественникам самца в качестве проводника по землям, лежащим севернее. Он оказался чуть мельче того самца, который сопровождает Порцию, но характер у него совершенно иной: смелый на грани нахальства, по оценке Порции. У него есть имя: зовите его Фабианом. Порция хоть и знает, что самцы дают себе имена, но у нее крайне редко возникает нужда знать хоть одно, даже при той концентрации представителей этого пола, которую можно обнаружить в Большом Гнезде. Она делает предположение, что в небольшом семейном объединении, таком как здесь, самцы более самостоятельны и потому более умелы и более независимо мыслят. Тем не менее она находит его дерзость отталкивающей. У Бьянки он, похоже, таких чувств не вызывает, и на пути на север Порция ловит Фабиана за брачным танцем, робко предлагающим в дар свою сперму. Бьянка пока не продемонстрировала готовность принять его предложение, однако Порция подмечает, что ее спутница его не гонит. У самой Порции позади несколько кладок: самки редко покидают Большое Гнездо, не продолжив свой род, – к тому же, по ее ощущениям, это поведение отвлекает их от главной задачи. С другой стороны, Бьянка вышла ради нее на бой и, возможно, считает игру с этим новым самцом своим вознаграждением. Порции остается только надеяться, что Бьянка сможет сдерживать свои желания. С точки зрения дипломатии было бы лучше, чтобы Фабиан не оказался убитым и сожранным в порыве страсти. Им не нужно идти далеко в северном направлении, чтобы увидеть, что именно растет там, на краю территории, привлекшей внимание Большого Гнезда. Вскоре они уже перебираются через завалы из деревьев, на чьих стволах видны следы почернения, обгрызания и на удивление ровных разрезов: часто эти стволы старательно разделены на куски. Нередко вырыта и вся корневая система, чтобы нового роста не возникло. Лес находится под массированным нападением, его края обкусывают. Фабиан сообщает, что помнит время, когда деревьев было больше. Расчистка земли продолжается из года в год, и унаследованное Фабианом Понимание подсказывает, что сейчас она идет быстрее, чем во времена его матери.