Так в Бактрии звали Александра Македонского – Искандер Двурогий. Двурогий не потому что ему изменяли, а потому что у него был такой шлем. Но, разумеется, этот Искандер к Македонскому не имел никакого отношения. – Ну, что он тебе сказал? – голос Оли ворвался в мои размышления, как душный ветер. Я, моргнув, заметила её. Лицо Оли выражало любопытство, словно она пыталась заглянуть в замочную скважину и увидеть что-то сверхсекретное. – Да ничего такого, – отстраненно ответила я и, отвернувшись, прошла внутрь палатки. А вот Оля не спешила уйти. Глаза её вращались туда-сюда. Без того яркие от теней, они казались какими-то отдельными составляющими её лица. Выглядело это столь комично, что я, не сдержавшись, хихикнула. – Ты с ним поосторожнее, – предупредила Марина, и в её глазах я увидела беспокойство, – такие, как он – отказов не любят, и девок меняют, как перчатки. От услышанного у меня сдавило горло. Я сглотнула и ощутила противную горечь во рту. – Я буду осторожна, – дрожащим голосом пообещала я. Сказала, но внутри почувствовала – что сдержать это обещание у меня вряд ли получится. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Ноги мои гудели от усталости, когда я шла домой. На часах показывало половина второго. Как обещала тетя Вера, она вернулась на рынок в обед и сменила меня. К этому времени я продала еще на 100 рублей. Два человека, все мужчины – накупили помидор. И пришли они с периодичностью в 10 минут. Странное это дело, потому что меня не покидало ощущение, что ко мне «подогнали» этих покупателей. Не зная, верны ли мои мысли относительно этого, я тем не менее, испытывала благодарность к Создателю. За свою работу я получила целых 20 рублей. Приятная сумма, которую я решила отложить. Поэтому, чтобы не трогать её, я решила вернуться домой пешком, благо идти здесь было не так много – быстрым шагом около получаса. К этому времени погода окончательно прояснилась. На темно-голубом небе приветливо светило солнышко, и я, пригретая его лучами и собственным быстрым шагом, почувствовала, что мне становится жарко. Недолго думая, я расстегнула свою куртку, но даже это не избавило от ощущения того, что моя спина вот-вот покроется потом. В конце концов, я стянула куртку и перебросила её через руку. Теплый ветерок пробежался по мне. Почти как летом! Я довольно заулыбалась и ускорила шаг. Под подошвами приятно шуршала листва. Там, где она была сложена в сторону, я тоже сдвигалась в сторону и шла по ней. Не могла отказать себе в таком удовольствие! С детства любила этот звук. Было в нём что-то уютное, волшебное, родное. Воспоминания о том, как мы с мамой вот так гуляли, отозвались щемящей тоской в моем сердце. Сама не замечая этого, я замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Внутри клокотали невыплаканные слезы. Даже сейчас, спустя годы, я чувствовала себя той маленькой девочкой, потерявшей свою маму. Выждав, когда боль стихнет, я медленно поплелась вперед. Самое главное в таком деле – продолжать идти, пусть даже так неспешно. Наконец, горечь стала почти незаметной, и я вернулась к своему быстрому шагу. Впереди показалась школа, в которой я когда-то училась. Детвора, вывалившись гурьбой из дверей, помчалась в соседний двор, чтобы покататься на старых каруселях. Когда девочки забрались на неё, двое мальчишек, побросав ранцы, принялись раскручивать карусель. Воздух наполнился гулом. Детская площадка была старой, впрочем, как и пятиэтажки, и забор, разделяющий придомовую площадь и место, где находился участок для развешивания вещей. Краска, местами, облупилась, выцвела, но это нисколько не убавляло веселья ребятни. Я улыбнулась. Их веселье благотворно повлияло на мое настроение. В конце концов, всё было не так плохо. Я отработала свой первый рабочий день (и ничего, что он длился несколько часов). Не