Неудивительно, что к полудню площадь стенала. Плакали родители, лишённые детей. Плакали дети, напуганные неизвестностью, плакали, по-моему, даже офицеры, что привезли к платформе тех, из-за кого изначально построился Детский корпус: будущих военных. Изначально. Теперь же это был скорее отстойник. Клоака, куда стекались отбросы из остальных секторов, забракованные варианты, лишенцы, беглые, ну и авантюристы, само собой. Хотя, если честно, не думаю, что на всей платформе был хоть один человек, который пересёк жёлтую линию добровольно. А если судить по количеству силовиков на площади, Корпус давно уже из элитной военной академии превратился в колонию для несовершеннолетних преступников. Всё те же социологи, кстати, утверждают, что при таком строении общества преступность рано или поздно исчезнет вовсе. Но я в сказки перестала верить очень давно. По-моему, вообще никогда в них не верила. Я доверяла только фактам и цифрам, а они были неутешительными. Они утверждали, что восемьдесят два процента учащихся Детского корпуса – малолетние правонарушители. – Чего смотришь? – словно в подтверждение моих мыслей один из мальчишек-попутчиков больно ткнул меня кулаком в бок. – Или думаешь тебе, как перестарку, в Корпусе какие-то льготы предусмотрены? В первую минуту я растерялась, потому что и не думала смотреть в его сторону, а парню, видимо, просто надо было выплеснуть на кого-то свой страх, вот он и напал на первого, кто попался под руку. Мальчишка был лет на пять меня младше и на полторы головы ниже, поэтому при желании я легко могла дать сдачи, не боясь проиграть. Но его неоправданная агрессия, злобный взгляд и оскал затравленного зверёныша были настолько неожиданными и пугающими, что я сразу позабыла обо всех приёмах самообороны, которые так успешно опробовала не далее как сегодня ночью, на Мастере Ти. Глядя в яростные звериные глаза, я отшатнулась, совершенно забыв о том, что стою у самого края. Несколько запоздало взмахнула руками, уже понимая, что не смогу удержать равновесие и выпаду из фоба, привлекая к себе всеобщее внимание. Однако уже в следующую секунду я поняла, что это не самая большая моя проблема. Коварный тычок под рёбра совпал с рывком под ногами и громким жужжанием пчелы, которым обычно сопровождается начало движения платформы. И я бы точно упала за черту. И меня размазало бы давлением по стеклу, если бы тот самый соломенный мальчик Лёшка, с которого началось это сумасшедшее утро, не схватил меня за руку и не втащил в безопасную зону. – Ты спятила? – возмутился он, распахнув огромные, как блюдца, глаза. – Не смей! Оно того не стоит! И в Корпусе люди живут, честное слово. «Он решил, что я пыталась покончить с собой». – Володька, брат мой старший, был в Корпусе, – продолжил мальчишка, не обращая внимания на моё молчаливое отрицание его предположения. – И вернулся. Между прочим живой… Мой тоже был. И тоже вернулся, но вряд ли едущих вместе со мной на этой платформе подростков я бы порадовала рассказами о юности Цезаря. И вряд ли кто-нибудь из них разделил бы со мной радость по поводу того, что Сашка окончил Детский корпус. Да я и сама, если честно, уже не знала стоит ли мне этому радоваться так, как раньше. А нахмурившийся Лёшка тем временем продолжил свой рассказ: – Живой. Да. И даже при медали, – он так и сказал, с ударением на последний слог. – А то, что без руки… Так то ж с войны… С войны – это… главное, что живой… – У меня тоже есть брат, – зачем-то призналась я. – Военный… – Правда? – мой случайный попутчик, собеседник и совершенно искренний спаситель оживился. – Надо же… И как? Не бьёт он тебя?.. То есть я не это… Прости. Что-то, наверное, отразилось на моём лице, потому что паренёк понимающе кивнул и не стал расспрашивать дальше, а я