Скоро Рождество. Мама обещала, что это будет особенный праздник. Они постелют на пол свежий тростник, украсят малую гостиную свечами и веточками остролиста и плюща, омелы из яблоневого сада и свежего розмарина с грядки кулинарных трав. После минувшего воскресенья мама ругалась на всех; она уходила в свою спальню и там плакала. Но Нони знала – если она откинет драпировки, заберется к маме на кровать и обнимет ее, то мама вскоре успокоится и почувствует себя лучше. Иногда ей хотелось, чтобы у нее был настоящий, живой папа, такой как дядя Нат – чтобы он был такой же веселый и много смеялся. Тетя Хепзи одевалась строго и некрасиво, но она была добрая и во всем отличалась от мамы. – Ты почему такая грустная? Потому что мы не можем ходить на Христову мессу? – спросила она как-то раз, озадаченная злыми словами пастора. Вот если бы священником был патер Майкл! Но мама не велела никому рассказывать о том, что он приходит к ним. – Немножко, детка. Но мы все равно отметим этот святой праздник, – сказала мама. – Это наш долг, что бы там ни каркала эта черная ворона. Мы угостим наших арендаторов, чтобы и к ним пришла радость. Так делал твой отец, и я продолжу его дело, хотя это становится труднее с каждым годом. Иначе получится, что он и его соратники погибли зря. – Мама вздохнула, а Нони ничего не поняла. Анона радовалась приближению Рождества. – Можно я помогу тебе делать фрументи, сладкую кашу из новой пшеницы? – спросила она. – Не сейчас. Пока что не приставай, у Мег и без того много дел. Рождество – не праздник без блюда из лучшей пшеницы и овсяного брозе со сливками. – Мама перевернулась на кровати. – Потерпи. Сейчас я полежу и помолюсь, потому что не доверяю этой черной вороне из Уинтергилла. Его сердце ожесточилось против нашей веры. Потом все дни на кухне шла запрещенная новой властью работа: Мег готовила сливовый плум-порридж, замочила пшеницу для фрументи. В чаше на полке ждали своего часа густые сливки. Нони велели вымести из гостиной старый тростник и протереть от пыли оловянную посуду. Столовое серебро давно уже исчезло из дома, но оставшуюся посуду начистили до блеска. Когда она закончит свою работу, ей позволят вылепить из теста разные фигурки. Мама достала свои лучшие платья с кружевами и оборками и отпустила подол дочкиной юбки – Анона быстро росла. Затем, в канун Рождества, ей разрешили наконец-то выйти на улицу и вместе с дворовыми мальчишками собрать вечнозеленые веточки для украшения гостиной. Приносить их в дом заранее – плохая примета. Еще мальчишки притащили для костра мощное дерево, чтобы оно горело все двенадцать дней праздника. Его специально прятали до этого в молодой поросли. Рождественское утро выдалось ясным. Нони сидела у окна и ждала гостей. Они придут вскоре после службы. Вон уже показался старый патер Майкл в башмаках, обшитых рогожкой и набитых шерстью. С каждым годом он сгибался все ниже и стал похож на маленького гнома. Нони надеялась, что он и на этот раз угостит ее чем-нибудь. В маленькой часовне было темно и холодно; но вот зажгли свечи и достали из тайника потир для принятия причастия. Тогда Нони поняла, что Рождество вправду наступило. Священник извлек из кармана вырезанные из дерева фигурки и сделал из соломы колыбель. Дверь часовни была широко открыта в ожидании верных католиков из деревни: стариков, вдов, детей. Кутаясь от холода в старые плащи, они пришли со всех сторон по заснеженным полям. – Почему в этом году так мало народу? – прошептала она. В часовне стояло не больше дюжины. – Не переживай. Слуг, подмастерьев и школяров заставили быть на своих местах и работать, чтобы они не вздумали славить Христа, – ответила