Но это вам не кисейная барышня. Она улыбается, как тигрица, и выглядит так, будто может этим мечом кому-то серьезно испортить жизнь. Думаю, «властная» – подходящее слово. Она их провоцирует, мол, возражайте – и никто не решается. Все видели чудо. И не очень-то она похожа на человека, которому нужны советы. Слишком уж умна, как на мой вкус. И взгляд такой же, как тогда, когда я ее впервые увидел в замке Эктора, словно душу читает. Господи помилуй всех мелких королей, которые не будут ей беспрекословно послушны. Я искоса гляжу на Нимуэ. Она невинно улыбается. Не могу вспомнить. Она ведь сказала «ребенок», но, кажется, не говорила «сын»? Я-то думал, что управляю мифом, а выходит, оказался просто одним из актеров. Наклоняюсь к уху Нимуэ: – Просто ради интереса… как ее зовут? Я в первый раз не расслышал. – Урсула, – по-прежнему с улыбкой отвечает она. Ага. Ursula – по-латыни «медведица». Мог бы и сам догадаться. Ну и ладно. Ну и ничего. Лучше подумать, где бы добыть добрую выдержанную древесину на Круглый Стол. Хоть режь меня, не знаю, кто же будет за ним сидеть. Но уж точно не тупоголовые рыцари в жестяных трусах. Если бы я не вмешался, ей бы никогда не представился шанс, да и теперь – какие у нее шансы? Какие шансы? Я посмотрел ей в глаза, встретил ее взгляд. Я вижу будущее. Интересно, как скоро мы откроем Америку? Алексей Гедеонов Сестрица Свиристель – Темная вода, близкая беда, крапива-лебеда… Снова я сбилась! Проклятая трава! Так и норовит спустить петлю – и жалить, жалить, жалить… Ну крапива, ну змея – не зря женского рода! Как еще ей обратить на себя внимание? Только ядом. Зацепит, ужалит, хлестнет – может, хоть кто-то глянет… пусть и с омерзением. Так смотрели на меня они – королевичи, сыновья, братья. Наследники королевы Оды и ее ярла. Ведь кто я? – ничтожная пустышка, и кто они? – шестеро сыновей, все перевертыши-лебеди, высокая кровь! Впервые сейд – великая волшба женщин – покорился мужчинам, пусть и юным. Как гордился отец, как счастлива была мать! – не наследницы, а наследники… неслыханная в наших краях вещь. Оборотни короны. Экая честь… Теперь – по порядку. Узелок за узелком, ряд за рядом, день за днем – все молча. Без тишины и старания сеть не сплести. Волшбу тем более. Каким бы ни было начало – в конце все будет по-моему. Я же дева. Старшая в роду. Значит, буду править. Как мама, как бабушка, как Фрейя-Праматерь. Так заведено. Ваны правят, асы подчиняются – ибо без жены нет ни младенца, ни мужа, ни старца. Так пребудет до конца времен. И дальше. Сказано: доброй хозяйке – крепкую опору. Мать моя, королева Ода, была доброй хозяйкой. Сказано: жена да освободит ненадежную опору навеки, для моря и брани. Если сама не желает быть ни в море, ни на поле брани. Ода бывала на этом поле не раз и не два. Там и нашла себе мужа, воина из-за моря – не иначе как из тех мест, куда улетают ласточки, слишком темны были его глаза. Говорят, воина этого едва не погубил некий колдун – уж очень сам хотел стать мужем королевы. Да только все кончилось для ворожбита печально: мать продырявила его стрелами. Чтобы другим было неповадно. Ибо ваны правят, асы подчиняются – и нет без жены ни мужа, ни младенца. Потом родилась я. К четвертому году моему все поняли – я не могу накидывать перья, не могу предвидеть, не могу повелевать ветрами, не могу говорить с морем… Разочарование. Пустоцвет. Сухое древо. Что делать с такою недокоролевной? Правильно – укрыть от людского взора. Понадежнее. В саду у женщины, воспитавшей не одно поколение перевертышей. У Грид, известной также как Птичница. Но правильнее было бы назвать ее тюремщицей. Каргой. Колдуньей. Зловорожьей ведьмой – тем более что в ее жилах явно текла великанья кровь. Не вольно было отцу и матери запирать меня здесь. Что за варварский обычай – держать наследницу в саду за стеною? Прятать. Обидно и нечестно. А затем появились они – братья. Шестеро мальчиков. Тройня. Двойня. И последний, младший, самый красивый – с глазами, как лесное озеро, и золотыми волосами. К четвертому году жизни королевичи обучились накидывать перья, говорить с морем, приказывать ветру и видеть ясно – во все стороны трех миров. Им ставили алтари, про них слагали висы. И первым именем у всех было «Сван» – лебедь. Потом не стало мамы. Оды. Королевы. А дальше все как обычно – да любой скальд вам про такое споет. Младшая сестра моей матери заняла трон. И зачем-то взяла себе в ярлы нашего отца. Так и появилась у меня тетка-мачеха, она же королева. И это все неправильно – ведь править должна была я. У Птичницы в саду, укрытая от всех, искала я веселья, мести и мудрости, а обрела умение, и не последнее – научилась гальдру, великой магии мужей. Стала окрашивать знаки – писать руны кровью, и сад перестал быть темницей, покорился. Все травы, кусты