Пока Ник мылся, Нора открыла Боковой домик, включила отопление и притащила простыни из собственного сушильного шкафа. После похорон она еще успеет купить хлеба, молока и цветы – для «приветственной корзинки». У них так долго не было постояльцев, что она слегка нервничала. Сейчас она рылась в ящике комода и искала пару кожаных перчаток, достаточно больших, чтобы скрыть ее подагрические пальцы. Теперь мало кто являлся в церковь в шляпе и перчатках, но Нора считала, что без них женщина просто плохо одета. Она села перед туалетным столиком и посмотрела на свои руки. Вот они, ее выносливые, многолетние друзья. Широкие, с длинными пальцами. Они хватали за задние ноги новорожденных телят, сажали овощи, собирали плоды с фруктовых деревьев, ощипывали перья, поднимали овец, утешали больных ягнят, сжимали вожжи или руль, держали руки умирающих и готовили лучшие бисквиты в округе. Теперь они стали кривыми и мозолистыми, грубыми от ветра и дождя, с бурыми печеночными пятнами, сморщились, будто печеные яблоки. Скорее мужские руки, чем женские. Тут не помогут ни ланолин, ни бузина. Когда больше пятидесяти лет назад она выходила замуж за Тома Сноудена, ее отец, Бен Фрост, сказал ей единственный комплимент, и он относился к ее рукам. – Такими лопатами ты заработаешь себе на жизнь. Гордись ими, – буркнул он. К тому времени все ее мечты о том, чтобы учиться дальше и уехать куда-нибудь подальше от Скар-Топ, лучше за границу, рухнули из-за войны и чувства долга, велевшего ей спешно вернуться домой. Когда отец что-то приказывал, выбора не оставалось. В школьные годы она жила в городе, в интернате, и училась в местной женской средней школе. Закончила школу с отличием, и ее уже ждало место в университете. Но началась война, пришлось много трудиться на полях, пытаясь вырастить приличный урожай зерна на сырых холмах. Нужно было кормить нацию, и времени на сожаления не оставалось. Где была эта нация в последние годы, когда их дела пошли плохо из-за избытка импортного мяса? Когда шерсть, состриженная с овец, никого не интересовала, ягнята тоже – а что уж там говорить про бедных фермеров-свиноводов… Вот если бы супермаркеты покупали британские продукты, тогда, может, и не случилось бы этой жуткой эпидемии ящура. Когда-то считались нормой одна овца, один ягненок, один акр земли, но верх взяло стремление к интенсификации производства. В фермерском деле было мало гуманности – в округе даже не уцелела местная бойня, зато появилось множество директив и инструкций. И вот теперь природа сказала свое последнее слово. Внезапно ее руки снова зашевелились – это она нащупала в нижнем ящике шелковый шарф. Сорок лет перед каждым Рождеством в ее коллекцию шарфов Том добавлял новый шарфик. Ее муж не был склонен к романтическим жестам и щедрым подаркам, но то, что он покупал, всегда было качественным и долго носилось. Сейчас она выбрала шарф с синими и лиловыми полосами, не слишком яркий для похорон. Никто не утруждал себя полным трауром, но приличия все-таки надо соблюсти. Старомодные символы давно исчезли: траурная вуаль, чтобы прятать слезы, черная повязка на руке, траурный венок на двери, задернутые в знак уважения шторы, а по пути кортежа мужчины снимали шляпы. Она тоже наденет шляпу в знак уважения и проследит, чтобы и ее сын оделся прилично. Когда-то Ник был одним из самых умных, красивых и мужественных парней в долине. Он был очень похож на своего отца; от улыбки молодого Тома и его синих-пресиних глаз у нее когда-то перехватывало дыхание. Если теперь у Ника сгорбились плечи, то на это есть причина. На него давит тревога. Его борьба безнадежна. А сегодня ему придется нести на плечах гроб с телом его давнего друга. Самоубийство Джима донесло до самых дверей их дома боль от крушения их бизнеса. Боль, гнев и смятение. Если викарий позволит себе во время службы какие-нибудь неуместные замечания, она сама лично линчует его. Она была не очень