искренне подумала, что лучше бы Цезарь меня бил, чем… – А меня Алевтина зовут, – неожиданно представился мальчишка, полностью ломая шаблон моего мировосприятия. – Как? – Алевтина, – он широко улыбнулся и заправил кудряшки за уши. – Можно просто Лёшка. – Ты девочка? – «Браво, Оля, очень умный вопрос!» – Ага. А ты? За спиной заржал Зверёныш. – В смысле, тебя как зовут? – исправилась Лёшка, а я решила не обращать внимания на двух других наших соседей по фобу. – Оль… Лёль… – «Почему я ни на секунду не задумалась над тем, могу ли я в новой жизни называться старым именем?» – Ольга. В конце концов, девятнадцать лет это слово было главным в моей жизни. Не хочу ничего менять, но Алевтина, которая Лёшка, смешно сморщила щедро усыпанный веснушками нос и заявила: – Не-а, Ольга – это слишком просто и ни капельки не оригинально. Оригинально? Как-то я не рассматривала свою жизнь с этой стороны. Ранее. – И уж точно ни капельки не романтично. «Романтично?» – Знаешь, вот я в одной книге читала про двух девчонок… У настоящих подруг всегда есть тайные прозвища. Лёля, например. Или Муля… Хотя Муля тебе не подходит, потому что ты очень красивая. Жуть до чего. И волосы длинные, а у меня – вот, – она взлохматила свои невероятные соломенные кудри и преданно заглянула мне в глаза. – Нет, знаешь, ты будешь Лёка. Лёка и Лёшка – обалдеть до чего здорово звучит! Только не говори никому, это ж тайные прозвища, правда? Внезапное озарение было подобно удару кулака в живот. – Лёшка, – осторожно спросила я, понижая голос до шёпота и оглядываясь на наших спутников, переговаривающихся у заднего стекла фоба. – А сколько тебе лет? Она сначала покраснела, потом придвинулась ко мне, порывисто обняла за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и жарко прошептала в ухо: – Десять… Только, пожалуйста, не говори никому! Я не хочу к ней возвращаться… Она… У неё, знаешь… Лёшка поймала мой понимающий взгляд и не стала продолжать, потому что я и без её объяснений вспомнила женщину на площади, устойчивый запах перегара и гниющего тела… Нет, мне не нужны были подробности. Девчонка смотрела на меня каким-то влюблённым взглядом, наивным и преданным, как щенок из детского фильма. У бедняги фактически не было семьи, брат бил ее, мать… Я почувствовала себя старой, подлой лицемеркой. Хуже того злодея из фильма, который подманил к себе щенка, чтобы попытаться убить. Утешало одно. Мотивы у меня, может, и были гнусными, но предавать свою неожиданную подругу я не собиралась. Ни за что. – Слушай… Я вот тут подумала: у тебя, конечно, есть брат и мама, и не только они, наверное… – Лёшка усиленно затрясла головой, подтверждая мои подозрения. – И я пойму, если ты не захочешь… У меня-то, в отличии от тебя, никого нет… – А брат? – она удивлённо изогнула брови. – Ты же говорила, что… – Мы с ним не дружим. Неважно. Это совсем другая история, тебе неинтересно будет, – заторопилась я, а Лёшка, по-моему, слегка обиделась, поэтому я поспешила озвучить своё предложение: – Короче, я слышала, что в Корпусе проще устроиться семейным людям… Может, сёстрами назовёмся? Я знала, что случится после того, как я замолчу. Девочка была слишком наивна и слишком эмоциональна, чтобы поступить иначе. Ей мое предложение, наверное, казалось жутко крутым и романтичным, я же руководствовалась исключительно низменными целями и страхом: уж очень не хотелось, чтобы Цезарь меня нашёл. А если мы на новое место прибудем как члены одной семьи… что ж, какое-то время уйдёт на то, чтобы проверить, правда это или нет, а там увидим. Малявка взвизгнула и немедленно бросилась мне на шею и, клянусь, едва не удушила меня, прежде чем выдохнуть мне прямо в ухо: – Да-да-да! Пожалуйста! Хочу! Очень хочу! – Подожди! Задушишь, сумасшедшая, – прохрипела