Сердце бешено заколотилось. Звук был ошеломляюще отчетлив, как чье-то дыхание на шее, щекотавшее ухо. И все же минуту спустя она не могла бы его описать. Грубый. Животный. Вот и все. И тут девочка учуяла запах. Вонь горячей крови, осенней лесной земли, мокрой лошадиной или собачьей шкуры. Сильный. Мейкпис сразу его узнала. Она была не одна. «Но это невозможно! Он выжег себя! И мы в трех днях пути от Поплара! Как он мог меня найти? Здесь же уничтожают призраков! Как он мог пробраться в Гризхейз незамеченным?!» Но он пробрался. Эту вонь нельзя не узнать. Каким-то непонятным образом медведь оказался в одной с ней комнате. Мейкпис попятилась к двери, прекрасно понимая, что это бесполезно. Обежала глазами темную комнату. Слишком много теней. Откуда за ней наблюдают полупрозрачные глаза? Почему? Почему он последовал за ней? Мейкпис была напугана и чувствовала себя преданной. Он хотел отомстить своим мучителям, но она-то ничем его не обидела! Честно говоря, тогда в «Ангеле» она подумала, что между ними промелькнула искра взаимного сочувствия, совместно разделенной боли и ярости и он вступился, чтобы спасти ее… «Но это призрак. А призраки хотят одного: пробраться в твою голову. И он к тому же зверь и ничем тебе не обязан! Идиотка! Неужели ты в самом деле подумала, что он твой друг?» А теперь она заперта в одной с ним комнате. Бежать некуда. Спастись невозможно. Внезапно в ухе раздался мощный, докрасна раскаленный рык. Оглушительный! Ближе близкого. Слишком близко. Мейкпис запаниковала и, с визгом метнувшись к двери, заколотила в нее кулаками. – Выпустите меня! – завопила она. – Вы должны меня выпустить! Здесь что-то есть! Здесь призрак! «О, пожалуйста, пожалуйста, пусть поставят стражника перед дверью! И пусть кто-нибудь во дворе меня услышит!» Мейкпис подбежала к окну и попыталась протиснуть лицо между прутьями. – Помогите! – завопила она во всю силу легких. – Помогите! Холод прутьев обжигал лицо. Они прижимались к правому виску и левой щеке, как раз в тех местах, где были синяки. Ощущение потрясло ее, вернув смутные воспоминания. Однажды она уже пыталась просунуть голову между прутьями. Очевидно, рвалась на свободу, к ясному небу. Мейкпис услышала, как ее собственный вопль превращается в гортанный бесконечный рев. Теперь ее лицо прижималось к прутьям с калечащей силой, поворачивалось, протискивалось вперед. Перед глазами девочки плавали темные пятна. Руки бесплодно царапали камень, кожа на кончиках пальцев стерлась… «Прекрати, – велела она себе. – Прекрати. Что же ты делаешь?» Истина поразила ее, словно падающая звезда. «О Боже! О Боже небесный! Какая же я дура! Конечно, медведь смог войти в Гризхейз. И конечно, он здесь! Он во мне!» Ослепленный, отчаявшийся, озлобленный призрак, вселившийся в Мейкпис. Ее худшие страхи оправдались. Теперь медведь будет двигаться в ней ощупью и окончательно повредит рассудок! Искалечит, раздерет в кровь ее тело в лихорадочном стремлении покинуть комнату в башне… «Прекрати!» Смертельно напуганная, она снова призвала на помощь так долго дремавшие силы обороны, ангелов ее сознания. Они сплотились и ринулись в бой, и она услышала рев медведя. Сверхчеловеческим усилием воли Мейкпис закрыла глаза, заключив в темноту себя и медведя. Эта ночь была наполнена безмолвным шумом, и ее сознание ревело в такой же панике, какая обуревала и медведя. Что-то произошло. Внезапный удар сотряс ее сознание до самой сердцевины. На какое-то мгновение она ощутила, как душа бьется и борется за то, чтобы выровняться, обрести равновесие. Воспоминания истекали кровью, мысли рвались в клочья. Медведь набросился на нее. И все же именно этот удар стал той встряской, что вывела Мейкпис из паники. «Боится. Он боится». Она представила огромного медведя, затерянного во мраке, без друзей, пойманного в ловушку, и