– Полагаю, с такими допусками я смогу работать, доктор. Сейчас я приготовлю вас к возвращению в криосон. «Долгого тебе одинокого сна». Она вернется в гробницу, а ее имитация будет наблюдать за безмолвной планетой в безмолвной вселенной как последний аванпост великой космической человеческой цивилизации. 2. Паломничество 2.1 В двух тысячах лет от дома Холстен Мейсон начал просыпаться в кошмар клаустрофобии, но подавил ее почти сразу же, как она на него навалилась. Опыт позволил ему понять, где он находится и почему это не повод паниковать, но древние обезьяньи инстинкты все-таки получили свое мгновение славы, огласив коридоры его разума воплями: «Ловушка! Ловушка!» «Гребаные обезьяны». Он был весь ледяной и находился в пространстве, где едва помещался, ощущая, как чуть ли не тысяча иголок выходят из его серой онемевшей кожи, а трубки выдергиваются из еще более интимных областей, и все это делалось абсолютно без заботливой бережности. Обычное дело для стазис-камеры. Ему хотелось бы думать, что он искренне ненавидит стазис-камеры, но в настоящий момент ни один представитель человеческой расы не мог себе такого позволить. На мгновение ему показалось, что это все: его будят, но не выпускают, навсегда оставив за промерзшим стеклом, неуслышанным и незамеченным в огромном и пустом корабле с замороженными трупами, направляющемся в никуда сквозь глубокий космос. Первобытная клаустрофобия навалилась на него второй раз. Он уже пытался поднять руки, чтобы ударить в прозрачную крышку над собой, когда с шипением началась разгерметизация и тусклый рассеянный свет сменился ослепительными лампами корабля. Глаза у него даже не моргнули. Стазис-камера начала готовить его тело к пробуждению задолго до того, как соизволила включить его сознание. Он запоздало подумал, не случилось ли чего. Существовал весьма ограниченный перечень обстоятельств, при которых его разбудили бы. Однако сигнала тревоги он не услышал, а ограниченное табло статуса, доступное внутри камеры, состояло исключительно из нормальных голубых полосок. «Если, конечно, именно оно не сломалось». Корабль-ковчег «Гильгамеш» был построен так, чтобы прослужить очень и очень долго, с использованием всех умений и знаний, которые цивилизация Холстена смогла вырвать из холодных, иссушенных вакуумом рук своих предков. Тем не менее такая возможность оставалась, ибо как можно верить, что какой-то механизм – любой механизм, любое творение рук человеческих – сможет выдержать те ужасающе долгие сроки, которых потребует это путешествие? – С днем рождения! Теперь ты – самый старый человек в истории! – произнес резкий голос. – А теперь поднимайся-ка на ноги, ленивый ты забулдыга! Ты нам нужен. Глаза Холстена остановились на лице – формально женском. Оно было жестким, морщинистым, с костлявым подбородком и выпирающими скулами, а волосы у нее были таким же коротким ежиком, как у него. Стазис-камеры человеческих волос не любили. Иза Лейн: старший бортинженер основной команды «Гильгамеша». Он попытался придумать какую-то шутку насчет того, как не ожидал, что окажется ей нужен, но слова у него не выговаривались, так что он бросил. Она поняла достаточно, чтобы одарить его презрительным взглядом. – «Нужен» не значит «желанен», старик. Вставай. И застегни костюм: у тебя жопа вываливается. Чувствуя себя столетним инвалидом, он сгорбился, поерзал и выбрался из похожей на гроб капсулы, в которой он покоился… сколько? «Теперь я самый старый человек в… где?» Слова Лейн вернулись к нему уколом осознания. – Эй, – сказал он хрипло, – сколько? Как далеко? «Мы хоть вышли из Солнечной системы? Должны были, раз уж она сказала такое»… И словно получив способность видеть сквозь эти тесные, давящие стены, он внезапно ощутил бесконечную пустоту, которая должна находиться за корпусом – пустоту, в которую не проникал ни один человек со времен доледникового периода, с тех дней Старой Империи, много тысяч лет назад. Стазис-отсек основной команды был тесным, едва вмещая их двоих и ряды гробов: его собственный и еще два были открыты и пустовали, а в остальных лежали не совсем трупы других жизненно важных членов экипажа – на тот случай, если им понадобится возобновить активное участие в функционировании корабля. Лейн пробралась к люку, распахнула его и только потом ответила, глядя на него через плечо уже без всякой насмешки: – Одна тысяча восемьсот тридцать семь лет, Мейсон. По крайней мере, так говорит «Гильгамеш». Холстен плюхнулся на порог стазис-отсека: ноги внезапно отказались его держать. – И как… как он держится? Ты?.. – Вопросы рассыпались у него в голове. – Сколько ты не спишь? Ты проверила… груз, остальных?.. – Я не сплю уже девять дней, пока тебя любовно облизывали, готовя к побудке, Мейсон. Я все проверила. Все удовлетворительно. Они хорошо, надежно сработали, когда строили этого парня. – «Удовлетворительно»? – Он ощутил неуверенность этого слова. – Тогда все… – «Удовлетворительно» в том смысле, что у нас четыре процента отказов камер для груза, – бесстрастно сообщила она ему. – Я считаю, что для почти двух тысячелетий это удовлетворительно. Могло быть хуже. – Точно. Да, конечно. Он снова поднялся на ноги и прошел к ней. Пол холодил его босые ступни. Он попытался понять, они разгоняются, тормозят или это просто командный отсек вращается вокруг своей оси ради силы тяжести. Определенно, что-то позволяет ему стоять на полу. Однако если и существовал какой-то орган чувств, способный распознать тонкие отличия между всеми оттенками искусственной тяжести, его предки почему-то не озаботились его развить в процессе эволюции. Он постарался не думать о том, что означают эти «четыре процента», как и о том, что удобно обезличенное слово «груз» означает очень значительную часть выжившего человечества. – И вообще, для чего я понадобился? Ведь большинство остальных остались спать! Тогда что же за странные обстоятельства могли потребовать его присутствия, когда большая часть командного состава, ученых, охраны и инженеров по-прежнему заключены в ледяном стазисе без снов? – Поймали сигнал, – объяснила Лейн, внимательно следя за его реакцией. – Да, я так и подумала, что это заставит тебя зашевелиться. Он сыпал вопросами, пока они шли по коридору к связистам, но Лейн задала предельную скорость и игнорировала его, предоставляя шататься и спотыкаться из-за того, что ноги постоянно пытались его подвести. Фрай Гюин оказался третьей ранней пташкой, как и догадывался Холстен. Какой бы ни была чрезвычайная ситуация, для нее потребовались присутствие командира «Гильгамеша», его старшего бортинженера и классициста. Сказанное Лейн отлично это объясняло. «Сигнал». И что это могло означать в этой дали? Либо нечто совершенно чуждое, либо осколок Старой Империи, а в этой области Холстен был экспертом. – Он слабый и сильно искаженный. На самом деле «Гильгамеш» долго даже не понимал, что это такое. Надо, чтобы ты попробовал его разобрать. Гюин был щуплым низеньким мужчиной, но нос и рот у него словно пересадили с гораздо более крупного лица. Холстен припомнил, что его стиль командования – это смесь агрессивной мотивации и умелого делегирования. Казалось, Холстен всего несколько дней назад стоял под этим суровым взглядом, собираясь забраться в свою стазис-камеру, но когда он покопался в воспоминаниях, пытаясь определить, сколько же дней назад это было, то обнаружил непреодолимую серую область, смутное ощущение того, что его чувство времени не работает. «Похоже, две тысячи лет дают о себе знать». Каждые пару минут он заново поражался тому нелепому везению, благодаря которому они все вообще здесь находятся. «Удовлетворительно», как сказала Лейн. – А откуда он исходит? – спросил Холстен. – Именно оттуда, откуда мы думали? Гюин молча кивнул. Лицо у него было спокойным, но Холстен ощутил восторженный трепет. «Она здесь! Это все-таки была правда». «Гильгамеш» не просто наугад улетел в пустоту, спасаясь от конца всего того, что они оставили позади. Настолько самоубийцами они все-таки не были. Они шли по картам и маршрутам Старой Империи, собранным с отказавших спутников, с осколков кораблей, с разбитых скорлупок орбитальных станций, наполненных мумифицировавшимися в вакууме трупами бывших хозяев Земли. Вакуум и стабильные орбиты хранили их, пока планету внизу