— Это и когда у Мелоди спускает колесо. — А, старый трюк с младшей сестрой и спущенным колесом. — Хаулер берет стакан с пивом и внимательно изучает пятно, поджав губы. — Ты ведь знаешь, что она делает это специально, верно? Чтобы вытащить тебя из дома. Чтобы увидеть тебя. Соломон ставит виски на стойку бара, в нем закипает раздражение. Он не в настроении слушать очередную лекцию о том, почему он должен ужинать у своей мамы, а не в Howler's Roost. Чтобы сменить тему, он кивает на груду дров в углу комнаты. Сломанная доска пола, которую приходится обходить. Мешанина в декоре: неоновые вывески в стиле ретро и долларовые купюры, прикрепленные к стене. Шатающиеся деревянные столы, стоящие буквально на последних ногах, с подпорками из спичечных коробков. — Место похоже на дыру. — Он рассматривает телевизор, установленный над барной стойкой. Местные новости переключаются на захудалую бульварную передачу, которая действует ему на нервы. — Я думал, ты собираешься от этого избавиться. Хаулер скрещивает руки и опирается на стойку, стоящую позади него, на его губах играет мальчишеская ухмылка. — Конечно, мы начнем с этого. — Когда ты собираешься заняться ремонтом? — Соломон проводит рукой по своей темной бороде. — Бару нужна тематика. Мы провели для этого целую чертову разведку. Ты получил деньги по страховке. У тебя были нарисованы чертежи. Хаулер плеснул виски в свой стакан. — Когда я верну свою правую руку на кухню. — Я же говорил тебе. Нет. — Соломон борется с желанием взглянуть на дверь в кухню. Старается не смотреть на остатки жалкого подобия замороженной пиццы, которую он ел на ужин. Скучная еда, которая и близко не сравнится с теми закусками из бара, которые он обычно готовил. Еда, такая же местная, как и он сам. Яйца по-скотски. Картофельные оладьи из лука-порея. Начос из лосося. Со стоном Хаулер облокотился на барную стойку. — Пора, Сол. У меня нет хорошего повара. Я кормлю людей чипсами из пакета. — А мне нравятся чипсы из пакетика. Лжец с тяжелым взглядом смотрит на своего друга. Откинувшись на спинку стула, Соломон нахмурился. — Я думал, та поездка, в которую ты меня затащил, разожгла в твоей заднице огонь, чтобы привести это место в порядок. У беспорядка нет веских причин. Сколько бы он ни убеждал себя, что ему все равно, что он не может заботиться, он уверен, что заботится. Бар принадлежит ему. Им. Оставить его в таком виде - это чертова глупость. Как и подобает Хаулеру, он с головой погрузился в проект, провел исследование, разработал планы и бросил все. После тридцати лет дружбы он знает, что ленивая задница этого парня никогда не была тем, кто доводит проект до конца. Хаулер разразился смехом. — Если хочешь поговорить о той поездке, считай, что это ты разжег огонь под своей задницей. Соломон сосредоточенно смотрит на телевизор над барной стойкой, ничего не выдавая. Ни одной унции аргументов, которыми мог бы похвастаться этот сукин сын. Подметая крошки, Хаулер бросает взгляд на торчащий музыкальный автомат. Два побитых непогодой старожил хлопают ладонями по мутному стеклу, чтобы снять с повтора Джонни Кэша. Он наклоняется к Соломону. — Думаешь о Златовласке? Она мне тоже нравилась. Блондинка с карими глазами. — Он усмехается. — Горячая. Соломон стискивает зубы и бросает на мудака острый взгляд. — Заткнись, блядь. Подняв руки в жесте "не стреляй в меня", Хаулер говорит: — Расслабься. Я думаю о том, как ее отблагодарить. — За что? — За то, что разбудила тебя. За то, что она подтолкнула тебя снова присоединиться к нашему прекрасному обществу людей Чинука. — Он прижимает руки к барной стойке и наклоняется ближе, его лицо и голос смягчаются. — Ты снял свое кольцо, Сол. Изучая свои руки, свой голый безымянный палец, Соломон сжимает кулак. Разжимает его. Так и было. Шесть месяцев назад, на самом деле. В тот день, когда он проснулся в пустой постели после лучшей ночи в своей жизни. Ночи, такой же незабываемой, как и девушка, с которой он ее разделил. По крайней мере, раз в день, сидя за рабочим столом или во дворе, его сознание ни с того ни с сего вызывает ее. Она вызывает в нем горько-сладкую боль, которую он не может прогнать, как бы ни старался. Самая светлая, самая яркая, самая красивая женщина, которую он когда-либо видел. И самая грустная. Мне всегда одиноко. Он до сих пор помнит