– Ну что, моя хорошая, дуй в душ, а потом – как насчет ресторана? Я считаю, это надо отпраздновать! – Разве у нас есть повод? – засомневалась я. – Тебе контракт на ознакомление скинули? – Вроде бы. – Ну, так что еще тебе нужно? – Обсудить репертуар, – растерялась я. – О господи. Я же уже говорила, да, что ты зажралась? – Было такое. Да. – Ну, вот и возвращайся с небес на землю. Никто не собирается тебя ставить в кордебалет, – закатила глаза Романова. – Левка не дурак. Поди, уже помчал свечку в церковь ставить за то, что в его труппе появился такой бриллиант, как ты. – Разве он не еврей? Какая церковь, Дана Родионовна? – наконец, улыбнулась я. – Не паясничай. Давай, дуй в душ. Я закажу нам столик. За собственными переживаниями и хлопотами я на какое-то время и думать забыла о проблемах матери. Даже стыд, преследующий меня после разговора с Вершининым, отошел на второй план. Вот почему у меня едва ли сердце не оборвалось, когда я, уже устроившись за столиком в ресторане, достала телефон и увидела два пропущенных от мамы. – Мам? – Сеня! Ну, наконец-то! Я уже начала переживать. Как ты? – Хорошо, наверное, а у тебя как дела? – просипела я, затаив дыхание, и подняла взгляд на Даночку, в свою очередь настороженно глядящую на меня. – Я пока не поняла, Сень. Сижу третий час в полнейшем шоке. – Что случилось? – похолодела. – Ко мне пришел следователь и извинился! Представляешь? Так удивительно было видеть, как человек, который меня изводил и запугивал, извивался ужом. – Значит, все позади? – сощурилась я. Романова ободряюще сжала мою руку. – Да! Господи, поверить не могу. Ох, Сенька, от облегчения ноги как будто ватные, встать нет сил. А у меня педсовет через полчаса, – сквозь слезы рассмеялась мама. – Ничего, мамуль, у тебя все получится. Я в тебя верю. – Спасибо, Сенька, спасибо, родная! Но что мы все про меня? Как твоя поездка? – Да ничего. Меня вроде бы взять обещали. – Так это же отлично! Ты папе не звонила? Нет? Обязательно позвони. Он страшно переживает. – Позвоню, конечно. Ты-то сама ему рассказала новости? – Первым делом ему. А как же? – И что папа? – Ну, а ты как думаешь? – засмеялась опять, – Обещает праздник устроить. Хотел даже Вершинина пригласить, представляешь. Но я его остановила. Потому что… Ну где он, а где мы, правда? Как-то неловко. – Да, наверное. – Но поблагодарить его все же стоит. Может, ты бы ему позвонила, Сень? – Конечно, – промямлила я. – Прямо сейчас и поблагодарю. – Тогда не буду задерживать. Передавай привет Дане Родионовне. Я пообещала непременно передать и сбросила вызов. Как раз принесли салат и… – Аж целая бутылка? – удивленно взглянула на ведерко, в котором охлаждалось шампанское. – Мы не окосеем? – Вряд ли. Но Артуру лучше звони сейчас. Глава 5.2 Глава 5.2 Признаюсь, мелькнула мысль отделаться сообщением, но это уж было совсем трусливо. Поэтому я набралась смелости, нашла его номер в телефонной книге и позвонила, да. А потом еще и честно слушала гудки аж до тех пор, пока связь сама собой не оборвалась. – Не берет, – пожала плечами я и, не без облегчения, настрочила: «Спасибо вам большое за маму. Есения», а для Даночки пояснила: – Отправила сообщение с благодарностью, а то потом забуду. – Ну да, – усмехнулась она. На этом с разговором о Вершинине было покончено. За что я была Даночке страшно благодарна. Ждала ли я от него ответа? Да, почему-то… Может, и впрямь я зажралась, как утверждала Романова, привыкла, что он где-то рядом. Но Артур не ответил. Ни в тот день, ни на следующий, хотя сообщение прочитал. Ну и ладно – решила я и, чтобы поскорее забыть о своем позоре, с головой окунулась в работу. И как же нелегко это было! Я уходила рано утром, возвращалась под вечер и падала на диван от усталости. Не поверите, занималась с детьми. Будто с нуля начинала. А потом, когда все расходились, оставалась с Даночкой и отрабатывала, отрабатывала, отрабатывала… один элемент за другим. И то в отчаяние впадала, потому что все двигалось вперед не так, как я хотела, то в эйфорию, когда все получалось. Недели через три даже стала осматриваться по сторонам, а то ведь все в себе, да в себе… Впервые по-настоящему увидела