это продолжалось очень долго. Зверь не мог понять, где он, почему здесь оказался, почему его тело стало таким странным, так ослабло. Он сознавал одно: на него нападают, как нападали всегда. Мейкпис осторожно, но решительно взяла себя в руки и стала управлять дыханием. Спокойно вдыхала и выдыхала, стараясь замедлить сердцебиение, изгнать страх, что медведь разорвет ее изнутри. «Тише», – мысленно прошептала она медведю. И снова представила зверя. Но теперь она стояла рядом с ним, вытянув вперед руки, как в тот момент, когда они пытались защитить друг друга. «Тише, медведь. Тише. Это я». Безмолвный рев сменился таким же безмолвным прерывистым рычанием. Возможно, он успел узнать ее. Совсем немного. Возможно, понял, что теперь на него никто не нападает. «Я твой друг, – сказала она ему, а затем: – Я твоя пещера». «Пещера». Медведь не понимал слов, но Мейкпис чувствовала, что он нерешительно принял мысль, взяв ее в лапы, как берут яблоко. Может, он никогда не был диким и с младенчества рос на цепи. Но все же оставался медведем и в глубине души знал, что такое пещера. Пещера – не тюрьма. Пещера – это дом. Успокоившись, Мейкпис задалась вопросом, как она могла не заметить, что медведь пробрался к ней в голову. Может, постоянная тошнота и странные ощущения – это все оттого, что медведю нужно было место в ее сознании. Он большой, если можно применить такое слово для описания чего-то призрачного. Теперь Мейкпис чувствовала его бездумную силу. Он, возможно, способен разрушить ее рассудок так же легко, как одной лапой перервать ей горло, если бы они встретились в жизни. Но он стал спокойнее, и она поняла, что его власть над ее телом немного ослабла. Теперь она, по крайней мере, могла глотать, расслабить плечи, шевелить пальцами. Мейкпис еще какое-то время собиралась с мужеством. И только потом открыла глаза, убедившись перед этим, что стоит спиной к окну. Для медведя решетка могла означать тюрьму, а она не хотела, чтобы он снова взбунтовался. Поэтому опустила глаза на собственные ладони. Позволила медведю их увидеть. Медленно согнула и разогнула пальцы, чтобы он знал: это ее единственные лапы. Позволила ему рассмотреть сорванные ногти, окровавленные кончики пальцев. «Никаких когтей, медведь. Прости». Легкое содрогание – похоже, медведь что-то почувствовал. Он нагнул голову Мейкпис и стал зализывать израненные пальцы. Он животное и ничем ей не обязан. Он призрак, на которого нельзя положиться. Возможно, медведь лечил собственные раны. Но лизал он очень осторожно, словно покалеченного детеныша. К тому времени, как в комнате появился молодой слуга с розгой, чтобы выпороть Мейкпис за то, что «выла, как язычник, и подняла переполох», девочка приняла решение. Она не предаст медведя… Лорд Фелмотт говорил, что держать в голове буйствующий призрак опасно, и, возможно, это правда. Но она невзлюбила Овадию. Чувствовала себя под его взглядом, как мышь в царстве сов. Если она проговорится о медведе, лорд каким-то образом вырвет его из нее и уничтожит. Конечно, рискованно хранить секреты от такого человека. Если он узнает, что Мейкпис что-то скрывает, ужасно разозлится и, верно, исполнит угрозу – выкинет ее на пустоши или отошлет в Бедлам, где она будет сидеть на цепи и каждый день терпеть порку. Но Мейкпис была рада, что никто не пришел на помощь, когда она кричала. Медведю ни разу в жизни не дали шанса на справедливость. Она все, что у него есть. А медведь – все, что есть у нее. Поэтому она молчала, когда розга несколько раз со свистом обожгла плечи и спину. Боль была сильной, и Мейкпис знала, что останутся рубцы. Но зажмурилась и постаралась успокоить медведя. Если она выйдет из себя и начнет сопротивляться, как, видимо, делала все это время, рано или поздно кто-то может заподозрить, что в ней обосновался призрачный