Стюард пришел спросить Лео, не желает ли он еще чего-нибудь, называя его «сэр». Даже не знаю, что больше встревожило моего друга: то, что его назвали «сэр», или то, что кто-то обращается к нему в такой манере. Лео не ответил, и стюард продолжил обходить стол, принимая заказы. Было очевидно, что Лео не привык к хорошему обращению, особенно со стороны того, кто принадлежал к чистой расе. – Ты в это веришь? – прошептал он, наклонившись так близко к моему уху, что я подумала, что он собирается поцеловать меня. – Огры нам прислуживают! Он захихикал, поднимая свой стакан с теплым молоком, чтобы произнести тост: – За вас, графиня Ханна! Это будет долгое и замечательное путешествие! Я громко рассмеялась, чем вызвала мамину улыбку. – Да, Лео, пей теплое молоко, тебе полезно, – ответила я голосом ворчливой старой графини. За соседним столом четверо молодых людей тоже высоко подняли свои бокалы. Папа улыбнулся им и слегка кивнул, принимая участие в их тосте на расстоянии. Мы с Лео наблюдали за всем, стараясь не хихикать. – Завтра мы так повеселимся! – радостно прошептал он, допив молоко залпом. Телеграмма от компании «Гамбург – Америка Лайн» Понедельник, 15 мая Я чувствовала себя потерянно. Когда я проснулась, я услышала звуки скрипки, играющей интермеццо одной из опер, которые папа обычно слушал дома по вечерам. Я еще не проснулась. Мы снова были в Берлине. Огры были всего лишь кошмарным сном, вызванным взбудораженным воображением. Мне привиделось, что я лежу у ног отца рядом с граммофоном. Он гладит меня по голове, ерошит мне волосы, рассказывая мне об оперной героине Таис, куртизанке и жрице в могущественной египетской Александрии. Ее хотели лишить имущества и заставить отречься от богов, которым она всегда поклонялась. Ее заставили перейти через пустыню, чтобы расплатиться за грехи. Я открыла глаза и увидела, что нахожусь в своей каюте. Двери в папину были открыты, и я заметила граммофон. Он читал в постели, слушая симфоническое итермеццо «Размышление» из оперы «Таис», как в старые добрые времена. Оркестровая музыка заслонила весь остальной мир. Нас отправят обратно в Берлин, потому что мы взяли с собой граммофон! Я была уверена, что он значился в списке нашего квартирного имущества, который нас заставили составить. Кому пришла в голову такая глупая идея – взять его с собой? Мама никогда не простит папу. Она расплачется и будет обвинять меня тоже, без конца повторяя, что нам нужно скрыться. Возможно, она попыталась бы отравить меня той ужасной капсулой, которую папа заставил ее купить у отца Лео. Но мама вошла в мою каюту, выглядя бодрее, чем когда-либо. Если граммофон не беспокоил ее, если она не считала, что нас отправят обратно из-за папиной безответственной любви к музыке, это значило, что мы в безопасности. Она выглядела сияющей и еще более элегантной. Необходимость стряхнуть с себя вялость последних четырех месяцев, чтобы добыть нам разрешения, прочесав пыльные улицы Берлина, заполненного ограми, марширующими в отвратительном единодушии, сотворила с ней чудеса. На ней были длинные свободные брюки из габардина цвета слоновой кости, синяя хлопчатобумажная блузка, подходящий по цвету тюрбан, шарф, повязанный вокруг шеи, и пара темных очков в черепаховой оправе, чтобы защититься от солнца на палубе. На левом предплечье поблескивал широкий золотой браслет, а на правой руке ослепительно сияло обручальное кольцо. Богиня во всем своем великолепии. – Ты можешь идти куда хочешь, кроме машинного отделения, – сказала мне мама. – Это опасно. Иди резвись, Ханна. Папа останется здесь читать. Сегодня прекрасный день. С видом, будто корабль принадлежал ей, мама вышла из каюты, впервые за много месяцев желая вдохнуть свежего воздуха. Мы все еще были в Европе. Вдруг до меня донесся шум из другого порта. Я жаждала оказаться в открытом море, но меня раздражали проносящиеся мимо нас чайки, запах рыбы и засохшей крови вместе с запахом ржавчины и смазки от двигателей, а также гул приближающихся к причалу и отплывающих от него кораблей. Выйдя на палубу, я увидела маму у перил. Ей подавали чай, а она смотрела вниз на французский порт Шербур, внимательно