– У меня сложилось впечатление, что она была совершенно несамостоятельной. – Да, она делала все так, как ей велели родители. – Интонация Юрунн Шлеттебё имела язвительный оттенок. – Печальная жизнь, – сказала Кайса в попытке нащупать почву. – Да, писать тут почти не о чем. – Посмотрим, – ответила Кайса. – Ты потеряла с ней связь, когда вы стали старше? – Да, она не хотела ни в чем участвовать. Или, может быть, ей не разрешали. – Родители? – Отец. – Юрунн Шлеттебё сплюнула табачную крошку. – Он был настоящим мешком с дерьмом. И еще… – Она секунду помедлила, прежде чем продолжить: – Как будто он ревновал ее. – Ревновал? К кому же? – Ко всем, с кем она проводила время, особенно к Юханнесу, их соседу. Сиссель часто была с ним, но отец терпеть его не мог. – Почему? – Просто Педер был таким человеком. – Сиссель с Юханнесом встречались? – Этого я не знаю. – Может быть, они излишне оберегали ее, потому что любили, боялись за нее, как часто делают родители? – В таком случае это была забота, которая ничего хорошего ей не принесла. Она уничтожила ее. – Уничтожила? – Я иногда видела Сиссель в магазине и молельном доме после того, как мы закончили среднюю школу, но было совершенно невозможно поддерживать с ней связь, когда она перестала говорить. Кроме того, она никогда не бывала одна, отец всегда шел за ней по пятам. – Ты помнишь, когда она перестала разговаривать? – В последний год средней школы. В то время она много болела. – Что с ней случилось? – Думаю, это что-то психологическое, ее несколько месяцев не было в школе в последнем полугодии. Ходили слухи, что ее клали в то или иное место. – Юрунн Шлеттебё с силой затушила сигарету в пепельнице. – Многие сейчас могут пожалеть. – О чем же? – Что мы ничего не сделали. Мы же видели синяки. – Он ее бил? – Да, но она никогда не хотела говорить об этом, – сказала она и выпустила дым вверх. Туне стояла около дома, когда Кайса и Юрунн Шлеттебё вышли на лестницу. Она держала на руках Юнаса. Кайса поспешила попрощаться и спустилась к ним. – Он начал плакать, и я подняла его из коляски, – сказала Туне. – Надеюсь, я правильно поступила. – Конечно, ты молодец, – улыбнулась Кайса и увидела, что Туне просияла. Юнас громко запротестовал, когда его посадили обратно в коляску, но замолчал, когда они покатили его вверх по дороге. – Ты сказала, что Сиссель была доброй, – спросила Кайса. – Ты хорошо ее знала? – Нет, не очень, совсем немножко, – ответила Туне. Она немного покусала нижнюю губу, прежде чем ответить. – Многие не любят… ну, вы знаете, не любят тех, кто отличается. Но Сиссель всегда была очень милой со мной, с самого моего детства. В живой изгороди между нашими домами есть дырка, и когда я была маленькой, я часто там стояла. Если она замечала меня, будучи в саду, всегда подзывала меня к себе и давала шоколадку, а иногда какие-нибудь вещи. Однажды она подарила мне большую мягкую игрушку, я все еще храню ее. – Сиссель говорила с тобой? – Нет, я не помню, чтобы она когда-нибудь говорила, только улыбалась, сажала меня на колени и гладила по голове. Кайса рассказала, что собирается продолжить работать для «Суннмёрспостен», и поэтому ей нужна помощница, которая сможет гулять с коляской и разгрузит Карстена по вечерам и, может быть, на выходных. Иногда Кайсе придется проводить целые дни на работе, до вечернего дедлайна. Перед тем как расстаться, Кайса спросила Туне, сможет ли та сообщить, если увидит что-нибудь интересное для нее как для журналиста, так как она ближайшая соседка Сиссель. Туне пообещала сделать это, и они обменялись мобильными. В тот вечер Кайса написала статью для завтрашнего выпуска газеты о социальной изоляции Сиссель Воге. Она описала, как Сиссель начала отдаляться от других в подростковом возрасте и перестала говорить, и что она пользовалась записной книжкой, чтобы общаться с людьми, и что ее редко видели, только в молельном доме или в магазине, но часто наблюдали, как она подолгу гуляла одна в горах