4. Просвещение 4.1 Пещера чудес Ребенком Холстен Мейсон с ума сходил по космосу. К тому времени исследования околоземной орбиты шли уже полтора столетия, и поколение астронавтов занималось грабежом павших колоний, начиная с лунной базы и кончая спутниками газовых гигантов. Он погружался в постановочные реконструкции того, как отважные исследователи входят на опасные брошенные космические станции, пытаясь отключить оставшиеся автоматизированные системы, чтобы нагрести технологий и данных со сгоревших старых компьютеров. Он смотрел подлинные записи реальных экспедиций – часто тревожащие, часто внезапно обрывающиеся. Он помнил, как лет в десять увидел луч нашлемного фонаря, скользящий по иссушенному вакуумом тысячелетнему трупу космонавта. Когда он вырос, его интерес переместился дальше по времени – от тех отважных пионеров-старьевщиков к погибшей цивилизации, которую они заново открывали. Ах, те дни открытий! Так много было доставлено вниз с орбиты – и так мало было понято. Увы: золотые дни классицистов уже заканчивались к тому моменту, когда свою карьеру начал Холстен. На его глазах его наука неуклонно увядала под незаслуженным ею осуждением, все меньше и меньше оставалось того, что можно было почерпнуть из обрывков и осколков, оставленных Старой Империей… и к тому же стало очевидно, что те давно умершие предки по-прежнему присутствуют – в зловредных мелочах жизни. Старая Империя протягивала руки из далекой истории, чтобы неотвратимо отравлять своих детей. Неудивительно, что изучение этого сложного жестокого народа постепенно теряло свою привлекательность. Сейчас, на невообразимом расстоянии от своего умирающего дома, Холстен Мейсон получил настоящий Грааль классициста. Он сидел в рубке «Гильгамеша», полностью окруженный прошлым: передача за передачей наполняли корабль-ковчег мудростью древних. С его точки зрения, они нашли золотую жилу. Он был одним из немногих членов основной команды, который мог наслаждаться комфортом самого «Гильгамеша». Карст и Вайтес взяли шаттл и дронов, чтобы обследовать лежащую внизу пустынную планету. Лейн с ее инженерами находилась на наполовину законченной станции, постепенно двигаясь по ее отсекам и фиксируя найденное. Когда они находили доступное им оборудование в рабочем состоянии, то отправляли результаты Холстену, а он по возможности их расшифровывал и заносил в каталоги либо откладывал для дальнейшего изучения, если этого сделать не удавалось. Раньше никто не получал доступа к терраформирующей станции Старой Империи – даже недостроенной. Никто вообще не был уверен в том, что такая вещь существует. Здесь, в конце своей карьеры, Холстен наконец достиг такого положения, когда мог смело назвать себя величайшим экспертом по Старой Империи. Эта мысль пьянила, но оставляла после себя холодную депрессию. Сейчас Холстену досталась целая сокровищница сообщений, литературных произведений, технических пособий, объявлений и всяких мелочей на нескольких имперских языках (но в основном на Имперском С Керн), какой не владел ни один ученый с момента гибели самой Империи. Он мог думать только о том, что его собственный народ – цивилизация, с огромным трудом вставшая на ноги после ледника, – была всего лишь бледной тенью прежнего величия. И дело было не просто в том, что «Гильгамеш» и вся их нынешняя космическая программа были слеплены из ухудшенных, недопонятых кусочков гораздо более высоких технологий прежнего мира. Дело было ВО ВСЕМ: с самого начала его народ знал, что унаследовал уже использованный мир. Руины и распадающиеся останки прежней расы были повсюду: под ногами, под землей, в горах, увековеченные в историях. Находка такого изобилия мертвого металла на орбите не была сюрпризом: ведь вся письменная история была продвижением по пустыне мертвых костей. Не было такой новации, которую бы древние уже ни находили – и ни превзошли бы. Множество изобретателей отошли в забвение потому, что позже какой-то искатель сокровищ обнаруживал старинный и более удачный способ получать тот же результат. Оружие, двигатели, политические системы, философские воззрения, источники энергии… Народ Холстена полагал удачей, что кто-то построил столь удобную лестницу, по которой можно было подняться из тьмы к свету цивилизации. Никто так и не понял, что эти ступени вели к одному-единственному месту. «Кто знает, чего бы мы добились, если бы не стремились заново воплотить все их глупости? – думал он теперь. – Может, мы смогли бы спасти Землю? Может, сейчас бы жили на своей собственной зеленой планете?» Сейчас в его распоряжении были все знания вселенной, а вот на этот вопрос у него ответа не было. Теперь у «Гильгамеша» были алгоритмы перевода – в основном созданные самим Холстеном. Прежде общее количество письменных текстов древних было настолько малым, что автоматическая расшифровка шла методом тыка. Например, он