мама, и Нони стало грустно, что день рабочий, а не праздничный. Она вспомнила дядю Ната – вероятно, он сейчас занимался своими овцами, а тетя Хепзи стирала белье. Служба подходила к концу, когда внезапно раздался громовой стук в дверь. В часовню ворвались оба констебля с двумя вооруженными мужчинами. Расталкивая собравшихся, они двинулись прямо к алтарю. Нони отметила, что патер Майкл продолжал службу, словно не замечая вошедших, а у нее самой едва не остановилось сердце, когда она узнала в них обычных соседей. Мама глядела на констеблей, а дочка прижалась к ее руке. На какой-то момент мужчины даже растерялись и не знали, что делать дальше. Томас Карр даже снял шляпу. Но Роберт Стикли занес палку над головой патера Майкла, словно собирался его ударить, и Нони очень испугалась. – Ради Бога, дайте ему завершить причастие! – громко крикнула мама, сверкая глазами. – Как вы смеете прерывать богослужение? – Нони почувствовала, как ее толкнули вперед и заставили опуститься на колени, под благословение. Стикли пытался их остановить, но Томас Карр, к ее облегчению, позволил им продолжать службу. Один за другим те немногие, кто остался в часовне, дрожа, вставали на колени перед патером Майклом. Другие уже бежали по полям, опасаясь штрафа. Как такое могло происходить в святой Христов день? За всем этим стоял лишь один человек, и даже ребенок мог догадаться, кто это. Их вывели из часовни вместе с патером Майклом и проводили в дом, где пастор Бентли уже сидел с торжествующим видом в маминой гостиной, в ее собственном нарядном кресле. – Как вы посмели войти без разрешения в мой дом? – закричала мама, а Нони спряталась в складках ее плаща. – Ваш гусь уже поджарился. Я чувствую запах жареной птицы и видел собственными глазами блюдо со сладкой кашей фрументи, что это, как не потворство вашему обжорству? Не сомневаюсь, что я найду и горшки с плум-порриджем, если поищу, а также и горячий эль с пряностями. Почему вы присутствовали на папской мессе? Почему вы считаете, что постановления закона вас не касаются? Всех касаются, а вас нет? – Ворон распростер свой широкий плащ, словно черные крылья, и казался Нони самим дьяволом. – Я поступаю так, как мне велит моя совесть. Сегодня святой день Рождества Христова. Его нужно чтить. – Мама ответила тихим голосом; Нони почувствовала, что дрожит всем телом, и вдохнула холодный воздух. – А я утверждаю, что вы заблуждаетесь, госпожа. Вы обрекаете себя на погибель. Ведь вы, конечно, молитесь за короля? За Карла Стюарта, чтобы он вернулся из-за моря? – Мы молимся за всех христианских королей и правителей этого неспокойного времени. – Мама казалась такой злой. – Ага, значит, за папистов и предателей тоже, – ответил пастор; его глаза сверкали будто искры от кремня. – Разве мы все не едины под глазом Господа? – спорила мама, пытаясь сохранить твердость духа. – Не богохульствуй, женщина! Кто дает тебе право иметь мнение по таким вопросам? Ты немедленно отправишься отсюда с констеблями. Ты обвиняешься в преступлении и будешь держать ответ перед судом за свою дерзость. Я не позволю какой-то женщине одержать надо мной верх, какая бы она ни была знатная. – Он вытер лоб. – Я предупреждал твою сестру во Христе, чтобы она присматривала за тобой и не давала тебе распускать язык, но она не сочла нужным меня послушать. Я примерно накажу тебя в назидание этой пастве. – Пастор подозвал к себе своих спутников и указал на дверь. – Но как же мой ребенок? Кто будет заботиться о ней, когда я уйду? – Мама крепко схватила Нони, и у девочки закололо в груди от страха. – Она пойдет с тобой. Она присутствовала на службе. Дети должны с ранних