уничтожал лед. И среди этих останков оказались звездные карты, изображавшие те участки галактики, где ходили древние. Ему показали сигнал, полученный приборами «Гильгамеша» издалека. Это было относительно короткое послание, которое непрерывно повторялось. Явно не оживленная радиоболтовня процветающей колонии за пределами Солнечной системы: на это, конечно, не стоило надеяться, с учетом того, сколько времени прошло. – Может, это предупреждение, – предположил Гюин. – Если это так и если имеется какая-то опасность, нам нужно знать. – А если есть какая-то опасность, что именно мы станем делать? – негромко спросил Холстен. – Разве мы можем сейчас хотя бы изменить направление так, чтобы не попасть в эту систему? – Мы сможем подготовиться, – практично сказала Лейн. – Если это какое-то грандиозное происшествие, которого мы не заметили и которое не уничтожило передатчик, то мы могли бы попробовать изменить курс. Если это… эпидемия, или враждебные инопланетяне, или еще что-то, то… ну, это было давно, я думаю. Наверное, сейчас это уже не важно. – Но у нас есть карты. В крайнем случае мы можем проложить маршрут к следующей планете, – добавил Гюин. – Просто пролетим мимо их солнца и отправимся дальше. К этому моменту Холстен перестал его слушать: он сгорбился в кресле, слушая через наушник передаваемый «Гильгамешем» сигнал и глядя на визуальные отображения частот и закономерностей, выводя из корабельной библиотеки справочники. Он отлаживал интерпретацию сигнала, проводя через все известные дешифровочные алгоритмы, которые использовались той давно погибшей цивилизацией. Он уже множество раз этим занимался. Очень часто сигнал был закодирован так, что не поддавался возможностям современной криптографии. Иногда получалась нормальная речь, но на одном из тех проблемных языков, которые никому не удавалось разгадать. Он слушал и применял свои дешифровки – и к нему полетели слова из того официального древнего языка ушедшей эпохи чудес и изобилия… и ужасающих способностей к разрушению. – Имперский С, – уверенно заявил он. Это был один из самых распространенных известных языков, и, если бы ему удалось заставить свои мозги заработать как следует, вычищенное послание перевести можно было бы запросто. Оно содержало сообщение, которое наконец раскрылось перед ним, словно цветок, высыпав свое краткое, сжатое содержание на языке, который умер еще до наступления льда. – Что?.. – раздраженно начал Гюин, но Холстен вскинул руку, требуя тишины, снова проигрывая все сообщение и наслаждаясь своим кратким моментом триумфа. – Это сигнал бедствия, – объявил он. – Бедствия в смысле «Не приближайтесь»? – уточнила Лейн. – Бедствия в смысле «Прилетите за мной», – сообщил им Холстен и, встретившись с ними взглядом, увидел в их глазах тот первый проблеск надежды и изумления, который почувствовал и сам. – Даже если там никого нет – а там почти наверняка никого нет, – там осталась техника, работающая техника. Что-то дожидалось нас там тысячи лет. Только нас. На мгновение это известие оказалось настолько весомым, что их невнятная подспудная неприязнь к нему почти исчезла. Они – три пастыря, ведущие свое человеческое стадо в новую землю обетованную. Они – родители – основатели будущего. А потом Гюин хлопнул в ладоши. – Отлично. Прекрасная работа. Я распоряжусь, чтобы «Гильгамеш» разбудил ключевой персонал для начала торможения. Мы в этой рискованной игре выиграли. – Ничего не было сказано о тех, кто остались позади, кому даже не дали шанса сделать ставки. Не были упомянуты и другие корабли-ковчеги, ушедшие по другим курсам: Земля выплевывала последние комки своих обитателей перед тем, как отступить перед поднимающимся ядовитым приливом. – Вы оба возвращаетесь в свои ячейки. Между ними и источником сигнала все еще оставался как минимум век безмолвного, смертельно-холодного пути. – Дайте мне хотя бы полвахты бодрствования, – автоматически проговорил Холстен. Гюин гневно посмотрел на него, внезапно вспомнив, что не хотел включать Холстена в основную команду: слишком стар, слишком самовлюблен, слишком сильно гордится своим драгоценным образованием. – С чего бы?