Посреди комнаты разверзлась огромная дыра и поглотила меня. — Это неправда! — возмутилась я. — Я не забирала… все было не так, это ложь. Я… я не забирала ее. Я была так потрясена, что меня начало трясти. Я не смогла сдержать слез и сказала, что хочу уйти. Райли отодвинулась на стуле, встала и, кивнув Гаскиллу, вышла. Гаскилл подал мне бумажную салфетку. — Вы можете уйти в любой момент, миссис Уотсон. Вы сами пришли поговорить с нами. — Он улыбнулся, и улыбка вышла извиняющейся. В тот момент он показался мне таким понимающим, что даже захотелось взять его за руку и сжать ее, но я сдержалась, потому что такое поведение выглядело бы более чем странным. — Мне кажется, вы хотите рассказать мне что-то еще, — произнес он, благодаря чему понравился мне еще больше, поскольку сказал «мне», а не «нам». — Наверное, — продолжил он, поднимаясь и провожая меня до двери, — нам лучше сделать перерыв, чтобы вы могли размять ноги и перекусить. А когда отдохнете, вернетесь и все мне расскажете. Я собиралась махнуть на все рукой и вернуться домой. Шла к железнодорожной станции, готовая больше об этом не вспоминать. Но потом подумала об электричке, о том, как буду ездить каждый день туда и обратно по этой ветке мимо дома Меган и Скотта. А что, если они так ее никогда и не найдут? Я буду постоянно задаваться вопросом — я понимаю, что это маловероятно, но все же: не мог ли мой рассказ чем-то ей помочь? Что, если Скотта обвинят в причинении ей вреда только потому, что они понятия не имели о «В»? Что, если она, избитая и истекающая кровью, лежит сейчас связанная у «B» дома в подвале или похоронена в саду? Я послушалась Гаскилла, купила в магазине на углу бутерброд с ветчиной и сыром и бутылку воды и отправилась в парк Уитни — довольно убогий клочок земли, окруженный домами и почти полностью покрытый заасфальтированными игровыми площадками. Я сидела на скамейке и смотрела, как матери и няньки ругают своих подопечных, которые тащат в рот всякую дрянь с земли. Когда-то — несколько лет назад — я сама мечтала об этом. Мечтала, как буду приходить сюда — понятно, не чтобы есть бутерброды с ветчиной и сыром в перерыве между полицейскими допросами, а со своим ребенком. Я мечтала, как куплю легкую прогулочную коляску, как буду долго выбирать чудесные одежки и развивающие игрушки в детских торговых центрах. Я думала о том, как буду сидеть здесь и качать на коленях свою малютку. Но этому не суждено было случиться. Врачи не могли объяснить, почему я никак не могла забеременеть. Я была достаточно молода, достаточно здорова, мало пила, когда мы пытались. Сперма у мужа оказалась здоровой и обильной. Беременность просто не наступала. У меня не случались выкидыши, я просто не могла забеременеть. Мы прошли один цикл ЭКО — больше нам было не по карману. Процедура, как нас и предупреждали, оказалась неприятной и неудачной. Но никто мне не говорил, что нас это сломает. Что и произошло. Вернее, сломалась сначала я, а потом и мы оба. Я сама все разрушила. Проблема бесплодия состоит в том, что от нее невозможно отмахнуться. Во всяком случае, когда вам около тридцати. У моих подруг были дети, у подруг моих подруг тоже были дети, все праздновали беременность, роды и первые дни рождения. Меня постоянно об этом спрашивали. Мать, наши друзья, коллеги по работе. Когда настанет и моя очередь? В какой-то момент мое бесплодие стало обычной темой воскресных обсуждений — не только наших с Томом, но и знакомых. Что мы пробовали, что надо попробовать, стоило ли пить второй бокал вина? Я была еще молода, впереди было так много времени, но неудача накрыла меня с головой, будто саван, отравила все вокруг, выбила почву из-под ног, и я перестала надеяться. В то время я отказывалась верить, что проблема во мне и что это из-за меня у нас ничего не получалось. Однако скорость, с которой Тому удалось оплодотворить Анну, показала, что проблем с вирильностью у него точно не имелось. Я ошибалась, считая, что вина лежит на нас обоих, — виновата во всем была только я. Моя лучшая подруга по университету Лара родила за два года двоих детей — сначала мальчика, а потом девочку. Мне они не нравились. Я ничего не хотела о них слышать. Я не хотела с ними встречаться. Через какое-то время Лара перестала со мной общаться. На работе одна девчонка рассказала мне — причем небрежно, будто речь шла об аппендиците или удалении зуба мудрости, — что недавно сделала медицинский аборт, который оказался куда более щадящим, чем хирургический, который она делала, когда училась в университете. После этого я не могла с ней разговаривать, я даже смотреть на нее не могла. В офисе это заметили, и пошли разговоры. Том относился ко всему не так, как я. Во-первых, проблема заключалась не в нем, и ему ребенок не был нужен так же сильно, как мне. Он хотел быть отцом, действительно хотел, — я уверена, что он мечтал гонять с сыном мяч во дворе или носить на плечах дочку в парке. Но он считал, что мы можем прожить счастливую жизнь и без детей. Нам хорошо сейчас, говорил он, так почему нам не может быть хорошо и в будущем? Я его расстраивала. Он не мог понять, как можно страдать от отсутствия того, чего в твоей жизни никогда не было, и как можно это оплакивать. В своем горе я чувствовала себя одинокой. Из-за одиночества я начала пить, сначала немного, потом больше, и этим только все усугубила, потому что меня стали сторониться: кому охота иметь дело с пьяницей? Я многое теряла, потому что пила, и продолжала пить из-за новых потерь. Мне нравилась моя работа, но о «блестящей карьере» речь не шла, а даже если бы и шла, то будем честными: в женщинах по-прежнему ценятся только красота и способность рожать. Я не красавица и не могу иметь детей, тогда какой от меня толк? Никакого. Я не могу оправдать всем этим свое пристрастие к алкоголю — не могу винить родителей или детство, похотливого дядю или какую-то страшную трагедию. Это целиком моя вина. Я всегда любила выпить. Но постепенно меня стала одолевать тоска, а тоска — плохой компаньон и для самого человека, и для тех, кто его окружает. И тогда я превратилась из выпивающей в пьющую, а таких сторонятся все. Сейчас я отношусь к проблеме детей спокойнее, с тех пор как мы с мужем разошлись, я уже не ощущаю эту боль так остро. У меня не было выбора. Я прочитала много книг и статей и поняла, что должна научиться с этим жить. Есть варианты, есть надежда. Если я образумлюсь и перестану пить, то смогу кого-нибудь усыновить. Мне почти тридцать четыре года, однако до конца я так и не оправилась. Сейчас мне лучше, чем несколько лет назад, когда я бросала тележку и выходила из супермаркета, если в нем оказывалось много мам с детьми; тогда я бы не смогла прийти в парк вроде этого, сесть рядом с детской площадкой и наблюдать, как пухлые малыши катаются с горки. Были времена, когда боль становилась нестерпимой и я думала, что теряю рассудок. Наверное, я действительно его теряла на какое-то время. В тот день, про который меня спрашивали в полицейском участке, я была вне себя. Слова, сказанные Томом, закрутились тогда у меня в голове, и я пришла в бешенство. Вернее, не сказанные, а написанные им в «Фейсбуке», — я прочитала их тем утром. Рождение у них ребенка не явилось для меня шоком — я знала, что она беременна, он говорил мне об этом, и я видела ее, видела розовые занавески в детской. Поэтому я знала, что это должно случиться. Но я думала о ребенке как о ее ребенке. Пока не увидела его фотографию с младенцем на руках и подписью: «Так вот из-за чего весь сыр-бор! Не знал, что бывает такая любовь! Это самый счастливый день в моей жизни!» Я подумала о том, как он мог написать такое, зная, что я увижу это и прочитаю. Он знал, что это убьет меня, и все равно написал. Ему было не важно. Родителям важны только их дети. Они являются центром мироздания, только они и имеют значение. Все остальные не важны, не важны ни их страдания, ни их радости, потому что остальные находятся за пределами реальности. Я была в бешенстве, ничего не соображала. Может, мне хотелось отомстить. Показать им, что моя боль очень даже реальна, не знаю. Но я совершила глупость. Я вернулась в полицейский участок через пару часов, спросила, могу ли поговорить с ним одним, но он сказал, что хочет, чтобы Райли тоже присутствовала. После этого он стал мне нравиться меньше. — Я не врывалась к ним в дом, — сказала я. — Да, я действительно к ним ходила, хотела поговорить с Томом. Но на звонок никто не ответил… — Тогда как вы оказались в доме? — спросила Райли. — Дверь была открыта. — Входная дверь? Я вздохнула: — Нет. Конечно, нет. Раздвижная дверь сзади, что ведет в сад. — А как вы попали в сад за домом? — Я перелезла через ограду, знала, что… — Так вы перелезли через ограду, чтобы попасть в дом бывшего мужа? — Да. Мы раньше… Сзади всегда хранился запасной ключ. У нас было место, где мы прятали запасной ключ на случай, если кто-то потеряет или забудет свой. Но я не вламывалась в дом, это неправда. Я просто хотела поговорить с Томом. Я подумала, что, может, звонок сломался или еще что. — Это было в рабочий день, не так ли? Почему вы решили, что ваш бывший муж окажется дома? Вы созванивались с ним, чтобы узнать? — спросила Райли. — Господи, вы дадите мне договорить? — закричала я, и она покачала головой и улыбнулась, будто показывая, что видит меня насквозь и читает мои мысли. — Я перелезла через ограду, — продолжила я, стараясь унять дрожь в голосе, — и постучала в стеклянную дверь, которая была приоткрыта. Никто не ответил. Я просунула голову внутрь и позвала Тома по имени. Опять никто не ответил, но я услышала плач ребенка. Я вошла и увидела Анну… — Миссис Уотсон? — Да. Миссис Уотсон лежала на диване и спала. Малышка лежала в кроватке и плакала — вернее, кричала так, что личико стало пунцовым. Было видно, что она кричит уже давно. — Пока я это рассказывала, до меня дошло, что я могла услышать крик с улицы и поэтому перелезла через ограду позади дома. Тогда я была бы меньше похожа на маньячку. — Значит, ребенок кричал, мать находилась рядом и не просыпалась? — уточнила Райли. — Да. Райли сидела напротив, опершись локтями о стол и закрывая руками часть лица, так что я не видела выражения ее лица, но знала, что она мне не верит. — Я взяла малютку, чтобы успокоить. Вот и все. Взяла, чтобы просто успокоить. — Нет, не все, потому что когда Анна проснулась, вас там не было, верно? Вы были у ограды рядом с путями. — Она не сразу успокоилась, — ответила я. — Я качала ее, а она продолжала всхлипывать, и я вынесла ее во двор. — К железнодорожным путям? — В сад. — Вы намеревались причинить вред ребенку Уотсонов? Тогда я в негодовании вскочила на ноги. Понимаю, что это выглядело довольно мелодраматично, но я хотела, чтобы они увидели — чтобы Гаскилл увидел, — какой возмутительной была даже мысль об этом. — Я не должна все это выслушивать! Я пришла сюда рассказать вам о человеке! Я пришла вам помочь! А сейчас… в чем конкретно вы меня обвиняете? В чем? Гаскилл сохранял невозмутимость — мой взрыв негодования его не впечатлил. Он жестом пригласил меня снова сесть. — Миссис Уотсон, другая… э-э, миссис Уотсон — Анна — упомянула о вас, когда мы расспрашивали о Меган Хипвелл. Она сказала, что ваше поведение в прошлом отличалось неадекватностью. Рассказала о том инциденте с ребенком. Она сказала, что вы преследуете ее и ее мужа, что продолжаете постоянно названивать им домой. — Он сверился со своими записями. — На самом деле чуть ли не каждую ночь. Вы не можете смириться с мыслью, что ваш брак закончился… — Это полная чушь! — возмутилась я, хотя доля правды в этом была. Я действительно звонила Тому время от времени, но чтобы каждую ночь — это явный перебор. Однако теперь мне стало казаться, что Гаскилл вовсе не на моей стороне, и к глазам подступили слезы. — Почему вы не сменили фамилию? — спросила меня Райли. — Простите? — Вы по-прежнему носите фамилию мужа. Почему? Если бы муж оставил меня ради другой женщины, не думаю, что хотела бы носить его фамилию. Делить его с той, на кого тебя променяли… — Наверное, я не столь щепетильна. На самом деле я очень даже щепетильна. Я ненавижу Анну за то, что она теперь миссис Уотсон. — Ладно. А кольцо — то, что висит на цепочке у вас на шее. Это обручальное кольцо? — Нет, — солгала я. — Это… моей бабушки. — В самом деле? Хорошо. Что ж, должна сказать, что ваше поведение подтверждает, как и предполагала миссис Уотсон, что вы не хотите принять действительность и смириться с тем, что у вашего бывшего мужа теперь новая семья. — Я не понимаю… — Какое отношение это имеет к Меган Хипвелл? — закончила за меня фразу Райли. — Ладно. В ту ночь, когда пропала Меган, вас — сильно пьющую и отличающуюся нестабильностью женщину — видели на улице, где она живет. Учитывая определенное физическое сходство Меган и миссис Уотсон… — У них нет ничего общего! Я была вне себя от такого сравнения. Джесс совсем не похожа на Анну. Меган совсем не похожа на Анну. — Они обе блондинки, стройные, изящные, со светлой кожей… — И я напала на Меган Хипвелл, думая, что это была Анна?! Что за чушь! — возмутилась я. Но шишка на голове снова запульсировала, а субботний вечер по-прежнему оставался черной дырой в моей памяти. — Вы знали, что Анна Уотсон была знакома с Меган Хипвелл? — спросил Гаскилл, и я опешила. — Я… что? Нет. Нет, они не знали друг друга. Райли на мгновение улыбнулась, потом снова стала серьезной. — Знали. Меган подрабатывала няней у Уотсонов… — она сверилась с записями, — в августе прошлого года. Я не знала, что сказать. У меня не укладывалось в голове: Меган в моем доме, с ней, с ее ребенком. — Ранка у вас на губе — это когда вы попали под машину на днях? — поинтересовался Гаскилл. — Да, наверное, я прикусила губу, когда падала. — А где произошел наезд? — В Лондоне. На Теобальдс-роуд. Возле Холборна.