хорошо знакома с новым викарием, да и вообще, верила скорее в Мать-Землю, чем в Бога-Отца, но обязательно посещала церковь в воскресные и праздничные дни и молилась за умерших. Солидарность – вот был их девиз, но их дела говорили намного громче. Фермеры приедут в церковь по тряской дороге на «Лендроверах» и пикапах с горы по заросшему деревьями оврагу, на дне которого бежала речка, давшая свое имя деревне, и оставят свои машины возле церковного двора. Потом им подадут в «Летящем Орле» чай и сэндвичи; женщины будут трещать и сплетничать, пока не придет время для других дел, но пока что они отвлекутся от фермерской рутины. Нора припудрила свои красные щеки, испещренные красными прожилками. От своих фермерских дел она не отступит ни на йоту. Как ей хотелось жить в домике в деревне на берегу речки, чтобы там было центральное отопление, хороший камин, чтобы вечером зажигались лампы и не было сквозняков. К ней быстро вернется ее былая энергия, если она будет хозяйствовать и поддерживать чистоту в небольшом доме, а не в этом сарае. Недавно она обнаружила, что засыпает после полудня над книгой и что ей не хватает воздуха при малейших нагрузках. Но что теперь ей стенать о своем здоровье, когда она идет хоронить молодого мужика, у которого остались жена и двое мальчишек. * * * Служба была недолгая. Нора признала, что в старинных молитвах было нечто весьма достойное. Церемония помогала осиротевшей семье пройти через мучительное прощание с усопшим. Даже неверующие находили утешение в тех словах. Ник стоял с мрачным лицом, а потом, когда все вышли на осенний ветер и дождь и направились к кладбищу, поддерживал вдову. Ей было больно смотреть в лицо Карен, видеть на нем непонимание, когда та крепко прижимала к себе сыновей. Работник с фермы обнаружил Джима в поле; к куртке была приколота записка, предусмотрительно защищенная от дождя пластиковым пакетом. Джим был гордым. Он хотел освободить своих сыновей от проклятой участи сыновей фермера. Для него это был единственный выход, но каково теперь его бедным мальчишкам… Тучи расступились, и на секунду выглянуло солнце, залив каменные стены нежно-розовым светом. В такой день уместнее было бы бродить по пустошам, если снят карантин, а не хоронить молодого мужика, обезумевшего от страха перед жизненными невзгодами. Нора молча выстояла заключительную часть церемонии; она знала, какое горе обрушилось на Карен Гримолдби. Время – плохой лекарь. Оно просто чуточку лишает боль остроты, чтобы можно было дышать и жить дальше. Но боль не проходит никогда. Она никогда не умела тратить время на болтовню. Женщины должны быть словно каменная стена, крепкими и твердыми, если речь идет об их детях. Семья – вот что самое важное. А чувства надо держать под контролем. Если ты упиваешься своим несчастьем, оно никогда не кончится. Пройдет время, и она принесет Карен пирог, а ее близнецам коробку сладких овсяных лепешек. Когда будет написан ответ на все письма соболезнования, а затраты на похороны покрыты – когда зима зажмет всех в свой железный кулак, – вот тогда для нее будет самая пора навестить вдову и подбодрить ее. Потому что в это время Карен уйдет с головой в свое горе. К этому времени она будет занята продажей фермы и переездом. И вот еще одна ферма будет разделена на куски и продана под летние дачи для горожан. Она посмотрела в угол кладбища Св. Освальда, где похоронены те, кто были когда-то для нее самыми дорогими в жизни. Там стояли два скромных могильных камня с надписями на латыни. «Nos habebit humus». Земля примет нас. «Mea filia pulchra». Моя красавица-дочка. Латынь – удобный язык для того, чтобы прятать в нем свое горе. Нора не хотела, чтобы люди видели ее горе. Достаточно того, что отец и ребенок лежали тут вместе под кленом, который пробуждался каждую весну. Фермеры привыкли к жестокости природы и к смерти, – размышляла она. Серые вороны выклевывали глаза у слабенького новорожденного