– А откуда ты узнал, что мы будем на фестивале? – спрашиваю я. Мне это раньше не пришло в голову. Теперь, когда я перестала плакать, заработал мой ум, и он пытается понять, как чудесный день превратился в кошмар, который к тому же состоит почти из одних загадок. – А я и не знал. Я просто увидел тебя и понял – вот она, моя малышка Кармел. – Но как ты понял, что это я? Мама ничего почти не говорила про своих маму с папой, разве что: «Мы не поддерживаем отношений. Это очень плохо». Я жалела, что у меня нет бабушки с дедушкой, когда друзья рассказывали про своих, как они гуляют вместе или пекут печенье и всякое такое. – Твоя мама посылала мне фотографии каждый год. На Рождество. – Правда? – Да, и мы говорили по телефону несколько раз. Мне хотелось знать, как у вас дела, хотя мы и не виделись. Я подумала – наверное, они разговаривали поздно вечером, когда я спала, потому что ни разу не слышала. Он поворачивается и слегка улыбается мне, и тут я вижу его глаза. Они светло-голубые и какие-то туманные, но видно, что они добрые, и голос звучит так участливо, как будто он по телефону спрашивает, как дела. – Я понимаю, ты хочешь задать множество вопросов. Но сейчас у нас мало времени. Какая все же невероятная удача, что я оказался на фестивале. Ты даже не представляешь, как я рад. Я молчу в ответ, потому что не вижу тут никакой удачи и не понимаю, чему сейчас можно радоваться. Все пошло наперекосяк с той минуты, когда дракон коснулся моего лица своими крыльями и все вокруг почернело. Машина движется в тумане, я совсем не понимаю, где мы, и мне начинает казаться, что в целом мире никого не осталось, кроме нас двоих, и едем мы не по дороге, а по облакам. Похоже, сегодня такой день, когда может случиться все, что угодно. Мы с мамой видели даже, как птицы исчезали в шляпе одного мужчины. Я нащупала пальцами какие-то узелки на сиденье – оказывается, там черный шов на белой обивке. Я дышу медленно и глубоко, как учила мама, когда я маленькая упала и вся была в крови. – Больница уже близко? – Да, совсем рядом. Но мы все едем и едем и никак не приедем, и мне снова становится страшно. – Скажи мне точно, сколько минут еще ехать, – прошу я. Он издает короткий смешок и какой-то странный звук горлом. – Я вот что тебе скажу, моя милая. Давай я позвоню в больницу и узнаю, как там мама. Неплохая мысль? – Он поворачивается и улыбается. – Да, пожалуйста. – Мой голос еле слышен. Он съезжает на обочину, и мы останавливаемся на траве. Он достает телефон из кармана, открывает дверцу машины. – Снаружи лучше сигнал, – говорит он и хочет выйти, но вдруг спохватывается: – А у тебя есть телефон, моя милая? – Нет. Он кивает и выходит из машины. Мне видна в окно только нижняя часть его туловища – он нажимает на кнопки телефона, – а потом туман скрывает его целиком. Как я хотела телефон на день рождения! Но мама с папой сказали «НЕТ», телефон я получу, когда подрасту, потому что от телефона у детей мозги закипают. Я рассказала об этом Саре, и она схватилась за голову и изобразила шипенье, как будто вода в кастрюле закипает, потому что ей-то подарят телефон на день рождения. Он остановил машину совсем рядом с каменной стеной, поэтому из окна я мало чего могу видеть – только какие-то колючки, которые торчат над ней, да щели между камнями. Я подумала – может, выйти из машины, но стена мешает открыть дверь с моей стороны. А перелезать на другую сторону страшно – не хочется запачкать ботинками белые сиденья. Я вся заледенела, и к тому же теперь, когда дедушка был не рядом со мной в машине, а где-то снаружи, мне снова стало страшно – ведь я его совсем не знаю. И неизвестно, как мама отнесется к тому, что я с ним, а страшнее всего была мысль, что она не знает, где я, от этой мысли меня прямо бросало в дрожь. Дверь открывается, от неожиданности я аж подпрыгиваю, и дедушка догадывается, что я испугалась. Это можно понять и по моему лицу, и по тому, как я сжимаю руки одну в другой. – Не хочу огорчать тебя, Кармел. – Он садится рядом и кладет руку мне на плечо. Голос у него добрый и ласковый. Я киваю. Мне немного лучше становится оттого, что он вернулся и знает, что делать, куда идти и все такое. – Не хочу тебя огорчать, но я должен тебе сказать… Боюсь, что мы не сможем поехать сейчас в больницу. Я подскакиваю, как на пружине: – Почему? Почему? Он защелкивает дверь со своей стороны. – Маму увезли в зал. Мы не сможем увидеть ее. Еще одна загадка. – Какой еще зал? Почему ее увезли в спортивный зал? Он улыбается немного криво, одной стороной рта