Пощечина обожгла меня, и я почувствовала во рту привкус крови. Кажется, моим губам тоже досталось… Они запульсировали, но эти неприятные ощущения были крошечными по сравнению с теми чувствами, что разрывали мне грудь. Стараясь не показывать, как мне больно, я попятилась назад, однако новая порция пощечин прилетели ко мне. – Шлюха! – повторил злой голос. – Что, плачешь? Где же твой принц? Ты всё еще думаешь, что нужна ему? Да он попользовался тобой! ГЛАВА ПЕРВАЯ 1998, Россия Я сжалась в комок, когда услышала грохот в коридоре. Входная дверь с треском закрылась. Воздух затрясся от ругательств, и даже кран, до этого капающий в ванной, замер. Кажется, даже мое напуганное сердце, и то перестало биться. Так сильно я боялась. От напряжения на лбу проступили капельки пота, так, если бы на улице стояла июльская жара. Но за окном была октябрьская ночь. Холодная, напоминающая о грядущей зиме, которую в этом году обещали снежной и морозной. Отопление в нашей пятиэтажке еще не включили, и потому каждую ночь я дрожала от холода. Но сегодня причина для этой дрожи была в другом. Мой отец вернулся пьяным. Впервые за два месяца папа напился. И я чувствовала, что он был не в настроении. – Лиза! – услышала с своё имя. Я вцепилась в подушку, и мои пальцы свело от боли. – Лиза! Громкие шаги теперь раздавались со стороны кухни. Так, значит отец завернул туда и ждет, когда я отыщу ему «заначку». Всё, как обычно. Но я не хотела наливать ему, я вообще не хотела отзываться на его пьяный ор. – Лиза! – в третий раз позвал папа, и до моего слуха донеслись шаркающие шаги. – Витя, ну, что ты разорался? – голос бабушки был мягким, словно она разговаривала с неразумным ребенком. Хотя, именно таким он и был, когда пил. Капризным, злым, избалованным ребенком. Но я допускала мысль, что даже будучи трезвым, папа всё чаще проявлялся, как маленький. – Где эта?… – язык отца заплетался, и слова были еле различимы. – Кто? Лиза? – уточнила бабушка. В её голосе послышались учительские нотки. Учителем она и была – преподавала в музыкальной школе в хоре последние сорок лет. – Нет! Маруся где? Мое сердце забилось, как птица, когда я услышала имя своей матери. Видимо, сегодня папа выпил слишком много, раз искал свою покойную жену. – Витя, поздно уже, ложись, сынок, – тон бабушки снова стал ласковым. Даже со мной она так ласково не разговаривала, хотя я догадывалась почему. Дверь в ванную, застонав, открылась. Приглушенный, успокаивающий голос бабушки раздавался на фоне льющейся воды. Иногда был слышен и папин голос. Кажется, он плакал. Я уже не удивлялась. Так случалось каждый раз. Когда отец напивался, он сперва становился злым, а затем его охватывала жалость. Жалость к самому себе. – Лиза! – крикнула бабушка спустя 10 минут. – Иди, убери за отцом. А вот меня не жалели. ГЛАВА ВТОРАЯ Свисток закипающего чайника вывел меня из утреннего оцепенения. Я вздрогнула и едва не опрокинула сахарницу. Живо представив, сколько «эпитетов» получу в свою сторону от бабушки, если бы это случилось, я облегченно выдохнула и выключила чайник. Наша кухня была маленькая, и почти всё находилось на расстоянии вытянутой руки. Таким же маленьким был холодильник, и треть его занимали бабушкины лекарства, которые она пила каждый день. Не то чтобы бабушка была тяжело больна, но хронические болячки у неё имелись. Гастрит, гипертония, геморрой. И всё на букву «г». Интересно, это намек, что наша жизнь тоже на буку «г»? Заварив чай, я плюхнулась на стул. Он, угрожая развалиться, заскрипел. Стул был вдвое старше меня, а мне скоро должно было исполниться 18. Возраст, который многие с трепетом ждут, вызывал у меня приступы отчаяния и ужаса. Всё просто. Я не ощущала себя хозяйкой своей жизни. Несмотря на мои 170 см, ко мне относились как к ребенку. Не особо любимому, но пока еще нужному. А мне хотелось, чтобы со мной считались. Чтобы слышали – самые близкие мои люди, но то были лишь наивные мечты. Это в книгах и фильмах старшие в семье проявляют мудрость и понимание к подросткам. А в жизни все было иначе. Никакой мудрости – по крайней мере по отношению ко мне – со стороны отца и бабушки я еще не видела. Разве можно назвать нравоучения и приказы мудростью? По мне – нет. Стараясь не пускать дальше эту мысль, я поднялась и налила себе чай. Моя чашка – с нарисованными на ней ягодами, когда-то принадлежала маме. Каждый раз, когда я пила из неё, я чувствовала себя чуть ближе к ней и ощущала себя немного сильнее. То, что мне нужно было всегда. Потому что каждый раз, когда папа напивался, мой, и без того хрупкий мир, разлетался на части. И не всегда я успевала достраивать его обратно, как отец вновь прикладывался к бутылке. Ну, вот, снова о грустном… Отгоняя от себя неприятные мысли, я сделала бутерброд. Тонкая пластинка масла и белый хлеб. Правда, после вчерашней ночи в горло кусок не лез. Я до сих пор ощущала ту ужасную вонь и липкую массу, которую мне пришлось убирать за отцом. Потом я минут двадцать мыла руки, но если их удалось отмыть, то с памятью это было сделать невозможно. Быстро позавтракав, я так же быстро убрала за собой и завернула в ванну. Стараясь не шуметь, закрыла дверь.