наблюдая за тридцатью восемью пассажирами, поднимающимися на борт. Очевидно, она не узнала ни одного из них, потому что отошла к одному из шезлонгов по правому борту. Я не думала, что она подружится с кем-то из других женщин в первом классе. Она наблюдала, как они проходят мимо, достаточно дружелюбно приветствовала их, но затем поправляла свои темные очки и больше не обращала на этих элегантных женщин внимания, даже если они хотели бы присесть рядом с ней. Она наслаждалась одиночеством. То, что она провела все эти месяцы в заточении за закрытыми ставнями, не выходя на улицу, чтобы повидаться с друзьями, сделало ее асоциальной. Я знала, что морской воздух пойдет маме на пользу. Она выглядела свободной и могла носить свои лучшие наряды, демонстрировать свои драгоценности, иметь всегда под рукой кого-то из персонала. Но она, казалось, не спешила снова пойти в бальный зал. Когда прошлым вечером мама открыла туда дверь, она увидела на задней стене красно-бело-черный флаг. Ее лицо исказила гримаса отвращения, которое заметила только я, и она ушла, не сказав ни слова. Она пошла прямо к капитану. Никто не знает, что она сказала, но факт остается фактом: к утру флаг исчез. Первое, что она сделала еще до завтрака, – отправилась в бальный зал, чтобы узнать, сдержал ли капитан свое слово. – Пока мы в море, он будет заботиться о нас, – сказала она позже. – Он настоящий джентльмен. Корабль задрожал, и раздался еще один гудок. Теперь мы действительно были в пути. Спрятавшись за темными очками, мама улыбалась спокойно, как никогда раньше. Лео подкрался ко мне сзади и закрыл мне глаза. Его руки были влажными. Я включилась в игру и спросила, не папа ли он. Расхохотавшись, он изо всех сил дернул меня за руку. Лео вовсю хозяйничал в первом классе. Он приходил и уходил с нашей палубы, как будто был ее властелином и хозяином. Он больше не боялся, что его отправят обратно к отцу в каюту туристического класса. Его место было здесь, со мной. Капитан и все стюарды знали это. Мне нравилось видеть Лео нарядно одетым. В коричневом пиджаке с большими пуговицами и нагрудными карманами он казался старше, но короткие брюки и длинные чулки выдавали его возраст. Он отступил назад, чтобы я могла составить свое мнение, и развел руки в стороны, как бы спрашивая, что я думаю о его трансатлантическом костюме, и нетерпеливо ожидал моего вердикта. Я оглядела его с ног до головы, не говоря ни слова. Мое молчание было для Лео мучительным, и он отчаянно воскликнул: – Ты что, так и не скажешь мне, как я выгляжу? – Как самый настоящий граф, – передразнила я его, и Лео захихикал. – А ты единственная графиня на борту, Ханна, – ответил он, прежде чем отбежать в сторону и начать осматривать первый класс. Если кто-то прислонялся к перилам, он извинялся и ждал, пока ему освободят место: он ни в коем случае не хотел менять запланированный порядок тщательного изучения корабля, на котором нам предстояло провести еще две недели. Я следовала за ним, как его верный спутник. В первый раз я видела его счастливым. Телеграмма от компании «Гамбург – Америка Лайн» Среда, 17 мая – Я здесь уже несколько часов, – сказал Лео, прислонившись спиной к одной из железных колонн на террасе. – Смотри, я принесла тебе печенье. Я должна была оставить его до вечера. – В машинное отделение! – Что? Лео, мне ведь запретили туда ходить! Несколько пар прохаживались по прогулочной палубе, выясняя, где что находится. Здесь был салон красоты, небольшой магазинчик, продающий сувениры с корабля, открытки и шелковые платки. Я не думала, что кто-то захочет истратить на что-то подобное десять рейхсмарок, которые нам разрешили вывезти из Германии. Мы спустились на шесть уровней вниз, а затем прошли по длинному коридору, который закончился тяжелой железной дверью. Когда Лео открыл ее, раздался оглушительный шум, а от запаха горелой смазки меня затошнило. Прислонись я к стене, я бы испортила свое сине-белое платье в полоску. Но мне не хотелось расстраивать маму. Лео с любопытством разглядывал сложный механизм, который приводил в движение гиганта, на котором мы плыли. Была бы его воля, он бы часами наблюдал за