больше, чем другой. – Ты не поняла, моя милая. Имеется в виду операционный зал. Так называют место, где врачи делают людям операции. Врачи пытаются спасти ее, и они спасут. Не правда ли, это очень хорошая новость, Кармел? – Да, наверное, – бормочу я. Но мне как-то не нравится эта картина: мама лежит на большом столе под яркой лампой, а врачи разрезают ее, пока она спит. – Так что нет никакого смысла ехать туда сегодня. Они сказали, что завтра позвонят. Ты хочешь пить, моя милая? Я киваю. В горле у меня пересохло. Он открывает ящик для перчаток и вынимает бутылку с водой. Она наполовину пуста, значит, из нее уже кто-то пил, мне это неприятно, и я стараюсь не прикасаться губами к горлышку. – Мы поедем сейчас ко мне, побудем у меня какое-то время. Пока не получим известий из больницы. Я организую тебе что-нибудь поесть. – Хорошо, – соглашаюсь я, хотя его, похоже, не интересует мое согласие. Он заводит машину, и мы снова выезжаем на дорогу. – А папа? – вспоминаю я. – Да, я только что говорил и с ним. Он сейчас мчится в больницу и очень рад, что есть кому позаботиться о тебе. Он сказал, что из-за стресса плохо соображает. – А… Да, это очень похоже на папу. Я откидываюсь на сиденье, ужасно клонит в сон, но я стараюсь не засыпать. У меня только одна мысль – больше всего на свете я хочу оказаться дома с мамой, и чтобы все было, как прежде. Чтобы не было этой дурацкой сказки про фею, которая должна заслужить себе крылышки. И даже встречи с настоящей писательницей. Где они, все эти феи и писатели, теперь, когда человеку нужна помощь? Нету их. А если бы я оказалась снова с мамой и все было бы хорошо, то я бы никогда-никогда больше не отходила от нее ни на шаг. Я была бы с ней всегда. Держала бы ее за руку. И даже за забор во дворе не выглядывала бы. Никогда. 13 Едем мы очень долго. Наступает ночь, за окнами машины становится темно. Я так устала, что засыпаю. Когда просыпаюсь и вижу ветровое стекло автомобиля, мне кажется на мгновение, что я смотрю в большой телевизор с разбитым экраном, через него смутное изображение пытается проникнуть по эту сторону. – Ты заснула, малышка Кармел. Я поворачиваю голову, дедушкины руки крепко держат руль, как будто он не вел машину все это время, пока я спала. Я не удивляюсь, когда вижу его, потому что я ничего не забыла во сне, хотя и могла бы. Но почему-то у меня бегут мурашки по спине, наверное, это от того, как он произносит «малышка». – Это замечательно, милая, что ты поспала. Сон – это прекрасно. Он поможет тебе справиться с тем потрясением, которое ты пережила. – Голос у него снова добрый, и я решаю, что просто он, наверное, из тех людей, которые не привыкли общаться с детьми – как папина подружка, например, – поэтому его слова звучат как-то неискренно и натянуто, что ли. Он, похоже, совсем не устал. Так и пышет энергией. Мама говорила мне как-то, что такое бывает, если долго не спать. Усталость проходит, и наступает такой… подъем сил. Я сижу в мягком кресле, которое успела нагреть за это время. – Тут очень темно. – Я пытаюсь разглядеть, где мы едем. – Я выбрал трассу В. Она как-то повеселее, – отвечает он. Я не понимаю, чего тут веселого может быть, когда за окном полная темень и вообще ничего не видно, только трава – ее освещают фары – хлещет по колесам. Дедушка начинает напевать: – Я выберу трассу В, а ты не станешь возражать, – и смеется своей песне так, словно придумал что-то очень умное. – Подпевай, Кармел, я научу тебя словам. «Я выберу трассу В, а ты не станешь возражать…»[1] – Нет, спасибо. Он крепче сжимает руль и снова смеется. – Это было бы весело. Когда поешь дуэтом – путь кажется короче. – Нет, спасибо, – я изо всех сил стараюсь быть вежливой, но что делать – мне совсем не хочется петь его песню. Не такое у меня настроение. Он все уговаривает и уговаривает меня, потом, наконец, сдается. – Уже недалеко. Я вглядываюсь в темноту, как кошка, и начинаю различать очертания черных холмов. Это похоже на сельскую местность, только без единого дома. – Я думала, ты живешь в Лондоне, – говорю я. – Ну… понимаешь, Кармел. Дело в том… дело в том, что мы жили в Лондоне. Но после смерти твоей бабушки я не смог там оставаться. Потом я встретил Дороти, она настоящее сокровище, и мы поселились в Уэльсе. В ожидании попутного ветра, который забросит нас куда-нибудь еще. – Бабушка умерла? – Я подскакиваю. – Когда она умерла? – Несколько лет тому назад. Разве мама не говорила тебе, милая? – Он укоризненно качает головой, как будто осуждает маму за то, что скрыла это от меня.