ягненка, а лисы отгрызали у него голову. Природа не щадит слабых, уничтожает их. Но та эпидемия косила всех без разбора. Том все-таки выздоровел, а вот Ширли нет. Нора почти никогда не говорила об этом. Зачем? Какой смысл выть, рыдать, кататься по земле от горя, если у тебя есть еще один ребенок и ты должна растить его и следить за порядком на ферме. Когда у тебя есть семья, держи всю свою боль под замком. Вот почему людей из Долин часто называют холодными, бесчувственными и считают, что им неведомо слово «страдание». Однако смерть Джима и беда с ящуром опровергли это поверхностное суждение. На обветренных лицах людей, собравшихся в этот серенький день на кладбище, читались те же страхи и горести, что и у жителей других графств. Правда, фермеры справлялись с ними каждый на свой лад – кто-то с помощью религии, а кто-то пьянства. Ей было чуждо и то и другое, поэтому ей приходилось тяжелее других. – Какое огромное горе, миссис Сноуден, – шепнул ей на ухо Брюс Стикли. В своем темно-синем пальто классического покроя и отглаженных брюках он казался, да и был, успешным земельным агентом. Нора никогда не доверяла мужчинам, у которых было время на то, чтобы так следить за своими брюками. Она быстро кивнула и отвела взгляд в сторону. Брюс Стикли в последнее время охотно пускался в беседу. – Вот и думаешь, что же будет дальше, правда? – продолжал он. – Если установится такой климат, скоро тут и ферм не будет. Вы останетесь последними в долине. Нора лишь молча пожала плечами. – Но вам нечего волноваться, – продолжал он, не замечая, что разговор ей неинтересен. – Вы владеете в Долинах весьма престижной собственностью, с тремя магическими ингредиентами. – Он усмехнулся. – Что ж, говорите. Удивите меня, – едко усмехнулась она. – Место… место, место, – ответил он. – Южный склон, прекрасный вид на долину и великолепный ансамбль старинных построек. Мало что может соперничать с такими козырями. Даже несмотря на неважное состояние фермы, вы получите за нее кругленькую сумму. Если надумаете ее продавать, я надеюсь, что вы позвоните мне первому. Будь она мужиком, она бы врезала по яйцам этому карлику с прилизанными волосами и дряблыми веками, хотя бы для того, чтобы убрать хитроватое выражение с его мерзкой рожи. Он думал, что он пуп земли, этот ничтожный червь, пожирающий дохлую собаку. – Сейчас неуместно говорить об этом, – высокомерно заявила она, пронзив его ледяным взглядом. – Да-да, разумеется… просто я хочу, чтобы вы знали, – поспешно пробормотал Стикли и скорчил скорбную гримасу, хотя сочувствия в нем было столько же, сколько у волка, прыгающего на овцу. – Но с чего вы взяли, что мы хотим продать хозяйство? – резко спросила она. – У Ника нет наследника, да и обстоятельства у вас изменились, – ответил он уже с меньшей уверенностью. – Как это изменились? – Я знаю, каково сейчас фермерам с холмов. Я видел, что Ник был на лекции по диверсификации. Вы что, решили перестроить другие амбары? – То, что мы решили, тебя не касается, молодой человек, – отрезала она. – Я вижу, что ты вылитый папаша. Я знала его. Он всегда торговался до последнего, всегда высматривал что-то подешевле или с уценкой. Вы хорошо нажились на людском горе за все эти годы… Мы пришли сюда проводить в последний путь беднягу, который не выдержал обрушившихся на него неудач, а не для того, чтобы торговаться над его гробом. Надо уважать людей. Она повернулась спиной к земельному агенту и пошла к могиле, чтобы бросить в нее горсть земли. Ей не хотелось, чтобы Брюс Стикли заметил, что его слова попали в точку. Значит, уже ходят сплетни, что Нора с сыном, как и многие фермеры, готовы на перемены. Достаточно лишь зайти в рыночный день в офис агентства недвижимости, и досужие умы тотчас сложат два плюс два и получат пять. Ник был прав: Брюс положил глаз на их дом и хочет приобрести его для себя. Что ж, она скорее продаст ферму себе в убыток, чем согласится