жилец. – Знаешь ли, мне это совсем не по душе, – ханжески заметил молодой человек, и Мейкпис подумала, что он, возможно, верит в то, что говорит. – Но это ради твоего же блага. Она заподозрила, что раньше он никогда ни над кем не имел столько власти. После его ухода глаза у Мейкпис слезились, а спина горела, словно ее прижали к раскаленным прутьям. И эта боль вернула воспоминания, правда не ее собственные. Гитарные переборы и шум табора пульсировали у нее в костях и пробуждали воспоминания о горящих угольях, брошенных под нежные, еще довольно маленькие лапки, чтобы заставить танцевать. Она пошатнулась и попыталась встать на все четыре лапы, но тут же получила болезненный удар по морде. Это были детские воспоминания медведя о том, как его дрессировали. В Мейкпис снова вспыхнул гнев за несчастного зверя. Она обняла себя руками, потому что это был единственный способ обнять медведя. В этот момент они вместе что-то поняли – Мейкпис и медведь. Иногда приходится терпеть боль, иначе люди причинят тебе еще большую боль. Иногда приходится выносить все и терпеть побои. Если повезет и если все сочтут тебя укрощенным и дрессированным… возможно, настанет момент, когда ты сумеешь нанести удар. Глава 6 Мейкпис разбудило слабое позвякивание. В первую секунду она не поняла, где находится, но саднящие раны быстро заставили вспомнить все. Видимо, ей не доверяли настолько, чтобы оставить свечу или светильник, так что свет пробивался только в окно. Девочка приподнялась и с испугом сообразила, что в окне, на фоне густо-фиолетового вечернего неба, торчит чья-то голова, а в прутья решетки постукивает рука. Звяк-звяк-звяк. – Эй! – прошептал человек. Пошатываясь, Мейкпис встала и похромала к окну. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила тощего парнишку лет четырнадцати, цеплявшегося за стену. Он с трудом удерживался на узком карнизе, цепляясь одной рукой за решетку. Каштановые волосы, славное, хотя и очень некрасивое, упрямое лицо. Похоже, его не пугала перспектива упасть с четвертого этажа. Его одежда была лучше, чем у Мейкпис, пожалуй, слишком хороша для слуги. – Кто ты? – резко спросила она. – Джеймс Уиннерш, – ответил он, словно это все объясняло. – Чего тебе надо? – прошипела Мейкпис в полной уверенности, что он не должен находиться здесь. Ей доводилось слышать, что люди иногда посещали Бедлам, чтобы поиздеваться над сумасшедшими, и была не в настроении беседовать с зеваками или насмешниками. – Пришел посмотреть на тебя, – прошептал он. – Иди сюда! Я хочу с тобой поговорить. Она неохотно направилась к окну. Похоже, медведь не любил слишком приближаться к людям, и она не хотела, чтобы он взбунтовался. Когда на лицо девочки упал свет, парень за окном не то торжествующе, не то недоверчиво усмехнулся: – Так это правда! У тебя такой же подбородок, как у меня! Да, – ответил он в ответ на ее изумленный взгляд. – Это наше маленькое наследство. Подпись сэра Питера. Кровь бросилась в лицо Мейкпис, когда до нее дошло, что он имеет в виду. Значит, она не единственный побочный ребенок сэра Питера! В душе ей хотелось верить, что родители любили друг друга и, следовательно, ее собственное существование хоть как-то оправдано. Но нет, всего вероятнее, мать была кратковременным увлечением, не более того. – Я тебе не верю, – прошептала Мейкпис, хотя на самом деле поверила. – Немедленно откажись от своих слов! Этого она не могла вынести. Ослепленная, словно в приступе горячки, она больше всего хотела вырвать прутья решетки и исполосовать ими мальчишку. – Да у тебя горячий нрав, – заметил он с некоторым удивлением. Мейкпис тоже изумилась – впервые кто-то сказал о ней нечто подобное, да еще с оттенком одобрения. – Ты и вправду похожа на меня. Тише, не разбуди весь дом. – Что ты здесь делаешь? – спросила Мейкпис, понизив голос.