сломала ногу, когда падала, и заработала. Я чувствовала себя самостоятельной, почти успешной. И на фоне этих ощущений, в голове завертелись мысли. Я позволила себе помечтать. Куплю себе джинсы, мальвины! А потом – нормальную осеннюю обувь… Если дело пойдет хорошо, и тете Вере понравится, как я работаю, попрошусь к ней работать на выходные. Правда, неизвестно, как бабушка отнесется к этому. Про папу я не думала. О своих отцовских обязанностях он предпочитал не вспоминать. Но когда это случалось, это нужно было лишь для того, чтобы я помогла ему с заначкой, как прошлой ночью. Ну, да ладно… Если я начну зарабатывать, то, может, смогу жить отдельно. Этого я хотела больше всего. Просыпаться сама, без криков бабушки. Есть то, что я хочу, даже если это будет просто хлеб и чай, и не получать за это получасовые лекции. Не вздрагивать ночью от папиных шагов, не задыхаться от его перегара… Не отмывать после него ванную. Я хотела просто спокойно жить. Спустя время, показался мой дом. При виде него я ощутила неприятное жжение в груди. Говорят, дом, это место куда хочется возвращаться. Если это так, то квартиру, в которой я жила, нельзя было назвать домом. Подавив в себе неприятные мысли, я подошла к подъезду. Пустующие лавочки рядом молчаливо подсказывали мне, что сейчас местные бабули заняты просмотром телепередачи. Открыв дверь, я прошмыгнула внутрь. Серые, местами исписанные стены, дышали прохладой и унынием. Не желая разглядывать их, я взбежала наверх. Провернула ключ в замочной скважине. Но прежде чем открыть дверь, вздохнула, чтобы собраться с силами. А потом – тихонько прошла внутрь. Сделала шаг и прислушалась. Обычно, мне хватало несколько секунд, чтобы понять, какая обстановка дома. В зале работал телевизор. Так, значит папа, скорее всего, развалился на диване и смотрел его. А бабушка, видимо, готовила обед. После пьянки он обычно предпочитал манную кашу, и бабуля даже специально брала пару дней без содержания, чтобы заботиться о своем единственном сыне. Честно говоря, глядя на её заботу и опеку, я нередко ощущала себя лишней. Казалось, я каким-то странным образом очутилась в этой семье, и если бы не сходство (с отцом), я бы была уверена, что меня взяли из детдома. – Лиза, ты? – бабушка выглянула с кухни. Лицо её было красным. Наверное, опять давление прихватило. Интересно, она не забыла выпить свои таблетки? – Я, – я наклонилась, чтобы снять обувь, но бабушка остановила меня словами: – Не разувайся. Иди-ка, сбегай за хлебом. Она, вытирая жилистые ладони о старый фартук, подошла к шкафу. Достала кошелек, наскребла мелочь и протянула мне: – Белый купи и батон. – Хорошо, – согласилась я и поспешила выполнить приказ. Желудок, до этого поднывавший от голода, напомнил о своем праве поесть неприятным жжением. Мысли о том, чтобы сказать бабушке, что я сперва поем, и только потом пойду в магазин, не было. Сразу начнется такой ор, что потом и кусок в горло не полезет. Я уже выходила из магазина, когда едва не столкнулась с Зоей Павловной, одним из наших преподавателей. Дородная женщина, всегда находящаяся в хорошем расположение духа, она заряжала оптимизмом всех, кто был рядом с ней. – О, Лизавета, – широко улыбнулась Зоя Павловна. – Еще раз здравствуйте, – улыбнулась я в ответ и прижала к груди хлеб. – Бабуля послала за хлебом? – преподаватель кивнула на хлеб. Она была немного в курсе, какая интересная у меня семья. Не то чтобы я жаловалась, но Зое Павловне было достаточно немного пообщаться лично с моей бабушкой (та все-таки посетила место моей учебы), чтобы сделать свои выводы. – Ага. – Ясно, – Зоя Павловна понимающе вздохнула. На короткий миг её улыбка померкла, а затем – вновь появилась на лице. – Слушай, – понизив голос, продолжила преподаватель, – ты же у меня умница. Чистоплотная и аккуратная. Подзаработать хочешь?