на такое унижение. На север В Брэдфорде шел дождь, потом, когда путники свернули с М62 на шоссе на Скиптон, повалил мокрый снег; но Кэй Партридж неустрашимо вела «Фрилендер» на север по А65. В Сеттле на тротуарах лежал снег. Они осторожно двинулись на подъем. Густые снежные хлопья, похожие на гусиные перья, ложились на ветровое стекло. Стараясь не впасть в панику и радуясь, что уборочные машины уже почистили дорогу, Кэй карабкалась и карабкалась наверх, переезжая при тусклом свете дня звякающие решетки, не дающие домашнему скоту выходить на дорогу. – Мы почти приехали? – спросила Иви, ее дочь; сунув в рот палец, она с интересом глядела на снег. – Последний бросок, лапушка, – ответила она, не решаясь остановиться, чтобы автомобиль не сполз вниз, в ловушку, где они надолго застрянут. Машина была забита до крыши постельными принадлежностями, игрушками, книгами, продуктами из холодильника свекрови, видеоаппаратурой, пластиковыми мешками с одеждой. Так что балласта оказалось много. После того как она решила арендовать коттедж, все сложилось так гладко, словно ее решение было не импульсивным, а тщательно продуманным. Она влюбилась в Уинтергилл-Хаус сразу, как только увидела его на экране. Возможно, все дело в его названии, близком к представлениям о доме ее мечты. Еще ей хотелось найти дом на зимние месяцы, а тут даже в слове «Уинтергилл» была зима, «уинтер». Дом выглядел старинным, одиноким, да еще стоял на склоне холма. Да и все остальное тоже ее устраивало. В доме имелось три спальни, и он был частью старинной фермы. Еще Кэй просмотрела на всякий случай кучу информации об окрестностях. Уинтергилл-Хаус находился неподалеку от Банкуэлла, где когда-то жила ее бабушка, хотя, конечно, ее едва ли кто-то теперь вспомнит. Собственный сайт был даже у деревенской школы. Кэй захотелось вернуться в Йоркшир; для нее это знакомая территория, хоть она и не возвращалась туда много лет. И вот теперь они очутились в другом мире, а колеса с хрустом принимали первый снег. Это было на грани восторга, но одновременно и пугало. Ведь еще только ноябрь, что-то рановато для снежных буранов. Скоро покажутся огни Уинтергилла, словно бакены на большой реке. Потом непогода отрежет эту ферму от всего мира, но Кэй на это наплевать. – Ну вот, мы и одолели эту гору, – с облегчением вздохнула Кэй и повернулась к дочке; та уже спала, закутавшись в одеяло. Что ж, теперь можно сделать остановку, выкурить сигаретку и перевести дыхание, наслаждаясь мгновением и в то же время стыдясь своей слабости. Может, ей снится все это? Может, сейчас она проснется в Саттон Колдфилде и увидит склонившуюся над ней свекровь? * * * Бедная Юнис! Она без стука влетела в спальню Кэй, размахивая билетами. – Я купила места в первом ряду бельэтажа на День рождественских подарков!.. Замечательно, да? – Да, вы очень заботливы, но, боюсь, в этом году мы не будем встречать здесь Рождество, – прошептала Кэй. – Я забронировала деревенский дом в Долинах. – Забронировала и ничего нам не сказала? – ужаснулась Юнис. – Надолго? Давай все переиграем и перенесем заказ дома на январь. – Мы уедем сразу, как только начнутся каникулы… у меня аренда на полгода, – ответила Кэй, стараясь не замечать ужас, появившийся на лице Юнис. – Но ведь так нельзя… ни с того ни с сего уехать и оставить нас, – застонала Юнис. – Ведь на носу Рождество… Как же школа? Нельзя взять Иви под мышку и тащить неизвестно куда. Что в тебя вселилось такое? После всего, что мы для тебя сделали. По-моему, тебе надо посоветоваться с твоим психотерапевтом. – Я уже советовалась, – ответила Кэй. – Так что я действую осмысленно, а не с бухты-барахты. Скоро год, как нет Тима. Все это время вы очень заботились о нас с Иви, и я вам невероятно благодарна и следовала всем вашим советам. Но я не могу вечно сидеть у вас на шее, жить в вашем доме, болтаться как неприкаянная. Мне надо жить дальше. Надо вернуться к прежней работе.