не захотел бы вести переговоры с Авраной Керн с «Гильгамешем» в качестве переводчика. Сейчас, когда в его распоряжении была целая библиотека разных разностей, компьютеры помогали ему выдавать хотя бы полупонятные версии Имперского С. Тем не менее большая часть сокровищницы знаний оставалась запертой в древних языках. Даже с электронной помощью он просто не успевал расшифровать их все, да и скорее всего подавляющая часть текстов не представляла интереса ни для кого, кроме него самого. Он мог только составлять примерное представление о том, что заключено в каждом отдельном файле, помечать его для будущего доступа, а затем идти дальше. Иногда Лейн или кто-то из ее команды обращались к нему с вопросами – в основном по найденной технике, – что, казалось, совершенно не имело причины. Они выдавали ему туманные термины для поиска и отправляли рыться в его собственных указателях, ища то, что может к этому относиться. Как правило, благодаря его каталогизации и богатству материала, что-то в итоге находилось, и он принимался за перевод. Порой он говорил им, что они и сами могли бы поискать, но было ясно, что инженеры считали, что просмотреть составленный Холстеном каталог гораздо сложнее, чем просто пристать к нему со своими вопросами. Честно говоря, он надеялся на более неформальное общение с Лейн, но за те сорок дней, которые он на этот раз уже бодрствовал, он даже ни разу не встретился с ней лицом к лицу. Инженеры были заняты – они проводили в огромном пустом цилиндре станции почти все свое время. Себе в помощь они разморозили и разбудили дополнительную бригаду из тридцати подготовленных человек из груза, и все равно работы было столько, что они не успевали ее сделать. Шесть человек погибли: четыре то ли из-за действующей системы безопасности, то ли из-за сбоя в системе жизнеобеспечения, один – из-за поломки скафандра, и один – из-за чистой неуклюжести, ухитрившись вспороть свой скафандр, спеша протолкнуть оборудование в неровную пробоину в конструкции станции. Это было гораздо меньше, чем можно было бы ожидать на основе статистики ранних исследований, однако здесь не было древних мертвецов, никаких указаний на то, что этот спутник погиб в той гражданской войне, которая погубила Империю и всю ее цивилизацию. Когда все разладилось, те далекие инженеры просто улетели – возможно, отправились назад на Землю. Начатый здесь процесс терраформирования был брошен на медленный, бездумный произвол звезд. Все могло быть гораздо хуже. Лейн сказала, что эта станция была отравлена, заражена какой-то электронной чумой, которая уничтожила исходное жизнеобеспечение и немалую часть основных систем станции. Однако «Гильгамеш» оказался очень плохой имитацией изящной технологии Старой Империи. Современные технологии оказались каменистой почвой – виртуальная атака сорвалась из-за примитивности его систем. Многие (за исключением технического отдела) гадали, знала ли об этом Керн, намеренно отправив их в ловушку. Инженерный отдел был слишком занят тем, что старался починить как можно больше систем станции, чтобы позаимствовать их тайны. Какой-то звуку Холстена за спиной вывел его из задумчивости. Звук был негромкий, очень осторожный – и на мгновение в нем проснулось кошмарное воспоминание о той далекой зеленой планете с ее гигантскими членистоногими. Однако никаких чудовищ не было: позади него оказался только Гюин. – Все идет хорошо, надеюсь? – осведомился капитан корабля, глядя на Холстена так, словно подозревал в какой-то нелояльности. Гюин стал более худым и седым, чем в тот момент, когда они улетали от лунной колонии. Пока Холстен мирно спал, капитан время от времени просыпался, отслеживая работу своего корабля. Теперь он смотрел на своего главного классициста со старшинством в возрасте, а не только в ранге. – Неизменно, – подтвердил Холстен, гадая, к чему этот визит: Гюину пустая вежливость была несвойственна. – Я просматривал твой каталог. Холстена так и подмывало выразить удивление по поводу того, что кто-то это все-таки сделал, а тем более – Гюин. – Я составил список того, что хотел бы прочитать, – сказал ему капитан. – Как только сможешь, конечно. Запросы инженеров в приоритете. – Конечно. – Холстен кивком указал на экран. – Мне их?.. Гюин отдал ему планшет с полудюжиной аккуратных цифр – в формате самопальной системы Холстена. – Прямо мне, – подчеркнул он. Он не сказал прямо: «Никому об этом не рассказывай», – но все в его поведении намекало именно на это. Холстен молча кивнул. По цифрам он не мог определить, к чему это все или почему эта просьба высказана лично. – Да, и тебе, наверное, захочется прийти послушать. Вайтес расскажет нам новости об этой планете, о том, как далеко зашло терраформирование. Это было весьма приятно, и Холстен с нетерпением ждал новостей. Он быстро встал и пошел за Гюином. Пока хватит с него тайн прошлого. Хочется немного больше узнать о настоящем и будущем. 