и вдоль берега моря. Кайса попросила Бенте дать интервью, но она не захотела. Может быть, это ее муж воспротивился? Тем не менее Кайса получила разрешение цитировать Юрунн Шлеттебё, если та останется анонимом. Словами «но подруга детства не знает, почему Сиссель Воге перестала разговаривать» Кайса завершила статью. Она не стала писать о ее родителях, так как оба они мертвы и не смогут себя защитить от критики Юрунн Шлеттебё. Завтра она попробует получить интервью с соседом Юханнесом. Возможно, он знает больше. «Молодая девушка не может перестать разговаривать без причины», – подумала Кайса. 14 В те периоды, когда отец не пил, он был как все другие отцы. Тогда он компенсировал все зло и был очень любящим и заботливым. Он превращался в Лучшего Папу в Мире, который водил их в церковь, участвовал в Армии спасения, читал вечерние молитвы вместе с ними и рассказывал, как сильно любит их, гладя по головам и обнимая. Они ходили в долгие путешествия на лыжах с апельсинами и «Kvikk Lunsj»[5], разжигали костры и жарили сосиски, ездили в воскресные поездки на машине вдоль фьорда. В такие моменты лицо матери смягчалось. Может быть, именно это и давало детям понять, как сильно она страдала: огромный контраст между этой мягкостью, улыбкой, делавшей ее такой красивой, и молчаливой серьезной женщиной, которой она становилась, без сопротивления принимая все, что он говорил, и все, что причинял ей. Когда отец был трезв, он молил о прощении, и мама говорила: – Мы все понимаем, что ты не хотел этого. – Обещаю больше не пить, – говорил он и засыпал ее подарками – украшениями, духами, одеждой. – Отныне ни капли больше, – провозглашал он. Они так сильно хотели ему поверить, но слишком хорошо знали, что это только вопрос времени, когда он уйдет в новый запой с беспричинными, необъяснимыми приступами ярости. В то же время эти хорошие периоды были необходимой передышкой, они создавали иллюзию нормальной жизни, не дающую им опуститься на дно, дающую время собраться и силу терпеть все плохие дни, когда они возвращались и детям приходилось искать убежище в укрытии в лесу. Удивительно, что никто не обратился в Организацию по охране детства или в полицию, ведь они жили бок о бок с другими людьми и все по соседству должны были знать, как обстояли дела у них дома. Или, может быть, именно в этом и была причина, почему никто ничего не предпринимал. Все было слишком близко, было бы неприятно оказаться тем, кто сообщил. Наверное, это также было не совсем безопасно, учитывая необузданную ярость того человека. Но была одна женщина, которой было не все равно. Одинокая фрекен Бьельке в инвалидной коляске, живущая прямо напротив, часто приглашала детей к себе. Когда отец приходил домой пьяным и дети убегали из дома, нередко случалось, что она подходила к двери и звала их к себе. Никогда ничего не говоря, не спрашивая, она всегда делала им толстые бутерброды – всегда с коричневым сыром и вареньем – и накрывала на стол перед телевизором в гостиной, садилась вместе с ними, не приставая с расспросами. Но сочувственное выражение лица выдавало ее: она все знала, и когда они собирались домой, она брала девочку за руку и шептала: – Просто приходите сюда. 15 На следующее утро во время завтрака у Кайсы зазвонил телефон. Это была Туне. – У Юханнеса полиция, – запыхавшись, выпалила она до того, как Кайса успела сказать «привет». – Ты видишь, что там происходит? – Они только что зашли в дом. Кайса спросила, сможет ли Туне снять фото мобильным телефоном. – У меня есть хороший фотоаппарат, – ответила та. Они договорились, что Туне перезвонит до того, как уедет в школу, если случится что-нибудь важное. Через четверть часа она снова была на связи и рассказала, что полицейские забрали Юханнеса на своей машине. Туне и Кайса договорились встретиться около школы, чтобы Кайса смогла забрать флешку с фотографиями, так как времени загрузить их в компьютер и переслать по электронной почте у Туне уже не было.