Руслана, который все это время тоже впахивал в группе с мальчиками. Присмотрелась – взыграл профессиональный интерес, знаете ли. Вечером даже стала отсматривать спектакли с его участием, чтобы понять, о какой сбитой оси говорила Романова. И поняла, ага. В театре (видно, за неимением лучшего) ему давали сольные партии. И если бы не травма, уже в этом году он мог быть назначен премьером. Да только с точки зрения качества исполнения до премьера ему было как до звезды. Из плюсов – рост, сила, выносливость, хорошая координация и прыжок. Из минусов – сбитая ось, да и практически полное отсутствие артистизма. Поймал меня как-то на перерыве. – Давай дружить! – очаровательно улыбнулся. Он мне чем-то напоминал телка на веревочке… Такой добрый увалень, знаете? Упертый, исполнительный, но не слишком инициативный. Совершенно не мой типаж. Зато человек хороший. Это сразу считывалось. Не подлый. Таких в театре можно пересчитать по пальцам. А учитывая, что у меня здесь не осталось друзей, да и то, что впоследствии именно он мог оказаться моим партнером, отказываться от дружбы с ним было глупо. – Давай. Есения. – Подала руку. – Да я тебя еще мелкой помню! И потом, я все твои спектакли смотрел, – как будто бы засмущался. – В прессе писали, что ты вторая Уланова. – Предпочитаю быть собой, – поморщилась я. – Кстати, я тоже твои спектакли видела. К удивлению, Руслан покраснел. Проблеял что-то невнятное. И этим еще больше мне понравился. – Ничего особенного. Ты в курсе, что меня взяли для мебели? Ефимов так и сказал – хорошо будет стоять с его ростом. Я рассмеялась. И заметила весело: – Тогда ты здорово прогрессируешь. Так и началась наша дружба. Не то чтобы я не понимала, что Руслан хочет большего, но… Не мой типаж, да. Зачем? Достаточно было того, что по вечерам, когда уже даже Даночка уходила, мы занимались вместе, поддерживая, мотивируя, хохоча, обзываясь, каждый раз придумывая новые прозвища. А по вечерам или в редкие выходные скидывали видосы с удачными партиями, но чаще – с ужасными, мыли кости коллегам, сетуя на то, что балет нынче не тот, и скрупулёзно отыскивали ляпы в танцах друг друга. В этом смысле мы с Русланом были неравны. Я танцевала, без ложной скромности, чисто. – Это что? – прыснула, ткнув его в бок. – Кто тебя учил так опускать партнершу после поддержки? Жопа – о! – я отклячила бедра. – На это же без слез не глянешь. И почему она по тебе ползет, когда у Чайковского здесь аккорд? Тынц. И все. Она должна спрыгнуть. – Да, стульчик я не умею. И руку боюсь отпустить – вдруг грохнется. – Вот чтобы этого не случилось, вы и ходите на репетиции. Партнеру нужно доверять. Тем более такому сильному. – Я встала и поманила Руслана пальцем. – Подставь руку. – Нет, Сень, ты че? Я не буду делать с тобой поддержку, я… – Давай. С партнершами тебе тоже не везло. Давай, я знаю, что делаю. Понятия не имею, откуда во мне взялась уверенность, что у нас все получится. Мы оба только-только оклемались после травмы и всего пару раз что-то вместе пытались изобразить. А тут, на каком-то кураже… – Ну? Подставь ручку. Мы стали на позицию, я сделала пару вращений, он подставил руку, и… я взмыла под потолок. А потом так же легко спрыгнула на пол. Руслану и делать ничего не пришлось. – Озвереть… Нет, я знал, что так и должно быть, но… Давай еще! – загорелись глаза парня. Я могла его понять. Когда привык делать за партнершу ее работу, а тут – оп, и она все сделала сама, нельзя не проникнуться. И я бы, может, пошла Руслану навстречу – самой понравилось, как легко у нас все получилось, но от двери раздались аплодисменты: – Хорошего понемногу, – строго заметила… Даночка. А ведь мы думали, что она ушла. – Хорошего? – заулыбались мы. – Ой, вот только не надо. До идеала вам еще пахать и пахать, – одернула нас Романова, возвращая с небес на землю. – Но мне нравится, как вы смотритесь, хорошие линии получаются. Надо это обмозговать. Сень, а что если мы этот кусочек на смотре покажем? – А Руслану это зачем? Партия и так за ним, – удивилась я, озираясь на друга. – Да я не против, – пробубнил тот. – Ему это тоже будет полезно. Тебе же Ефимов в лицо говорил, что ты ничего не можешь?