Грохот выстрела, а вслед за ним вскрик Дональдсона. – У меня в обойме еще семь пуль. Как ножка, бо-бо? Следующий выстрел будет тебе по коленям. Или по яйцам. – Яйца ты мне уже отрезал, сучий потрох. Люси свернула за угол и, украдкой приближаясь, увидела их двоих через дверь, в трех метрах от себя. У нее подкосились ноги. – Ах, извини. Забыл. Тогда мы, помнится, вместе чуток поиграли, да, Дональдсон? Мне почему-то кажется, что ты не очень хочешь снова пережить те волшебные моменты. Скажи мне, где Люси, и я убью тебя быстро. Сразу наповал, в голову. – Понятия не имею, куда она ушла. Мы расстались сразу после побега. – Врешь. Снова выстрел, и снова вопль. На глазах у Люси Дональдсон опрокинулся и схватил себя за окровавленное колено. – Шесть пуль осталось. Когда закончатся, я возьмусь за пилу. Так где она? Сквозь стиснутые зубы Дональдсон процедил: – Смоталась в Канаду. Слышала, что там в это время года красиво. Еще два выстрела, в ту же ногу. Люси съежилась и пустила под себя невольную струйку. Как же так? Ведь оно не должно было так закончиться. Разве нет? Она заставила себя сделать шаг, чтобы выдать свое местонахождение. Смотреть, как мучается Дональдсон, было уже выше ее сил. А затем она увидела. Хотя видеть ее в темноте Ди никак не мог, на какой-то миг он как будто уставился прямиком в нее. В самые-самые глаза. И чуть заметно качнул головой. Веля не подходить ближе. А затем каким-то непостижимым усилием поднялся на ноги. – Я видел вас двоих на своих камерах. И знаю, что она здесь. В свое действо я вложил слишком много сил и средств, чтобы позволять вам, двум облезлым дилетантам, влезать в кадр и все портить. – Дилетантам? – сквозь боль сипло хихикнул Дональдсон. – Вот что я тебе скажу, Лютер. Мы с Люси из своего киллерского ремесла позабыли столько, сколько тебе и за сто лет не освоить. Она мне все о тебе рассказала. Ты вот втираешь мне о каком-то там действе. А себя, небось, считаешь звездой жанра? Да никакая ты не звезда. Так, мелкий актеришка, что тщится ею быть. Никто. И самый напыщенный говноед из всех, кого я только видал. Снова выстрел, теперь в правую руку. Дональдсон застонал, но на ногах удержался. Глаза Люси наполнились слезами. Она, не сводя глаз, смотрела, как Лютер подступает к ее другу. – Ты ее, наверное, любишь? Я ведь видел, как вы тут вдвоем шляетесь парочкой под ручку. Люси затаила дыхание. Она понятия не имела, что скажет в ответ Ди, но почему-то сейчас это показалось ей крайне важным. – А вот и да, – с вызовом просипел Ди, – люблю. Люси, сотрясаясь всем телом, едва сдавила рвущийся наружу стон. – А скажи мне, Дональдсон: как это? – Ты хочешь знать, как это – любить? – Ну да. Дональдсон рассмеялся. Не по принуждению, а утробным глубоким хохотом, громким и долгим. – О-ох, ну ты меня потешил, – отсмеявшись и снова кривясь от боли, повел он головой из стороны в сторону. – Я всю свою жизнь был одиночкой. Вот почему так здорово ощущать, когда кто-то прикрывает тебе спину. Она, моя девочка Люси, до тебя еще доберется. Так тебе вхерачит, что мало… От выстрела Дональдсон тяжко содрогнулся. Когда Лютер отступил, стало видно темное пятно, расплывающееся на животе сквозь одежду, которую Дональдсон судорожно комкал на себе обеими руками. Подняв правую ногу, Лютер плашмя толкнул Дональдсона в грудь, отчего тот кувыркнулся в черную воду. Ноги у него спутались, тело закружилось, и он медленно затонул вниз лицом. Чтобы не заголосить, Люси пришлось вцепиться себе в запястье зубами. «Встань. Ну пожалуйста, Ди, встань. Ради меня». Но он так и не встал. Люси силком заставила себя попятиться обратно в темный лабиринт. Боль прохватывала тело, но была она еще хуже, чем телесная. Саднила сама душа. Надо найти какое-то оружие. Порешить этого выблядка. Сделать так, чтобы сбылись последние слова Дональдсона. Дональдсона. Ее ненаглядного Ди. Единственного человека, которого она в своей жизни любила. Фин Открыв глаза, он обнаружил, что сидит на стуле. Все тело ныло, но хуже всего была боль в правом боку; ощущение такое, будто сломано ребро. Фин осоловело моргнул, щурясь на тускло освещенную комнату, и на соседнем стуле увидел Макглэйда с поникшей головой. Стул был из кожи и стали, на литых высоких ножках. Барный. Не те жуткие орудия пыток, к которым они были привязаны до этого. Что примечательно, на Гарри не было веревок. Фин глянул вниз на свои руки и увидел, что запястья у него пластиковыми путами прихвачены к подлокотникам. Кисти рук были серо-малиновые и успели набухнуть. Он попробовал шевельнуть ногами, но и лодыжки, как оказалось, были связаны аналогичным образом. Фин потянул свои путы, пробуя их на прочность. Ничего, крепкие. Попробовал, насколько крепок стул – тоже вполне себе. Сталь. Тяжелая, неподатливая. Наконец, поерзал запястьями (может, получится ими шевелить) – не тут-то было. А между прочим, если путы не ослабить, то в скором времени кровообращение прервется и конечности отомрут. Их уже иглисто покалывало от недостатка крови. – Гарри! Эй, очнись! Макглэйд прихрюкнул, после чего взмотнул головой и, пуча глаза, шало огляделся. – Опа. Скажи мне, что мы упились и попали куда-то к шлюхам-лесбиянкам. – Похожую шутку ты уже произносил. – Да? Не рушь мои мечты. Лучше скажи, как себя ощущаешь. – Как дерьмо печеное. А ты? – Я просто в шоке. В электро. Фин огляделся. В отличие от прежней казематной атмосферы, эта больше напоминала брошенный офис. Письменные столы, несколько разбросанных стульев и ковер из пыли. В трех метрах слева через открытую дверь шел скудный свет. – Твоя искусственная длань крепка или как? – спросил Фин. – Ты свои веревки разорвать сможешь? – Эх. Не работает моя культяпка. Коротнуло ее на том электрическом стуле. Да еще и кудряшки, кажись, подгорели. – Какие у тебя кудряшки? – На лобке. Пиписькин свитерок. Отсюда слышу, палеными волосами пахнет. – Просто прелесть. – Зато есть и плюсы: я не обмочился. Хотя, может, и надо было. Это б загасило мой хворост. Фин попробовал податься на стуле вперед. Тот прошебуршал несколько дюймов по полу; широкое основание ножки мешало ему опрокинуться. – Ну а ты? – спросил Гарри. – Что я?