Воскресенье, 18 августа 2013 года Утро Я не знаю, как лучше поступить, поэтому просто звоню в дверь. Наверное, следовало сначала позвонить по телефону. Не очень-то вежливо заявляться нежданно-негаданно с утра пораньше в воскресенье. Я начинаю хихикать. Это наверняка от нервов. Я не знаю, что делаю. Дверь никто не открывает. Чувствуя, как нарастает напряжение, я прохожу по боковому проходу. И снова испытываю сильнейшее ощущение дежавю. В то утро, когда я проникла к ним в дом и забрала малышку, я точно не хотела сделать ей ничего плохого. Теперь у меня нет никаких сомнений. Я иду вдоль стены дома в прохладной тени, слышу голос Анны и думаю, не мерещится ли мне. Но нет, Анна действительно сидит во внутреннем дворике. Я окликаю ее по имени и приподнимаюсь на цыпочках, чтобы заглянуть через забор. Она смотрит на меня. Я ожидаю увидеть на ее лице выражение шока, но она, похоже, даже не удивлена. — Привет, Рейчел, — говорит она, поднимаясь, берет девочку на руки и прижимает к себе. Она смотрит на меня спокойно и серьезно. Глаза красные, на бледном чистом лице ни следа макияжа. — Чего тебе надо? — Я звонила в дверь, — отвечаю я. — Я не слышала. — Она устраивает ребенка у себя на боку и отворачивается, будто собирается войти в дом, но на пороге останавливается. Я не понимаю, почему она не кричит на меня. — Где Том, Анна? — Его нет. Он ушел на встречу со своими армейскими приятелями. — Нам надо уходить, Анна, — говорю я, и она начинает смеяться. Воскресенье, 18 августа 2013 года Утро По какой-то причине меня вдруг разбирает смех. Бедная толстая Рейчел стоит в саду, красная и потная, и говорит, что нам надо уходить. Именно «нам». — И куда мы пойдем? — спрашиваю я, когда приступ смеха проходит. Она смотрит меня потерянным взглядом, не зная, что сказать. — Я никуда с тобой не пойду. Эви ерзает и капризничает, и я спускаю ее на землю. Кожа у меня все еще горит после утреннего душа, когда я нещадно ее скребла, а рот, щеки и язык болят, как от укусов. — Когда он вернется? — спрашивает она. — Думаю, не скоро. На самом деле я понятия не имею. Иногда он может провести целый день, карабкаясь по стенке для скалолазания, — или я считала, что он проводит там весь день. Теперь я не знаю. Я знаю лишь, что он забрал с собой сумку с вещами для тренажерного зала и скоро выяснит, что телефона в ней нет. Я подумывала, не переехать ли нам с Эви на какое-то время к сестре, но меня смущает телефон. Что, если его найдут? Там постоянно крутятся ремонтники, телефон могут найти и передать в полицию. А на нем мои отпечатки. Потом я подумала, что смогу отыскать его сама, но для этого надо дождаться вечера, когда меня никто не увидит. Наконец до меня доходит, что Рейчел продолжает говорить и задает мне вопросы. Я не слушала ее. Я так устала. — Анна, — говорит она, подходя ближе и пытаясь поймать мой взгляд своими большими черными глазами, — ты когда-нибудь встречалась хоть с одним из них? — С кем? — С его армейскими приятелями. Тебя знакомили хоть с кем-то из них? Я качаю головой. — Тебе не кажется это странным? Вообще-то я только сейчас понимаю, насколько странно ее появление у нас в саду в такой ранний воскресный час. — Да нет, — отвечаю я. — Они — часть его другой жизни. Одной из его жизней. Как и ты. Какой должна была стать и ты, но мы никак не можем от тебя избавиться. Она вздрагивает от обиды. — Что ты здесь делаешь, Рейчел? — Ты знаешь, почему я здесь, — отвечает она. — Ты знаешь… чувствуешь, что происходит нечто странное… Она смотрит так серьезно и с таким пониманием, будто действительно за меня переживает. При других обстоятельствах это было бы даже трогательно. — Хочешь кофе? — спрашиваю я, и она кивает. Я варю нам кофе, и мы молча сидим в саду, и наше молчание совсем не враждебное. — Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — Что армейских приятелей Тома не существует? Что он их выдумал? А сам сейчас с другой женщиной? — Я не знаю, — отвечает она. — Рейчел? Она поднимает на меня взгляд, и я вижу в ее глазах страх. — Ты хочешь мне что-то рассказать? — Ты встречалась с родными Тома? — спрашивает она. — С его родителями? — Нет. Они не разговаривают. Они перестали разговаривать с Томом, когда он ушел ко мне. Она качает головой: — Это неправда. Я их тоже никогда не видела. Они даже не знакомы со мной, так с чего им меня жалеть? У меня в голове, где-то у затылка, прячется черный ком. Он образовался, когда я услышала по телефону ее голос. Я пыталась упрятать этот ком подальше, но сейчас он начинает разбухать и разрастаться. — Я тебе не верю, — говорю я. — Зачем ему это придумывать? — Потому что он постоянно лжет. Я встаю, собираюсь уйти. Мне неприятно, что она это говорит. И я злюсь на себя, потому что, похоже, ей верю. Мне кажется, я всегда знала, что Том лжет. Просто раньше его ложь меня вполне устраивала. — Он умеет лгать, — соглашаюсь я. — Ты понятия не имела про нас, верно? Мы столько месяцев встречались, трахались как заведенные в доме на Крэнхэм-стрит, а ты ни о чем и не догадывалась. Она с трудом сглатывает и кусает губу. — Меган, — говорит она. — Как насчет Меган? — Я знаю. Они были любовниками. Мне странно, как звучат эти слова, которые я впервые произнесла вслух. Он изменил мне. Изменил мне! — Не сомневаюсь, что тебе это приятно слышать, — говорю я, — но теперь ее нет, так что это не важно. — Анна… Черный ком уже разросся так, что ему тесно в черепе, он обволакивает глаза, и я с трудом различаю предметы. — Они были любовниками. И это все! Больше ничего! Это совсем не означает… — Что он убил ее? — Не смей так говорить! — кричу я вне себя. — Не смей так говорить при моем ребенке! Я усаживаю Эви за второй завтрак, который она послушно начинает есть без всякого скандала впервые за многие недели. Она как будто понимает, что сейчас меня тревожат другие заботы, и я обожаю ее за это. Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда мы выходим в сад, хотя Рейчел по-прежнему там — стоит в самом конце у забора, провожая взглядом уходящий поезд. Немного погодя она замечает, что мы вернулись, и подходит ближе. — Тебе они нравятся, верно? — говорю я. — Поезда? А я их ненавижу! На дух не переношу! На ее губах появляется полуулыбка. Я замечаю, что на левой щеке у нее образуется глубокая ямочка. Я никогда ее раньше не видела. Наверное, потому, что редко видела, как она улыбается. А точнее, не видела никогда. — Вот и еще одна ложь, — говорит она. — Он рассказывал, что ты обожаешь этот дом, обожаешь в нем все, даже поезда. Он говорил, что ты даже думать не хочешь о том, чтобы сменить жилище, что настаивала на переезде сюда, к нему, несмотря на то, что раньше здесь хозяйничала я. Я качаю головой: — Зачем ему такое говорить?! Это полная чушь! Я два года уговариваю его переехать в другое место. Она пожимает плечами: — Потому что он постоянно лжет, Анна. Во всем.