поршнями, движущимися вперед и назад с точным, неизменным ритмом. Но неожиданно Лео покинул свой наблюдательный пост. – Давай вернемся к остальным! – крикнул он мне, и его голос поглотил шум двигателей. И он пустился бежать. У Лео уже появилось несколько друзей на «Сент-Луисе». Казалось, он уже пробыл на борту несколько месяцев. Мы поднялись на четвертую палубу, где находилась группа мальчишек, которые нетерпеливо ждали нас – точнее, Лео. Высокий мальчик с глупым выражением лица встал, когда Лео подошел к ним. Он был в надвинутой на глаза кепке, а его щеки разрумянились от холодного воздуха. – Эдмунд, ты простудишься! – крикнула его мать, сидевшая под одним из палубных навесов, закутавшись в толстое коричневое одеяло. Эдмунд не обратил на нее никакого внимания, только топал ногой, как ребенок, который вот-вот закатит истерику. Там были еще два мальчика. Как сказал мне младший, представившийся Вальтером, они приходились друг другу братьями. Его старший брат Курт, впрочем, проигнорировал меня. Они оба были одеты в шляпы и казавшиеся огромными куртки, как и их обувь и чулки, свободно болтающиеся у лодыжек. Я догадалась, что родители купили им одежду для путешествия на несколько размеров больше, чтобы она прослужила несколько месяцев на Кубе и, вероятно, там, куда они направятся после. – Так ты и есть знаменитая Ханна, та самая «немецкая девушка», – лукаво заметил Вальтер. Я поняла, что он был моим ровесником или, может быть, немного старше. Я сделала вид, что не услышала его. Лео попытался завязать разговор, начав описывать корабль: его воронку, мостик, мачту, которая была самой высокой частью корабля, разницу между левым и правым бортом. Он говорил о капитане так, будто тот был его близким другом, с которым он советовался каждый вечер насчет того, какие решения следует принять, а на следующее утро первым делом претворить их в жизнь. Я знала, что рано или поздно кто-нибудь обязательно упомянет «немецкую девушку». Эта жалкая обложка, судя по всему, будет преследовать меня всю жизнь. Да, я была немецкой девушкой – и что с того? Мне хотелось сказать ему: «Может, я и немка, но я вне закона, как и ты». – А ты знаешь, что на корабле есть бассейн? – спросил Курт, то и дело стараясь убрать кепку с глаза. – Когда мы дойдем до середины Атлантики, будет не так холодно, и они откроют его. Вы взяли с собой купальные костюмы? Глуповатый мальчик предложил пойти поиграть на прогулочной палубе, но Лео его не слушал. Мы все были просто свитой самого популярного пассажира на «Сент-Луисе». Именно он все контролировал и отдавал приказы. Ему не хватало только белой фуражки с черным козырьком, как у капитана. И поэтому мы все проигнорировали предложение Вальтера. В действительности мы только и делали, что перебегали с одного места на другое, но Лео все равно смог хорошо изучить корабль. Он уже запомнил лабиринты, ведущие к каютам, бальным залам, спортзалу и к капитанским рубкам, где команда собиралась вместе, чтобы поиграть в карты и покурить. Лео без ограничений забирался в самые невообразимые места. И никто его не останавливал. Дети образовали группы по возрасту. Самые маленькие оставались под присмотром. Девочкам и в голову не пришло бы составить компанию мальчикам, и я подумала, что они, должно быть, смотрели на меня косо, потому что я входила в компанию Лео. Вальтер оказался более неуклюжим из братьев: с момента нашего знакомства он падал, терял шапку и отставал так часто, что мы уже хотели бросить его. И тут он столкнулся с одной из чванливых девчонок, притворяющихся подростками. – Смотри, куда идешь, если не хочешь неприятностей, – сказала самая высокая из них. На ней были смешная матросская шапочка и темные очки, которые норовили сползти с ее носа. – А ты, что ты делаешь с этой бандой головорезов? Почему бы тебе не остаться здесь, с нами? Фрау Розенталь будет недовольна, если узнает, что ты ходишь с этими мальчишками. На мгновение я остановилась, не потому что мне хотелось дружелюбно ответить этим девушкам, которые воспитывались с единственной целью удачного замужества, а потому что устала от всей этой беготни. Лео сможет найти меня позже.