4.2 Всадник смерть Грядет Порция смотрит на громадную сложную сеть, которая была Большим Гнездом, и видит город, который начинает умирать. За последние несколько поколений население Большого Гнезда выросло до примерно сотни тысяч взрослых пауков и несчетное (никем не считаемое) количество молоди. Оно раскинулось по нескольким квадратным милям леса, простираясь от земли до кроны: подлинный центр эпохи пауков. Город, который Порция видит сейчас, опустел. Хотя умирание только началось, сотни самок уходят из Большого Гнезда в другие города. А еще некоторые просто отправляются в немногие неосвоенные районы, готовые рисковать, рассчитывая на то, что накопленные столетиями Понимания помогут заново восстановить образ жизни их древних предков-охотников. Многие самцы тоже бежали. На нежных конструкциях города уже появились следы разрушения: необходимое обслуживание отсутствует. Идет мор. На севере несколько крупных городов уже в руинах. Глобальная эпидемия перескакивает с общины на общину. Сотни тысяч уже погибли, и вот в Большом Гнезде тоже появились первые жертвы. Она понимает, что это было неизбежно: ведь нынешняя Порция – жрица и ученый. Она пыталась понять это смертельное заболевание и найти лечение. Ей не вполне понятно, почему эта болезнь оказалась настолько серьезной. Помимо ее очень высокой контагиозности и способности передаваться при контакте (и с чуть меньшей вероятностью через воздух), огромное количество трупов в городах пауков превратило несерьезную и контролируемую инфекцию в нечто более опасное, чем чума. Такая громадная концентрация трупов привела к разнообразным проявлениям запустения и дополнительным опасностям для здоровья: соотечественники Порции только начали осознавать необходимость коллективной ответственности в подобных вопросах, когда эпидемия застигла их врасплох. Их неупорядоченная, почти анархическая форма государственности плохо подходит для принятия жестких мер, которые могли бы оказаться эффективными. Еще одним фактором летального характера болезни стала практика – все более распространенная в последнее столетие, – в соответствии с которой самки выбирают самцов, родившихся в их собственной группе, пытаясь сконцентрировать свои Понимания и ограничить их распространение. Эта практика – в чем-то разумная и просвещенная – привела к инбридингу, ослабившему иммунную систему во многих влиятельных домах сообществ, а это значит, что те, у кого могло бы хватить влияния для принятия действенных мер, часто гибнут первыми в самом начале эпидемии. Порция знает об этой закономерности, но не о ее причине, а еще она знает, что ее собственная группа слишком хорошо подходит под эти параметры. Она знает, что с этой болезнью связаны крохотные анимикулы, но ее увеличительные стекла недостаточно мощны, чтобы обнаружить вирусного виновника этого мора. У нее есть результаты экспериментов, проведенных в других городах сестрами-учеными, многие из которых уже и сами погибли от мора. Некоторые даже пришли к теории вакцинации, однако иммунная система пауков не так эффективна и лабильна, как у людей и других млекопитающих. В отличие от них, контакт с возбудителем просто не позволяет им подготовиться к последующим родственным инфекциям. Мир рушится – и Порция потрясена тем, какая малость потребовалась для того, чтобы это случилось. Она не осознавала, что вся ее цивилизация настолько уязвима. К ней приходят известия из других городов, где мор уже в разгаре. Как только численность населения начинает падать – из-за смерти и бегства, – вся структура общества стремительно разрушается. Утонченный и изящный образ жизни, который пауки создали для себя, оказался подвешенным над пропастью варварства, каннибализма и возвращения к примитивным, дикарским ценностям. В конце концов, по своей сути они хищники. Она удаляется в Храм, пробираясь через толпу горожан, которые нашли в нем убежище в надежде на какую-то определенность извне. Их не так много, как было накануне. Порция понимает: дело не только в том, что в городе осталось меньше жителей. Она осведомлена о растущем разочаровании в Посланнике и Ее послании. «Какой нам от него прок? – спрашивают пауки. – Где огонь с небес, посланный для изгнания мора?» Касаясь кристалла своим металлическим стило, Порция танцует под музыку Посланника, проходящего в высоте, и ее сложные шаги безупречно описывают уравнения и их решения. Как всегда, ее наполняет все та же неизмеримая уверенность в том, что там что-то есть, что, если она и не способна что-то понять сейчас, это не значит, что это не может быть понято. «Когда-нибудь я тебя пойму», – адресует она мысль Посланнику, но сейчас в ней нет уверенности. Ее дни сочтены. Все их дни сочтены. Она ловит себя на еретической мысли: «Если бы только мы могли отправить тебе свое собственное послание!» Храм