Внутри, во чреве помятой, искореженной рыбы, которая когда-то была «Ладой Гранта», двое. Один впереди, там, где должен быть руль. Но руля нет. Нет ни руля, ни лобового стекла, а только… (Море ты море, ты – родина волн.) * * * Один спереди, но его уже нет. Другой сзади. И вокруг мужики – водители. Кто-то светит мобильником, двое пытаются отогнуть дверь и еще один, с зубилом и кувалдой, не знает, как подобраться. – Надо машиной дернуть, у меня трос хороший, рывковый. – Нельзя, сдвинем, менты приедут, нельзя… – Чего нельзя, вон парень на «прадике», выдернет эту дверь и все дела. – Я что, я могу… – Может, он еще живой… Живой. В свете мобильника белая-белая рука парня, зажатого между промятой крышей дохлой рыбы-гранты и кожаным, залитым чем-то черным сиденьем, вдруг дернулась, и пальцы пошевелились. – Жив! Я видел! Рука дернулась! Давай зубило, мужик! Давай, говорю, зубило! И он вырывает у мужика зубило и выхватывает кувалду с такой яростью, что тот даже не сопротивляется. Удар. Удар. Удар. У меня родился сын! Удар. – Парень, подожди, сейчас подцепим! – Его рука дернулась! Я видел. Вытащим его, говорю, вытащим! Удар. Удар. – Мальчики! Это не я, они на встречку! Пожалуйста! Господи! Удар. Удар. – Окна оставшиеся выбить! (Учил он двери и окна играть, в берег, в бессмертие, в сон и в тетрадь.) * * * Удар. Кувалда летит мимо и натыкается на руку, как минута натыкается на минуту, и волна боли накатывает черная, а за ней другая, и они затягивают все. (Волны – это морские дети.) У меня сегодня родился сын. Жена еще в роддоме, конечно, она лежит в палате на три койки. С такими же мамашками они обсуждают качество памперсов и мужей. Обсуждают квартиры и дома, в которых живут. И родителей. И родителей мужей. И в палате у них тепло. И дома тепло. А здесь, кажется, какие-то капли. Дождь. (И вырос на месте дождливом дом. Жил дом хорошо.) * * * – Врача, врача пропустите! – Пустите! – Мы дверь отогнули. – Тот еще, может, жив. Сзади. Спереди-то точно труп… И доктор смотрит на парня, что зажат во чреве рыбы-гранты, и щупает шею и руку. И говорит: – Давно уже нет. Наверное, сразу. Мгновенно. Дождь. Идет дождь. Пахнет бензином. Как сильно пахнет бензином. (А после на небо переселились. Откуда брызгали дождем.) – Доктор, гляньте, вон парень руку разбил! Кувалдой, когда доставали. – Этого в травмпункт надо. Сейчас обработаем… – Я сам доеду. У меня сын родился. – Поздравляю. Второе января. Повсюду в кюветах алкашня лежит. Тут не только сына родишь. Кого угодно родишь, лишь бы другую работу найти. – О, менты приехали… И все-таки ведь он жил. У него совсем недавно шевелилась рука. – Я всегда запоминаю детали. У него шевелилась рука. Я видел. – Теперь чего уж. Вон, ментам расскажешь… – Они вылетели на встречку! У меня машина, кредит недоплачен еще! – Рука такая белая. Кисть дернулась и пальцы пошевелились. Я всегда записываю детали… (В берег, в бессмертие, в сон и в тетрадь.) * * * Он едет домой. И дождь льет. Стучит по стеклам. Он все боится не успеть. Ведь чуть опоздаешь, и пошло-поехало. Одно цепляется за другое, минута натыкается на другую, час прилипает к часу, и за днем обязательно приходит вечер. Ночь.