Грузное тело Франсиса, казалось, заполняло всю квартиру, хотя его кошачья, решительная походка совсем не вязалась с неповоротливой тушей. Франсис стал посреди комнаты и какое-то время оценивал ситуацию. Его лицо не выражало ни единого чувства, как будто он всегда знал, что этот день когда-нибудь настанет и ему было не впервой лицезреть подобную драму. – С этой минуты я беру все в свои руки, – объявил он, глядя то на Максима, то на меня. Думаю, только услыхав его голос, бесстрастный и степенный, я наконец понял, что маска толстомордого фашиста, которую Франсис Бьянкардини натягивал при людях, нисколько не соответствовала его истинной натуре. В эту горестную минуту стоявший передо мной здоровяк больше походил на неумолимого главаря банды. Франсис напомнил мне эдакого крестного отца, и, если бы он смог каким-то образом вытащить нас из этой передряги, я был бы готов тут же поклясться ему в верности. – Здесь надо прибраться, – сказал он, обращаясь к Ахмеду, начальнику стройплощадки. – Но сперва сходи-ка и достань из грузовичка брезент. Ахмед был бледен, в его глазах читался страх. Перед тем как исполнить указание, он, не удержавшись, спросил: – А дальше что, хозяин? – Замуруем его в стену, – ответил Франсис, кивнув подбородком на труп. – Какую еще стену? – удивился Ахмед. – В спортзале. 5. Последние дни Винки Рокуэлл Ничто так полно не воскрешает прошлого, как запах, когда-то связанный с ним[56]. Владимир Набоков 1 Наши дни, 13 мая 2017 года – Я больше никогда не говорил с отцом на эту тему, – заверил меня Максим, закуривая сигарету. Солнечный луч позолотил глянцевый корпус его зажигалки «Зиппо», украшенный репродукцией японской гравюры «Большая волна в Канагаве». Мы вышли из душного спортивного корпуса и направились к Орлиному гнезду, узкому, поросшему цветами карнизу, который обрамлял длинный каменный карниз, нависавший над озером. – Я даже не знаю, в каком месте он замуровал труп, – продолжал мой друг. – Может, сейчас самое время спросить у него, а? – Мой отец умер этой зимой, Тома. – Черт, очень сожалею! В наш разговор вкралась тень Франсиса Бьянкардини. Отец Максима всегда казался мне несокрушимым. Как скала, о которую разбивались все, кто по глупости хотел взять ее приступом. Но смерть не обычный противник. В конце концов она всегда побеждает. – Отчего он умер? Максим глубоко затянулся, сощурившись. – Это печальная история, – предупредил он. – Последние годы он большую часть времени проводил у себя дома в Аврелия-Парке. Помнишь, где это? Я кивнул. Мне был хорошо известен этот роскошный квартал, уютно расположенный на взгорье над Ниццей. – В конце года тамошние владения стали мишенью целой серии ограблений, порой довольно жестоких. Бандиты дерзко проникали на виллы, даже когда там были хозяева. Мерзавцы держали их взаперти и пытали. – И Франсис тоже попался им под руку? – Да. На Рождество. Хотя дома у него всегда было оружие, воспользоваться им он не успел. Налетчики мигом скрутили его и стали избивать. Он умер от сердечного приступа – не вынес пыток. Грабежи. Одна из напастей Лазурного Берега – результат облицовки бетоном побережья, бесконечных заторов на дорогах и перенаселенности из-за неизбывного притока туристов… – Тех, кто это сделал, арестовали? – Угу, это была банда македонцев. Причем хорошо организованная. Кое-кого из них полицейские схватили – то ли двоих, то ли троих, и теперь они сидят за решеткой. Я облокотился на парапет. С полукруглой ископаемой террасы открывался захватывающий вид на озеро. – Кроме Франсиса, кто еще знает про убийство Клемана? – Ты да я, и все, – заверил меня Максим. – А моего отца ты знаешь: он не из болтливых… – А твой благоверный? Он покачал головой. – Черт, даже представить себе не могу, чтобы он узнал такое от меня. Жизнью клянусь, я никогда и ни с кем не говорил на эту тему. – Но ведь был еще Ахмед Газуани, начальник стройплощадки. Максим выразил сомнение: – Он нем как рыба. Да и потом, какой ему интерес болтать про убийство, если он был его соучастником? – Он еще жив? – Нет. В старости у него нашли рак, и он вернулся умирать в Бизерту. Я надел темные очки. Время близилось к полудню. Солнце, стоявшее высоко в небе, заливало Орлиное гнездо слепящим светом. Здесь, на простом деревянном балкончике, было хоть и небезопасно, зато очень красиво. Учащимся доступ сюда был заказан раз и навсегда, но, будучи сынком директора, я нарушал запреты – и теперь сохранил волшебные воспоминания о том, как вечерами мы с Винкой курили здесь, потягивая «Мандаринелло»[57] и любуясь отражавшейся в озере луной. – Тип, который посылает нам письма, как пить дать все про нас знает! – со злостью проговорил Максим. – Он затянулся последний раз, докурив сигарету до фильтра. – А у этого Алексиса Клемана была родня? Генеалогическое древо несчастного учителя я знал назубок: – Клеман был единственным сыном своих родителей, на ту пору уже стареньких. Они, наверное, тоже отдали богу душу. Во всяком случае, угроза исходит не от них. – Тогда от кого? От Стефана Пьянелли? Он уже несколько месяцев ходит за мной по пятам. Все следит и вынюхивает, с тех пор как я ввязался в избирательную кампанию Макрона. Копается в старых делах моего отца. К тому же он написал книжку про Винку, помнишь? Возможно, я был наивен, но мне не верилось, что Стефан Пьянелли мог зайти так далеко, чтобы заставить нас открыться. – Он, конечно, проныра, – согласился я. – Только мне трудно представить себе, что он способен строчить анонимки. Если б он нас в чем заподозрил, то сказал бы нам прямо в лоб. Меня другое беспокоит: он говорил про деньги, которые обнаружили в старом шкафчике для одежды. – Ты это о чем? Максим ничего об этом не знал, и я вкратце все ему рассказал: про то, как во время наводнения нашли сотню тысяч франков в спортивной сумке, а на ней обнаружили две пары отпечатков пальцев, при том что одни «пальчики» принадлежали Винке. – Все дело в том, что деньги нашли в шкафчике, который тогда был моим. Максим в легком недоумении нахмурился. И я принялся объяснять подробнее: – До того, как моих предков назначили в Сент-Экз, я выпросил себе комнату и жил в ней все время, пока учился во втором классе. – Помню-помню. – Когда же родители получили назначение и служебное жилье, они попросили меня уступить ту самую комнату какому-нибудь другому ученику. – И ты уступил? – Да, только при условии, что этот малый никогда не будет пользоваться моим шкафчиком и не станет просить у меня ключ от него. Так что я оставил ключ у себя, хотя сам им почти не пользовался, и вот однажды, за несколько недель до своего исчезновения, Винка попросила у меня тот самый ключ. – И не сказала, что собирается припрятать там денежки? – Ну конечно! Эта история со шкафчиком совсем выпала у меня из головы. Я ничего не заподозрил, даже когда Винка пропала. – И все же уму непостижимо, почему следы девчонки так и не нашли.