И поглубже зарой в свинарнике хлеб Одри был бледным худышкой с лицом в шрамах от гноящихся душевных ран. – Он похож на пса-овцеубийцу, – обронил как-то один сент-луисский аристократ. В Одри было что-то гнилое и нечистое, вонь ходячего мертвеца. Швейцары не пропускали его, когда он приходил в гости к богатым друзьям. Лавочники совали ему сдачу без тени «спасибо». Он проводил бессонные ночи, рыдая в подушку от бессильного гнева. Он читал приключенческие рассказы и воображал себя путешественником-джентльменом вроде «Майора»: пробковый шлем, хаки, «Уэбли» на поясе и верный слуга-зулус рядом. Тупенький печальный ребенок, живущий и дышащий старым бульварным чтивом. В шестнадцать лет его отправили в привилегированную школу, известную как Академия Пойндекстер, где он чувствовал себя эдаким сомнительным домашним ниггером. Однако его приглашали на большинство вечеринок, и миссис Кайндхарт была подчеркнуто с ним мила. В начале учебного года в сентябре в академии появился новичок. Держался он отчужденно и загадочно, и никто не знал, откуда он. Ходили слухи насчет Парижа, Лондона, школы в Швейцарии. Звали его Джон Гамлин, и жил он у родственников в Портленд-плейс. Ездил он на великолепном «Дюзенберге». Одри, у которого был старый разбитый «Мун», пораженно рассматривал это произведение искусства: роскошную кожаную обивку, латунные накладки, плетенку на дверцах, громадную фару-прожектор с рукояткой, как у пистолета. Одри писал: «Ясно, что он проделал немалый путь, явился, покрытый пылью путешествий и пятнами неведомых земель. Запонки на манжетах из тусклого металла, словно поглощающего свет, рыжие волосы отливают золотом, большие зеленые глаза широко расставлены». Новичок проникся симпатией к Одри, а приглашения сынков богатеев с изысканной ловкостью отклонил. Это не расположило к Одри важных птиц школы, и в результате школьный журнал холодно отверг его рассказы. – Отдает патологией, – заявил ему редактор. – Нам нужны рассказы, после которых ложатся спать в хорошем настроении. Дело было в пятницу, 23 октября 1929 года. Ясный голубой день, опадающие листья, полумесяц в небе. Одри Карсонс шел по Першинг-авеню… Simon, aime tu le bruit des pas sur les feuilles mortes?[36] Он вычитал фразу в одном памфлете из серии «Голубые книжицы» Хольдмана Юлиуса и собирался вставить фразу в рассказ, который как раз сочинял. Его герой, разумеется, умеет говорить по-французски. На углу Першинг и Уолтон он остановился посмотреть на белку. Мертвый лист на секунду застыл в его взъерошенных русых волосах. – Привет, Одри! Хочешь прокатиться? – Это был Джон Гамлин за рулем «Дюзенберга». Гамлин открыл дверцу, не дожидаясь ответа. Он развернул машину и поехал на запад, свернул налево по Эвклид, потом вправо на Линделл… Бульвар Скинкер, выезд из города… Клейтон… Гамлин глянул на наручные часы: – К ленчу можно добраться до Сент-Джозефа. Там есть отличный ресторан у реки, подают недурное вино. Одри, разумеется, пришел в восторг. Мимо проносился осенний сельский пейзаж, впереди – прямая лента дороги. – Сейчас покажу тебе, на что способна эта малышка. Гамлин медленно вдавливает в пол педаль газа… 60… 70… 80… 85… 90… Одри подается вперед, рот приоткрыт, глаза сияют. В Палаточном городке в разгаре конференция на высшем уровне высокопоставленные чиновники участвуют в КОНТРОЛЬНОЙ ИГРЕ. Конференцию созвал техасский миллиардер, который щедро финансирует «Моральное перевооружение»[37] и поддерживает уйму евангелистов. Конференция проходит за пределами Сент-Луиса в штате Миссури, ибо Зеленая Монахиня наотрез отказывается покинуть свой детский сад. Великосветские властительницы чаепитий сочли, что будет забавно разбить палаточный городок на манер армейского лагеря 1917 года. Участники конференции обсуждают Операцию Г. Б. (иначе говоря, «Гнев Божий»). Элита после пары коктейлей обычно становится циничной. Молодой человек из новостного журнала обнаружил среди собравшихся симпатичного фулбрайтовского стипендиата[38], и теперь они острят в уголке за мартини. Пьяный американский сержант едва держится на ногах. У него коротко стриженные, с проседью волосы и багровое лицо кадрового военного. – Скажу по-простому для гражданских… Вы даже не знаете, какие кнопки нажимать… мы берем кучку длинноволосых мальчишек, трахающих друг друга, пыхающих травой