лет нести расплату за непослушание. Священник тоже пойдет и объяснит свои изменнические действия, – объявил пастор, наслаждаясь их растерянностью. – Ты позоришь свой сан, старик. – С этими словами он оттолкнул патера Майкла. Старый священник дотронулся до маминой руки. – Отпустите малышку к ее тетке, прошу вас ради всего святого. – Потом он обратился к констеблям. – Делайте то, что вам приказано, но помните, что есть люди, которые нам сочувствуют. Пошлите сообщение в Уинтергилл. Они позаботятся о нас. Он прижал Нони к себе и шепнул ей на ухо. – Оденься потеплее для дороги и возьми что-нибудь поесть; боюсь, скоро снова пойдет снег. – Потом он повернулся к пастору. – Отпусти ребенка, сжалься над ним. Пастор Бентли не собирался проявлять милосердие. – Вы все пойдете пешком, как преступники. Суд решит, что делать с вами. Ты, священник, позоришь свой сан. Тебе не стыдно губить души своих прихожан? – Нони испугалась, когда ворон заорал на святого старца. – Это ты позоришь наш сан своим бессердечием, – храбро ответил патер Майкл. – До здания суда идти долго, да еще в такую скверную погоду. Это тяжело для вдовы и маленького ребенка. Ради Господа нашего и Девы Марии, прояви милосердие. Мы все будем держать ответ на Страшном Суде. – Молчи, патер. Это мой приход, и мне решать, как усмирять гордыню. Мать должна получить урок смирения, а ребенок поймет, что всякое празднование Рождества запрещено законом. Такой урок она не забудет никогда. – Он поджал тонкие губы. Нони выглянула из-за матери, не понимая слов этого человека, похожего на черного ворона. Ее голубые глаза наполнились слезами. Ворон долго и сурово смотрел на нее, словно перебарывал свою внутреннюю слабость. – Я проявлю милосердие к девчонке, но прежде она должна в наказание пройти пять миль. Патер Майкл поднял руку, протестуя. – Стыдись, пастор. Не заходи слишком далеко в своих безумствах… Я вижу твой ужасный конец, если ты будешь вести себя так и дальше. Ворон рассмеялся ему в лицо. – Я не слушаю твои дьявольские слова. Мама одела себя и Нони потеплее, но вскоре снова началась метель. От непогоды не спасали даже теплые накидки. * * * Поначалу Анона весело шагала, думая, что это какая-то новая игра. Но когда порывы ветра начали швырять снег в лицо, ей стало холодно. Она заплакала и спряталась под плащ матери. Они укрылись от непогоды в амбаре рядом с таверной, где местные мужчины пили эль и веселились. С ними обращались как с преступниками, и Нони плакала, вспоминая свой теплый матрасик и пуховое одеяло. – Сегодня нам придется спать на соломе. Завтра будет что-нибудь получше, – пообещала ей мама. – Я отдам стражнику наши кружевные воротники, чтобы он купил нам еды. Потом тебя отведут к тете Хепзи. Патер Майкл выглядел усталым и больным, но он лег рядом с ними и почти не спал, ограждая их от грубых приставаний и насмешек. Анона куталась в свою теплую накидку и недоумевала, почему черная ворона так рассердилась на них из-за жареного гуся. Полы накидки были мокрые из-за растаявшего снега; в амбаре воняло навозом и сеном. Мама пыталась пристыдить констеблей, которые вели их из Банкуэлл-Хауса. Неужели им не стыдно? Сколько раз папа помогал их семьям? Мама была добра к старому Уиллу Карру и не выгоняла его из дома, хотя он уже не мог работать на нее. Томас Карр поглядывал в их сторону. Нони видела, как мама взялась за золотое кольцо с крошечными жемчужинами, единственное, оставшееся у нее. Она всегда носила его на левой руке. Потом мама жестом позвала к себе Карра и протянула ему кольцо. – Мисс Анона не должна идти с нами завтра, – прошептала мама. – Ей всего восемь лет, она голодная и замерзла. Прошу