выражение ее лица, когда она это сказала. Открытое, искреннее, такое чертовски грустное, что у него даже не нашлось слов. Он просто поцеловал ее. И этого было достаточно. Он взорвался, падал со всех ног, пытаясь овладеть ею, но ей, похоже, было все равно. Они разрывали постель, ее тело пылало в его объятиях. Соломон жаждал ее так же сильно, как и она его. Все в ней было слишком хорошим, чтобы быть правдой. Рай. На одну ночь он держал в своих объятиях этот чертов рай. На следующее утро он проснулся один, без рубашки. Он обшарил пустую комнату в поисках ее, и его охватило старое чувство паники. Даже сейчас он ненавидит то, что она ушла, не попрощавшись. Не оставив своего имени. Не оставив возможности убедиться, что она добралась до места назначения в целости и сохранности. Это не его работа - беспокоиться, - снова и снова напоминал ему Хаулер. Она была просто интрижкой. Первая за семь лет. Интрижка на одну ночь? Чертова интрижка? Нет, он хотел ее. Он хотел найти ее и поблагодарить за то, что она встряхнула его, за то, что сорвала с него мрачный плащ тьмы, который он носил последние семь проклятых лет. Он держал в своих объятиях падающую звезду в течение одной ночи. Жгучее, такое сильное чувство, что он готов был сделать все, чтобы сохранить ее, но не успел - она сгорела полностью. Он скучает по ней. И по покою, который она ему подарила. Но все же лучше, что она ушла. После Серены - после того, что он сделал - любовь, отношения - это не то, чего он заслуживает. Это то, что должно быть далеко, далеко от него. Хаулер усмехается. — Застряла в твоей голове, не так ли? — Хаулер, — говорит он, делает глоток своего бурбона, а затем гладит Пегги Сью по голове. Собака лижет ему руку, издает низкий довольный вой и снова засыпает. — Когда мне понадобится твое мнение, я, блядь, спрошу его. Его лучший друг хмыкает, жонглируя в руках бутылкой Rittenhouse Rye. — Тебе нужна перезагрузка, — говорит он, наливая ржаной напиток в стакан со льдом. — Сделай, как я, и займись туризмом. — Он кивает, выделяя бойкую рыжую девушку, читающую путеводитель по Аляске. — Затаскиваю их к себе наверх, раскачиваю их мир, а утром они уезжают. Соломон качает головой. Полюбить их и бросить - такова стандартная установка его лучшего друга. Хаулер качает головой и делает задумчивое лицо. — Полагаю, ты сделал это в Теннесси, не так ли? Соломон рычит и упирается руками в барную стойку, готовый сказать Хаулеру, чтобы он отвалил, как вдруг его внимание привлекает яркий голос. — Скажите, мисс Трулав, у мисс Пейн очень эклектичная атмосфера, не так ли? — Абсолютно. Если вы последуете за мной, я отведу вас в ее комнату крика. — Крика? Соломон поднимает глаза и хмурится, глядя на кривой телевизор. Ногастая блондинка на высоченных шпильках проводит экскурсию по готическому пентхаусу. Чертов Лос-Анджелес. Все в этом городе кричит о фальши. Не то что Чинук с его солью земли. Люди, которые готовы отдать человеку рубашку со спины и последний доллар на счету, если он в этом нуждается. Женщина останавливается, чтобы открыть дверь. За ней ярко-розовая неоновая вывеска с надписью СМЕРТЬ. — Как вы видите, помещение мисс Пейн вдохновлено новоорлеанским мавзолеем, но в роскошном масштабе. Ее комната для криков и студия украшены обоями с изображением кошачьих, что является знаковым примером того, как можно оживить небольшое пространство. — Затем она поворачивается к камере крупным планом и улыбается. Все дыхание покидает тело Соломона. Господи, это она. Девушка из бара "Медвежье ухо". — Ни хрена себе, — говорит Хаулер, хотя его голос звучит туманно, издалека. Пегги Сью поднимает голову, из нее вырывается низкий обеспокоенный вой. Логотип Access Hollywood в углу экрана. Бегущая строка внизу гласит: Тесс Трулав, дизайнер интерьеров для звезд. Его губы кривятся. Наконец-то он узнал ее имя. Тесс. Соломон смотрит на телевизор, как будто она ему привиделась. Господи, как она красива. Красивее, чем он помнит. А он, черт возьми, помнит. Пышное тело, по которому он проводил руками, то, как он обхватывал изгиб ее бедра и заставлял ее стонать. Его глаза перебегают с ее пчелиных губ, на белоснежную улыбку, на ее грудь, на облегающее ее черное платье... Камера увеличивает изображение, кадр фокусируется на ее стройной фигуре и комнате, напоминающей подземелье.