и плюющихся кокаином на Библию, и хлещем их по заднице национальным флагом. Мы показываем этот фильм приличным прихожанам из Библейского пояса. Следим за реакцией. Как-то один верующий шериф, на пистолете которого семь зарубок по числу убитых ниггеров, прострелил камеру. Выяснилось, что он тот еще фрукт, и парни из «Лайф» сделали про него репортаж. Похоже, это у него семейное, сила, дарованная его роду богом, разить нечестивых: его бабка уложила ею наповал одну блядь посреди улицы. Когда мы показали фильм одному толстому сенатору с Юга, у него глаза лопнули, с ног до головы забрызгав оператора. Меня измочалили в Париже. В Тунисе мне заехали в пах коленом сайентологи из Морской организации. Меня поливали перечным газом в Чикаго и забрасывали скорпионами в Марракеше, поэтому лягушачьи яйца в физиономию – это так, пустяки, рутина. То, что мальчики из наркоконтроля зовут общественным порицанием, отразило и сконцентрировало двадцать миллионов картинок «Я ВАС НЕНАВИЖУ» в едином порыве. Если хотите дело сделать, приезжайте в СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. И ПОВЕРНУТЬ ЭТО МОЖНО ПРОТИВ КОГО УГОДНО. Вы, англичашки недобитые… Он тычет пальцем в группу седых стариков в клубных креслах, с каменным порицанием взирающих на вульгарного пьяного американца. И где только ходит распорядитель клуба, который должен вышвырнуть прохвоста, чтобы джентльмены могли спокойно почитать свою «Таймс»? – ВЫ ВСЕГО-НАВСЕГО БАНАНОВАЯ РЕСПУБЛИКА. И ПОМНИТЕ, МЫ ЗАПОЛУЧИЛИ ВАШИ КАРТИНКИ!!! – А мы заполучили ваши, янки, – ледяным тоном отрезают старики. – МОИ ПОГАЖЕ БУДУТ!!! Англичане кашляют и отводят глаза, растворяясь и исчезая в свои призрачные клубы, где желтеют клыки зверя, убитого человеком с неправдоподобной двойной фамилией, а СТАРЫЙ СЕРЖАНТ орет им вслед: – ВЫ ЧТО, ДУМАЕТЕ, ЭТО КОНКУРС КРАСОТЫ? Ах вы, овощи, социалисты фабианские, возвращайтесь в свой садик в Хэмпстеде, запускайте воздушный шар в нарушение местным постановлениям! Чудненькая встреча вас с бобби ждет поутру. Мамочка про все это в дневнике написала и нам за чаем прочла. МЫ ЗАПОЛУЧИЛИ ВСЕ КАРТИНКИ, ЧЕМ ВЫ, ПИДОРЫ, В ИТОНЕ ЗАНИМАЛИСЬ. ХОТИТЕ ПОДРОЧИТЬ ПЕРЕД КОРОЛЕВОЙ, ЗАТКНУВ В ЗАДНИЦУ СВЕЧКУ? – Нельзя так выражаться в присутствии приличных женщин! – тягуче жует техасский миллиардер с рейнджерами по бокам. – Ах ты кактус ободранный! Верно, думаешь, мол, эта конференция твоя идея? Поздравления от Департамента Внезапных Озарений… А вы, вшивые приголубленные пустобрехи, мои фотографы не станут делать ваши снимки. Вы же просто магнитофонные записи. Я пальцем щелкну, и вы навсегда над этими мартини застынете. Валяйте, насмехайтесь, сколько влезет! Э? А ты… – показывает он на Зеленую Монахиню… – Напишешь десять тысяч раз под водой несмываемыми чернилами: «У СТАРОГО СЕРЖАНТА МОИ КАРТИНКИ ХРИСТА. ПОКАЗАТЬ ИХ ПАПЕ РИМСКОМУ?» А теперь за здоровье всех бравых техсержантов, куда бы их ни занесло… Долговязый молодой сержант читает «Поразительные истории». Он щелкает выключателем… На экране Одри и Гамлин. Ветер треплет волосы Одри, когда «Дюзенберг» набирает скорость. – Световые Годы вызывают Питьевую Соду… Начинаем операцию «Маленький Одри»… восемь секунд до обратного отсчета… отслеживаем… Тощий, мучимый поносом техник размешивает себе питьевую соду. – Беспилотная платформа вызывает Фокс-Трот… шесть секунд до обратного отсчета… Английский компьютерщик забивает косяк. – Прожектор вызывает Акцент… четыре секунды до обратного отсчета. Гудят компьютеры, вспыхивают лампы, сходятся линии. Рыжеволосый мальчик жует жвачку, листая журнал с голыми парнями. – Красная Точка вызывает Булавочный Укол… две секунды до обратного отсчета… «Дюзенберг» взлетает на пригорок и отрывается от земли. Прямо по курсу деревянное заграждение, паровой каток, кучи гравия, призрачные палатки. Знак «ОБЪЕЗД» указывает влево на грунтовку из красной глины, где на солнце сверкает гравий. – КОМАНДОВАТЬ ПАРАДОМ БУДЕТ СТАРЫЙ СЕРЖАНТ! Он оглядывается по сторонам, и со столов слетает посуда, обдавая участников конференции мартини, бурбоном, взбитыми сливками, засахаренными вишнями, подливкой и луковым супом, навечно замороженными в фарсе 1920 года. – ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ. От стены к стене катится огненное колесо рваных металлических