тебя всем, что для тебя свято, Томас Карр. Отведи ее к моей кузине в Уинтергилл. Кольцо возьми себе за труды. Сделай все, чтобы ее отпустили, умоляю тебя. Сейчас это все, что у меня есть, но если ты выполнишь мою просьбу, потом я отблагодарю тебя. Он подался вперед и кивнул. Нони видела, что он колеблется. – Ведь это меньше четырех миль назад через пустошь до Сеттла, а потом по высокой дороге. Мисс Анона будет в безопасности у моей родни в Уинтергилле. – Мама уже умоляла констебля, гладя золотые локоны дочери, завившиеся кольцами в сыром воздухе. – Мама, мне тут не нравится, – плакала Анона. – Знаю, но ты вспомни первое Рождество, когда Пресвятая Дева Мария положила своего ребеночка в ясли, потому что не было им места в гостинице. Вот и мы тоже спим в хлеву, как святое семейство, а ты пахнешь как только что родившийся теленочек, а не нашим домом и свежей розмариновой водой. Патер Майкл позаботится о нас. – Мама заплакала. Последние слова мамы не успокоили Нони, ведь патер был старенький и больной. Но она подумала о маленьком Иисусе, лежащем в яслях, и попыталась успокоиться. Они лежали близко от ночной жаровни, дававшей немного тепла для их замерзших рук и ног. Ночь впереди была долгая. Уставшая Нони пристроилась под боком у мамы, и ей вдруг стало хорошо и спокойно. – Не теряй надежды, малышка моя. Когда тетя Хепзи услышит о том, что с нами сделал этот пастор, она поднимет шум. Да и суд будет снисходительным к нам, особенно если он сочувствует королю. Тут, в северных холмах, много таких людей. Нам ничего не сделают. Анона смотрела, как похожий на гусиный пух снег падает на повозки и крыши, она слышала пиликанье скрипки на постоялом дворе. Как быстро снег покрыл их следы. Ей не верилось, что они попали в такую ужасную ситуацию. Конечно, весь этот кошмар ей только снится; она проснется утром и увидит столбики своей кроватки и задернутые из-за сквозняков занавеси. Томас разбудил их на рассвете. – Госпожа Нортон, я нашел человека, который едет на север. Он сказал, что они могут подвезти вашу дочку, но только до таверны на перекрестке возле рынка. Оттуда она должна будет добраться до Уинтергилла сама. Это все, что я смог сделать, но не говорите никому об этом; а я скажу, что она убежала среди ночи. – Констебль опустил глаза и тихо добавил: – Госпожа, я думал что наш пастор просто решил вас попугать; а он вон что выдумал. Заставил нас всех идти в такую погоду невесть куда. – Спасибо, Томас, я не забуду твоей доброты. Просыпайся, маленькая, просыпайся… – Мама будила свою дочку. – Теперь слушай маму… ты сейчас отправишься на повозке до Сеттла и пойдешь в дом к знахарке на Киркгейт. Расскажешь швее Гуди Престон обо всем, что с нами случилось. Попроси ее послать весточку в Уинтергилл. Поживешь у нее, пока госпожа Сноуден не пришлет за тобой. Жди меня там. Ты слышала, что я сказала? Сама ничего не предпринимай. Скажешь хозяйке, что я заплачу ей за все, когда вернусь. – Мама, я не хочу уходить, – заплакала Нони, моментально проснувшись. – Не отсылай меня. Я хочу остаться с тобой, – умоляла она, уткнувшись лицом в плащ матери, но та резко оттолкнула ее. – Я не понимаю, – сказала Нони, печально глядя на мать. – Зачем мне уходить? – Потому что впереди долгий путь, и я не знаю, где он закончится, – последовал ответ. – Это я, а не ты должна отвечать за свои действия и понести наказание. Слушайся кузину Сноуден и делай все, что она говорит. Я вернусь к тебе, как только смогу. Поезжай, душа моя… Беги скорее, да хранит тебя Господь. – Нет, мама, я не поеду! – Она еще крепче вцепилась в плащ матери, но та насильно разжала ее пальцы и толкнула дочку к констеблю.