я, улыбаясь. – Это так не работает, – неожиданно заговорил Зверёныш. – Что, прости? – Я говорю, что, во-первых, не семейные, а семейники, – Зверёныш раздражённо цыкнул на своего приятеля, когда тот поднял руку, пытаясь привлечь его внимание. – А во-вторых, это не совсем то, что ты себе представляешь. Вы, конечно, можете хоть сто раз назваться сёстрами. И даже братьями. Да хоть мужем и женой, – он рассмеялся. – Но легче вам от этого не станет. А вот если вы вступите в одну из Фамилий Корпуса… тогда, конечно… некоторые льготы у вас появятся. – Откуда знаешь? – От верблюда, – буркнул Зверёныш и повернулся к нам спиной, а мы с Лёшкой ещё какое-то время посовещались и решили, что к чужой Фамилии мы всегда успеем примкнуть, а вот назваться одной, общей – это «совершенная круть и абсолютная романтика». Фамилию мы взяли, само собой, Лёшкину. Тут и говорить не о чем. Моя названная сестра вскоре успокоилась и, устроив голову на моих коленях, мирно задремала. Я рассматривала своё отражение в стекле. Смотрела и не верила, что это я. Действительно я. Новая, другая, свободная ото всех. Неожиданно, вырывая меня из моих невесёлых мыслей, платформа дёрнулась и почти остановилась, а потом медленно-медленно, скрипя и кряхтя, как древняя паровая машина в музее транспорта, стала подниматься вверх. И теперь я со страхом наблюдала за приближающимися облаками, стараясь не думать о том, как далеко за моей спиной остаётся Яхон. Мы так не договаривались! Мне никто не говорил о том, что платформы летают! Я, сколько себя помню, боюсь высоты. Да я в Башне даже на балкон ни разу не вышла, а тут такое! Лешка буркнула что-то в полудрёме и предплечьем закрыла глаза от яростных солнечных лучей. Что же касается меня, то я даже не моргала. Не от восторга, естественно, а от первородного страха. Когда же на пике своего подъема платформа дёрнулась, качнулась назад и, наконец, лениво перевалившись через край невидимого холма, стремительно ухнула вниз, я закричала. Орала я знатно. Так, что даже Зверёныш уважительно глянул в мою сторону. – Ну, ты, Старуха, горазда орать… Какого чёрта в первый фоб села, если высоты боишься!? Я, само собой, ответить ничего не могла. Я как раз воздуха в грудь набрала, чтобы продолжить орать, потому что платформа затормозив у самого Океана, начала новый подъём. И теперь-то я уже знала, чем он закончится. Зверёныш размахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Наивный. Он думал, что таким банальным способом получится остановить мою зарождающуюся истерику. Однако он не учёл двух вещей. Первое. На такую глупость, как оплеуха, я уже давно не реагирую. Второе. Ещё до того, как я начала заниматься борьбой, я поклялась, что ничья ладонь, кроме Сашкиной, больше не коснётся моей щеки. Но рано или поздно, и Цезарь утратит это право воспитателя и опекуна. Уже утратил. – Ещё раз меня ударишь, – я перехватила тонкую руку мальчишки и сильно ухватилась за запястье, – будешь месяц в гипсе ходить. После чего закрыла глаза и внезапно сузившимся горлом попыталась сглотнуть горькую слюну. – Глаза закрой, – внезапно посоветовал товарищ Зверёныша, который, в отличие от меня, был полон восторженного энтузиазма, потому что фоб снова пополз вверх. – Сейчас ещё одна яма будет. Я застонала. – Плохо тебе, Олюшка? – Лёшка заботливо заглянула мне в глаза. – Ты что, боишься? Не бойся, а? – Хоть бы не вырвало её, – проворчал Зверёныш. – Меня первый раз тоже рвало, – заметил Товарищ, а я поклялась себе, что лучше сдохну, но точно не ознакомлю присутствующих с содержимым моего желудка. – Надо было в хвост садиться. – Там народу было много, – процедила я, стараясь дышать через нос. – Оно и понятно, – судя по звукам, Зверёныш почесал голову. – Тут же половина платформы в первый раз…