и деревья поклонились мне – все, кроме роз. Их напоила я своей печалью до смерти: горе гордых самое горькое. Я решила явиться во дворец не мешкая, в полном облачении, подобно воительницам древности и Девам Валгаллы, показать отцу, чего стоит старшая дочь. Я расписала знаками лицо и тело. Я облачилась в доспехи моря и леса. Я опоясалась древним ремнем из бронзовых бляшек, взяла копье. И сто раз об этом пожалела. Копье было тяжелым, и нести его было неудобно. Отцовы черные псы, едва завидев меня, взвыли, но кто стал бы слушать глупых тварей! Я превратила их в кусты – в дерезу. Ласточки накинулись было на меня на мосту, но я превратила их в одуванчиковый пух – невесомый и неопасный. Так я шла, поднималась и попала в тронный зал. Отец даже не глянул в мою сторону. – Илзе, бедная девочка! – сказала мне самозванка с лицом матери. – Что ты сделала с собой? Эти царапины у тебя на щеках… и ореховая настойка… лицо теперь все черное. А что в волосах? Это смола? Зачем? А для чего ты голая и вымазана синим? Пойдем скорее в купальню, я вымою тебе голову. И она, королева, – вот так просто сошла ко мне, отобрала копье, накинула на меня плащ, и мы отправились в мраморную, всю убранную гобеленами и занавесями купальню. Там королева велела мне войти в воду, взяла трех ясписовых жабок, поцеловала каждую и сказала: – Эту я посажу тебе на лоб. Она заберет твои злые мысли, и ты избавишься от боли в голове. Эту я посажу тебе на сердце, – сказала королева про вторую. – Она возьмет на себя тяжести, что происходят от обид и злонравия. А эту, – прошептала королева, – я посажу тебе на лоно, и благословение Праматери пребудет с тобой в наши лунные дни. Отвадит боль. Затем она опустила фигурки в прозрачную воду – одна жабка села мне на лоб, вторая на грудь, третья на лоно – и я закричала от страха. И вода тотчас позеленела, а жабки раскалились, словно уголья, затем потемнели и стали вопить тонкими голосами. Из воды высунулись бледные, словно могильные черви, цветы – распахнули свои зубастые пасти, проглотили жабок, после – зашарили по моему телу, точно слепые котята, ищущие сосцы матери… Королева ахнула, опустилась на колени, подула на воду, затем провела по ней ладонью. Вода стала опять прозрачной, и по ней поплыли три красных мака. – Сейчас я хорошенько вымою тебе голову, – сказала королева. – Если будешь пищать, отшлепаю мочалкой. – Но ведь… – начала было я. – А если будешь болтать – горький мыльный корень попадет в рот. После она предложила мне теплое вино с пряностями и фрукты. – Наверное, ты знаешь, Илзе, что ни одна из нас не способна по-настоящему навредить другой? Все мы дочери Праматери, все сестры под покровом ее, – сказала королева наставительно. – И впредь не мучь своими дикоцветами моих жабок. Оботрись получше, я уберу тебя сообразно чину, тебе пора домой, скоро вечер. Я покорилась. И что с того, что она сестра матери? Королева она незаконная, я даже вису об этом сложила. Невелико умение – надевать и сбрасывать перья, гаги на скалах справляются с этим безо всякой волшбы. И что проку вызывать ветер простым сопением, когда любая рыбачка умеет это не хуже королевы. Другим теткам, может, и морочит голову, но я-то вижу – она лишь подобие, тень. Кривляка и двурушница. Как и положено женщине, она правит, верховодит ярлами, шлет гонцов, пялится в свое зеркало или же в воду. Охраняет пасынков – а как же, такие большие, важные птицы. Мужи-оборотни. Диковина, тоже мне. Тоска. В чертог свой я вернулась в крытом возке, утыканном бронзовыми листьями и птицами. Разодетая в золотую парчу, тонкий бархат и другие королевины обноски. Перед калиткой моею три раза трубили в горны, и я слышала, как там, в пустом и бескрайнем небе, откликнулись братья. Видимо, насмехались. * * * Зеркало, зеркало на стене – где побывать мне в моей стране? Вышло так, что я решила навестить племянницу. Бедные жабки не шли из памяти. Пришла пора спросить совета или глянуть, как обстоят дела на самом деле, – а может, и то, и другое. Грид – Птичница мудрая. Садик Грид у реки. В нем множество цветов и вечно копошатся перевертыши. Сейчас пусто – просто домик за оградой, просто цветы, просто гуси и перепелки. Грид выглядит так, будто знает ответы на все вопросы, но с трудом подыскивает слова, и взгляд ее всегда опущен долу… – Я, ваша великость, сейчас тебе что-то скажу, – заявила мне эта Грид. Она сидела на колодах, что сохли во дворе, и колола орехи. – Если тебе есть что сказать, не молчи, – развеселилась я. – Я бы и рада помалкивать, – скрипуче отозвалась Грид, – да вот невмоготу уже. Все к худу, не к добру. – Ты о… – начала я. – Да, ваша великость, – буркнула Грид – и вдруг подняла на меня глаза. И я поклонилась. Так учили меня. Встретишь равную – будь сестрою, встретишь старшую – поклонись.