яростно выступает против подобного образа мыслей, однако Порция не в первый раз рассматривает такую идею. Она знает, что другие ученые – даже жрицы-ученые – экспериментировали со средствами воспроизведения невидимых вибраций, по которым распространяется послание. Конечно, официально Храм не может терпеть подобную бесцеремонность, однако пауки – существа любознательные, а те, кого притягивает Храм, любознательнее всех. Естественно, что нежный цветок ереси в результате взращивается именно этими хранителями правоверности. В этот день Порция обнаруживает в себе уверенность в том, что, если бы им каким-то образом удалось обратиться через эту громадную пустоту к Посланнику, тогда Она, конечно же, нашла бы для них ответ – лекарство от мора. Столь же неизбежно Порция убеждается в том, что такой диалог невозможен, ответа не будет – и что ей необходимо найти лекарство самой, пока еще не поздно. После Храма она возвращается в дом своего сообщества – громадную несимметричную многокамерную конструкцию, закрепленную на трех деревьях, – чтобы встретиться с одним из своих самцов. Когда пришел мор, роль самцов немного изменилась. Традиционно лучшей долей для самца было добиться расположения влиятельной самки и надеяться, что его будут обеспечивать, или же – для рожденных с ценными Пониманиями – оказаться балованным членом сераля, которого обменяют или отдадут для спаривания в ходе изменчивых политических игр, постоянно идущих между домами. Остальные самцы становились самой несчастной прослойкой городского общества, сражаясь друг с другом за объедки и подвергаясь постоянным опасностям из-за отсутствия покровительницы-самки. Однако теперь, в этот кризисный момент, из орды бесполезных и ненужных, чисто декоративных или пригодных только для черной работы существ они превратились в отчаянно необходимый ресурс. Самцы не так самостоятельны, хуже могут себя обеспечивать в суровых условиях и потому склонны оставаться на месте, когда самки бегут. Если Большое Гнездо и другие города все еще хоть как-то функционируют, то этим они обязаны самцам, которые воспользовались шансом занять ниши, традиционно принадлежавшие самкам. Появились даже самцы-воины, охотники и стражи, потому что кто-то ведь должен взять пращу, щит и зажигательную гранату, – и часто это больше некому сделать. Самки – такие влиятельные, как Порция, – всегда имели возможность выбирать своих спутников-самцов, и хотя кого-то из них держали только для того, чтобы они танцевали вокруг самки (в буквальном смысле) и самим своим наличием подчеркивали важность этой самки, других обучали, делая из них умелых помощников. Та давняя Бьянка со своими лаборантами обнажила некую истину относительно гендерной политики пауков, жалуясь, что работа с самками связана со слишком сильной борьбой за власть. Древние инстинкты слабо скрыты под лаком цивилизации. Нынешняя Порция также вынуждена полагаться на самцов. Сравнительно недавно она отправила банду самцов – отряд авантюристов, услугами которых и раньше часто пользовалась. Они все очень способные и привыкли взаимодействовать друг с другом с самого юного возраста, в бытность брошенными паучатами на улицах Большого Гнезда. Им было дано поручение, за которое, по мнению Порции, не взялась бы ни одна самка. Их наградой должна стать дальнейшая поддержка со стороны группы Порции: пища, защита, доступ к образованию, развлечениям и культуре. Один из них вернулся – только один. Назовем его Фабианом. Он приходит к ней сейчас в ее дом. У Фабиана не хватает одной лапы, вид у него изголодавшийся и измученный. Порция взмахом педипальп отправляет одного из незрелых самцов из яслей за пищей для них обоих. «Ну что?» – нетерпеливым взмахом вопрошает она, наблюдая за ним. «Условия хуже, чем ты думала. А еще я с трудом вошел в Большое Гнездо. Если есть подозрение, что паук пришел с севера, то самку прогоняют, а самца сразу убивают». Его речь – медленное шарканье лап – невнятна и прерывиста. «Именно это случилось с твоими товарищами?» «Нет. Я один вернулся. Они все погибли». Столь краткий панегирик… и это о тех, с кем он провел всю свою жизнь. Однако в мире Порции хорошо известно, что самцы не воспринимают все так остро, как самки, – и определенно не способны образовывать такие же узы приязни и уважения. Юный самец возвращается с пищей: связанными живыми сверчками и растительными наростами с ферм. Фабиан с радостью забирает одно спутанное насекомое и вонзает в него клык. Он слишком измучен, чтобы возиться с впрыскиванием яда, и высасывает дергающееся существо досуха. «В моровых городах есть выжившие, как вы и думали, – продолжает он, не прекращая есть. – Однако в их поведении нет ничего общего с нами. Они – как животные, только прядут и охотятся. Там есть и самки, и самцы. Моих спутников захватывали и поедали, одного за другим». Порция встревоженно топочет: