– Так и быть, – говорю я, стискивая бокал так сильно, что мне кажется – он вот-вот разлетится на осколки. – Пожалуй, мы поедем. И как только я произношу это вслух, до меня доходит. Конечно, я должна ехать. Не из-за Тары, не из-за кого-то там еще – из-за нее. Вдруг она знает что-то такое, что принесет нам избавление. Я то и дело представляю себе, как она сидит, старательно выводит красивые буковки, – как это на нее не похоже, она ведь вечно спешила. Но ради чего-то она меня призывает, и я должна узнать, ради чего. Я сказала: «Мы поедем», но никаких «нас» не имела в виду. Я всю голову сломала, весь интернет перерыла, пытаясь найти повод не брать с собой Адриана. Может, это даже принесет пользу нашему браку. Я встречусь со своим прошлым лицом к лицу, сброшу отмершую кожу и вернусь с чувством признательности, которое когда-то испытывала к мужу. Я нахожу семинар по писательскому мастерству, который должен состояться в Нью-Йоркском университете на тех же выходных, и принимаюсь воодушевленно рекламировать его мужу – мол, вот прекрасная возможность заняться его самодельщиной всерьез. – Пусть это будет подарок от меня на годовщину свадьбы. Представь, сколько ты успеешь написать! – восторгаюсь я. И вот он уже готов записаться – но тут замечает дату. – Не в этот раз, – говорит он. – Чай, это у них не последний семинар. Слушай, а ведь мне, наверно, надо костюм купить, для встречи выпускников-то? Приходит сообщение от Хэдли. «Вы где собираетесь останавливаться – в общежитии?» Я пытаюсь себе это представить. Мы стоим на Фосс-Хилле, Адриан держит меня за руку. Может, не так все и плохо. Раз в несколько месяцев мы встречаемся с Хэдли и Хизер и их мужьями, едим и выпиваем, и мужики так глубоко погружаются в свои разговоры о спорте и боевиках, что забывают о нас напрочь. Хэдли и Хизер знают, что я не рассказывала Адриану о Гробовщаге, – когда мы отмечали мою помолвку, я сказала им, что не хочу омрачать наше счастье всеми этими кошмарными сплетнями, и они понимающе закивали, обняли меня и заявили: «Это не наше дело, мы ни слова не скажем». Может, я и переживу этот визит в Уэслиан. Мы переживем. Я осторожненько отодвигаю эту мысль – пусть пока помаринуется. Адриан вновь заводит об этом разговор, когда мы ужинаем с Билли и ее мужем Райаном в Бруклине. Мы все реже и реже ездим к ним из Астории – все-таки целый час на дорогу, – а они у нас вообще не бывают, потому что дети. Когда мы садимся за стол, он берет меня за руку – мимолетный жест, обозначающий, что мы – одна команда, как и положено супругам. – У Амб скоро встреча выпускников, я весь в предвкушении, – говорит он, пережевывая стейк. – Десять лет! Я прям жалею, что сам так и не доучился. – Встреча выпускников? – переспрашивает Билли. Я делаю большой глоток вина – второй бокал, который Адриан не одобряет. И чувствую на себе укоризненный взгляд Билли: мол, могла бы и сама мне сказать. – Погоди. Это в Уэслиане? И вы поедете? – Да, – быстро произношу я. – Мне казалось, я тебе говорила. – Нет, не говорила, – отвечает Билли. – Наверно, забыла. Она знает, что ничего я не забыла. Мне вспоминается бухой блеск в ее глазах в поместье Гамильтон, когда мы напились на выпускном, ее холодная рука, вытирающая слезы с моих щек. «Мэтт здесь. С ней. Не смотри туда. Черт с ними! Зато я всегда буду с тобой». Я пытаюсь нащупать другую тему: – Твой последний пост – такая милота! Девчонки чем дальше, тем больше на тебя становятся похожи. Она перестает кукситься, но тема не закрыта. Вечером она примется мне писать, требуя: давай колись, словно я какая-нибудь наркоманка. – Да уж! Пришлось подкупить Сойер тестом для печенья, чтобы сидела смирно. Как считаешь, тяну на мать года? Чисто технически Билли не работает с тех пор, как Райана повысили до персонального менеджера в одном из банков Финансового квартала, а она родила Беккет. Но саму себя она именует «инфлюенсером». Ее онлайн-ипостась – блог под названием «Между нами, мамочками», который породил инстаграм-аккаунт с почти тридцатью тысячами подписчиков, – не что иное, как ее реальная сущность. Она образец для контингента #мамапогодок, всех этих мамаш, которые ходят в обтягивающих лосинах для йоги, со всех сторон обвешанные детьми. Они благоговеют перед Билли и тем пастельно-розовым совершенством, которое она воплощает. Именно поэтому у меня нет инстаграма. Я не хочу культивировать жизнь #безфильтров, все это попурри фальшивых улыбок. В Уэслиане я поняла, что люди завидуют не самым умным и самым красивым. Они завидуют тем, кто умен и красив – и не прилагает к этому никаких усилий. В отличие от Билли, я эту безусильность разыгрываю в реальной жизни. И кнопочки «удалить» тут нет, назад ничего не открутишь. – Помню, как мы отмечали пять лет после выпуска, – говорит Райан. Вот надо ему было вернуться к этой теме! – Мы собрались в общаге и упились в зюзю. Я собирался перепихнуться с девчонкой, по которой сходил с ума в студенческие годы, но едва ее узнал под отвратной пластикой. – Какая у меня была классная комната в общаге! – отзывается Адриан. – Мне она казалась дворцом. Дворцом траха и травки. Адриан не скрывал, что в колледже блядствовал напропалую. Он даже рассказывал, что тревожным звоночком для него стало, когда из-за хламидиоза помчался к университетской медсестре, испугавшись, что конец отвалится от такой нещадной эксплуатации. Байками такого рода он веселил меня, пока мы встречались, хоть я и подозревала, что не все в них правда. Адриан – бармен. Ему приходится выслушивать много чужих историй. Неудивительно, что некоторые из них он пытается выдать за свои собственные. – Когда я звонила, в общаге все уже разобрали, – говорю я. – Я забронировала отель, – и не один из тех, что рекомендовались в письме, а подальше от университета, подальше от Мидлтауна – пускай даже поездки на «Убере» влетят нам в копеечку. – Облом, – говорит Адриан, и Билли тут же бросается меня защищать: – Ну не хочет она там жить! Как ты можешь ее в этом обвинять? Повисает длинная, очень длинная пауза. – Ты о чем? – наконец спрашивает Адриан. – Соседка Амб… – начинает Билли. Я перебиваю ее: – Мои бывшие соседки тоже едут. Хэдли и Хизер. Будет круто. Кто-нибудь собирается заказывать десерт? Билли поджимает губы. Она знает, что о другой своей соседке я Адриану не рассказывала, поэтому я не понимаю, зачем она, собственно, затеяла этот разговор. Она бы нахмурилась, если бы не недавние уколы ботокса. Я уже боюсь думать, что еще Билли ляпнет, но тут ее отвлекает запищавший телефон. – Черт. Это моя мама. Говорит, Беккет отказывается ложиться спать. – Она допивает вино. – Похоже, нам пора. Райан машет рукой официанту и, сложив вместе большой и указательный пальцы, пишет что-то в воздухе. Официант милосерден: он рассчитывает нас быстро. Билли сюсюкает по телефону с Беккетт: – Мамочка с папочкой скоро приедут, ложись спать ради бабуси, солнышко! Я залпом выпиваю остаток вина – и вдруг вижу ее. Конечно, не буквально ее. Это всегда кто-то другой. В глубине души я это знаю – но все равно время от времени замечаю ее в самых разных местах. Иногда она принаряжается в летнее платье и колготки, на губах – легкий штрих помады. Я еду на работу, а она наблюдает за мной, прижав к грязным окнам вагона белые как снег руки, и выходит вместе со мной на «Брайант-парке». Она стоит в холле нашего офисного центра, держит кофе со льдом, смотрит, как я вызываю лифт на двадцать четвертый этаж, где жужжит улей «Брайтон-Дейм» и где я окончательно превращаюсь в банальную стерву-пиарщицу. Мы встречаемся глазами, и от ее пронзительного взгляда у меня трещит череп. На ее лице я читаю вопрос. За что? Психотерапевтша, к которой меня записали родители летом после первого курса, произнесла слова, которые навсегда запали мне в память. «Ты пережила травму, – сказала она – ей щедро платили за то, чтобы она сотрясала воздух подобными словесами. – Ты считаешь, что должна была сделать больше. Возможно, тебе страшно отпустить произошедшее, потому что ты не знаешь, за что тогда держаться». Честно сказать, меня впечатлило, что она умудрилась выудить так много из моих молчаний и кивков. Я не просто держалась за произошедшее. Я вцепилась в него мертвой хваткой. «Я должна была сделать больше», – сказала я ей тогда. Это она и ожидала услышать. Но в действительности лучше было бы, если бы я сделала гораздо меньше. – Амб, – говорит Билли, разглаживая кружевную юбку, морщащуюся на бедрах. – Ты мне потом позвони. Нам надо поговорить. Когда мы обнимаемся на прощание, девушка выходит из женской уборной и смотрит на меня с молчаливым осуждением. Ей не нравится моя помада. Она считает, что красный – не мой цвет. И она права. Он навсегда ее. 4. Тогда Моя первая неделя в Уэслиане напоминала головоломную охоту за сокровищами, причем клады были зарыты в самых разных точках кампуса. Здешние девушки стали новым языком, который мне предстояло изучить, кампус – проектом по географии. «Столичная» и спрайт то в одной, то в другой комнате Баттерфилдса, который я вскоре начала именовать Баттсом, потому что здесь все так делали. Библиотека Олин – сплошь колонны да свет, – где я пыталась сосредоточиться на первых заданиях, но тело гудело, будто провод под напряжением, так как я слишком остро воспринимала окружающих людей. Мокон, ласково окрещенный Пищеносцем и громоздящийся на вершине Фосс-Хилла, словно бдительный часовой, – там мы обычно ели, выстраиваясь в очередь за вечно подвядшими салатиками, и руки у меня горели, когда я высматривала за столами Флору или хотя бы Эллу, потому что на нее не надо производить впечатление. И моя база – наша комната. Половина Флоры была безупречно опрятна. Даже лаки для ногтей она выстраивала радугой. «Даже не спрашивай, – сказала она. – Бери что хочешь». Я воспользовалась предложением, хотя и не сразу. Я развесила наши с Билли фотки и в каком-то сентиментальном порыве пришпилила к доске один свой снимок с Мэттом – единственный, который после разрыва избежал превращения в оригами. Вместе нам уже не быть – разве что еще раз по пьяни следующим летом, но тогда я об этом еще не знала, – однако я хотела сделать вид, что кому-то нужна, потому что быть желанной, – местная валюта. Мне ненавистна была его физиономия на стене, но это было напоминание – не расточать доверие на кого ни попадя. Больше я так не подставлюсь. Не буду дурочкой, которая поверила бойфренду, когда тот сказал, что приболел и поэтому не сможет пойти с ней на вечеринку. Не буду дурочкой, которая вместо него пошла на эту вечеринку с Билли. Самый унизительный миг в моей жизни – когда я, спьяну пошатываясь, сползла в подвал и увидела голову Мэтта у Джессики Френч промеж ног. Хуже всего была даже не эта похабная картинка, навеки выжженная в моей памяти. Хуже всего было то, что я встала столбом, не в силах выдавить ни слова. «Это не Мэтт», – попыталась я себя убедить – но это был, конечно, он. И, вместо того чтобы обрушить на него гнев, которого он заслуживал, я на цыпочках выскользнула из комнаты, пока меня никто не заметил, и стала поедом есть себя за собственные недостатки, из-за которых он и променял меня на великолепную Джессику Френч. «Конечно, он мне изменил, – говорила я себе. – Во мне нет ничего особенного!» Каждый комплимент, которым он когда-либо меня одаривал, взрывался в моем мозгу. Все его слова оказались ложью. Когда Билли нашла меня на крыльце, я превратилась в хлюпающий кисель. Она обняла меня крепко-крепко и принялась честить Мэтта на чем свет стоит. – Да ну его к черту, Амб! Я серьезно! Порви с ним да цапни напоследок побольнее! Мы поехали домой к Билли и сочинили эпичную речь, в которой я объявлю ему о расставании, напридумывали кучу обидных слов. Я вырубила телефон и продрыхла все выходные. Когда в понедельник я увидела Мэтта в школе, он как ни в чем не бывало положил руку мне на талию и поцеловал в щеку. Я не смогла собрать в кучку нужные слова и, как попугайчик, лишь повторила за ним «я тебя люблю», ненавидя себя все сильнее с каждым слогом. – Тебе уже лучше? – наконец выдавила я, смаргивая слезы. – Да, хоть в себя пришел, – отозвался он. – Я подумал, что ты тоже заболела, раз не звонишь. Самое время было толкнуть заготовленную речь, но она застряла у меня в глотке. – Нет, я не заболела, – пролепетала я, и тут зазвенел звонок. Я пообещала себе, что позвоню ему вечером и все выскажу, а Билли в свое оправдание заявила, что по телефону это будет даже проще. Но не успела – его эсэмэска пришла первой. «Я думаю, нам надо перестать встречаться. Прости, но мне нужно сосредоточиться на учебе». Это был нож в сердце. Я не осталась в долгу: «Ты жалкая пародия на мужика, раз не можешь даже порвать со мной, глядя мне в глаза. Я знаю, что ты сделал». Но было уже поздно. Мои слова лишились поражающей силы. С тех пор я решила использовать парней так же, как они стремились использовать меня. Если я не буду относиться к ним серьезно, им не удастся меня ранить. В Уэслиане я шастала по всем вечеринкам, на которые меня приглашали, не желая сидеть как прикованная с Флорой, которая почти ни на какие тусовки не ходила, хотя к нам в комнату то и дело впархивали девушки, норовившие ее куда-нибудь позвать. Каждый вечер, перед тем как она ложилась спать, ее телефон заливался песней «I don’t want to miss a thing» группы Aerosmith – рингтон Кевина, – и они болтали чуть ли не час – воркование, прерываемое всплесками нежного смеха. Если во время этих звонков мне случалось быть в комнате, я надевала наушники и делала вид, что не слушаю, – но не слушать не могла. Разговоры у них были самые банальные: Флора рассказывала о каждой мелочи, которая произошла с ней за день. В Моконе сегодня была лазанья с кружевом подсохшей лапши – вздох, та еще еда для вегана. Сестра прислала веганский горячий шоколад. Кто-то из преподов что-то сказал. Я что-то сказала. Мое имя упоминалось часто. «Вот погоди, познакомлю тебя с Амб. Она такая милая!» Я пыталась проникнуться ее энтузиазмом, но получалось какое-то дурное лицедейство. Я считала, что быть милой – такая же наивность, как кому-либо доверять: ни к чему хорошему это не приводит. Флоре не мешало бы знать, какую власть над собой она дает в руки окружающим. Опасно быть мягкотелой в мире, где надежнее не снимать защитного панциря. Я мягкотелость больше проявлять не собиралась. Еще не хватало – раз существуют на свете особы вроде Джессики Френч, которые в лицо улыбаются, а за спиной обманывают. Как бы сильно я ни ненавидела Мэтта, их я ненавидела еще больше. Все они одним миром мазаны, и все против меня. Поэтому я предпочитала укреплять панцирь. Я копировала стиль девушек из нашего общежития – девушек более красивых и модных, чем я: Джеммы, ходившей в драных джинсах и фланелевых рубахах оверсайз, Клары, носившей мини-юбки и колготки, и даже лаборантки Дон, чьи кудрявые, без намека на завивку, золотисто-каштановые волосы струились по спине сияющим водопадом.