лопастей, кромсая делегатов. Покореженный бампер обезглавливает Зеленую Монахиню. Техасского миллиардера обдает бензином, превращая в ниггера на костре. Сломанный прожектор, волоча за собой, как медуза, раскаленные добела провода, прилетает в лицо британскому делегату. «Дюзенберг» взрывается, разбрасывая во все стороны раскаленные добела куски искореженного металла, разбрызгивая кипящую кислоту и горящий бензин. В утреннем небе одетые в форму Первой мировой войны Одри и Старый Сержант высовываются из побитого «Муна» и улыбаются. Старый Сержант у руля. Калейдоскоп в галерее игровых автоматов Занавес может неожиданно подняться, когда «Дюзенберг» медленно движется по объезду 1920-х годов. Впереди Одри видит киоски, фонтаны и колеса обозрения на фоне желтого неба. Дорогу машине заступает мальчик, он поднимает руку. Он без одежды, если не считать переливающихся, как радуга, плавок и сандалий. Под мышкой у него «маузер», к которому приделан приклад от винтовки. Он подходит к окошку со стороны водителя. Одри в жизни не видел никого, настолько хладнокровного и отчужденного. Мальчик смотрит на Одри, смотрит на Джона. Потом кивает. – Машину оставим здесь, – говорит Джон. Одри выходит. Теперь за ним безмятежно наблюдают шестеро мальчишек. На ремнях, усеянных кристаллами аметиста, длинные ножи в ножнах. Все они в плавках цветов радуги, как на открытках с Ниагарского водопада. Одри идет за Джоном на площадь, где происходят различные действа, и зрители-подростки едят разноцветное мороженое или мерно жуют жвачку. Большинство мальчиков в радужных плавках, а несколько как будто совсем голые. Одри не может определить наверняка, он же старается держаться поближе к Джону. Ярмарка напоминает Одри гравюры конца девятнадцатого века. Колеса обозрения цвета сепии вращаются в желтом свете. Планеры, запущенные с деревянного помоста, парят над ярмаркой, ноги пилотов болтаются в воздухе. Под аплодисменты зрителей поднимается разноцветный воздушный шар. Вокруг ярмарки – променады, гостиницы и пансионы, рестораны и бани. В дверных проемах прохлаждаются мальчишки. Одри мельком видит сцены, от которых дыхание у него учащается и кровь приливает к паху. Далеко впереди он различает силуэт Джона в угасающем свете солнца. Одри его окликает, но его голос замирает и глохнет. Тьма обрушивается, словно кто-то выключил небо. Впереди слева он видит вывеску «ГАЛЕРЕЯ ИГРОВЫХ АВТОМАТОВ», надпись выведена светящимися шарами. Наверное, Джон вошел внутрь. Одри отодвигает красную портьеру и входит в зал. В даль тянутся позолоченные стены, ряды люстр, красных портьер и зеркал. В какую сторону ни посмотри, конца этому не видно. Это длинное узкое здание, похожее на корабль или поезд. Мальчики стоят перед автоматами калейдоскопов, приникнув к отверстиям, смотрят на движущиеся картинки. Одни в радужных или в переливающихся плавках, другие в школьной форме, набедренных повязках и джеллабах. Тут есть автоматы-калейдоскопы, перед которыми протянулись ряды стульев для зрителей, а есть такие, которые стоят в отдельных, занавешенных кабинках. Проходя мимо одной кабинки, Одри мельком видит в щель между занавесками двух мальчишек, которые голые сидят на шелковом диване. Отводя глаза, он замечает, как еще один мальчик спускает плавки, переступает через них, не отрывая взгляда от картинок в калейдоскопе. Двигаясь с точностью и легкостью, которые иногда снисходили на него в снах о полете, Одри плавно опускается на стальной стул, напоминающий о кабинете доктора Мура в Листер-Билдинг, где дневной свет сочится сквозь зеленые жалюзи. Перед ним светящийся экран. Запах застарелой боли, эфира, бинтов, тошнотворного страха в приемной, да, это врачебный кабинет доктора Мура в Листер-Билдинг. Врач был южанином, джентльменом старой закалки. Внешностью и манерами он походил на актера Джона Бэрримора и – порой оправданно – считал себя остроумным рассказчиком. Врач был наделен шармом, которого так прискорбно недоставало Одри. Ни один швейцар не остановил бы такого, ни один лавочник не позабыл бы сказать ему «спасибо» – под взглядом, который внезапно мог стать холодным, как лед. Врач никак не мог бы симпатизировать Одри. «Он выглядит, как гомосексуальный пес-овцеубийца», – думал доктор, но никогда не произносил таких слов вслух. Он оторвал взгляд от газеты в своей полутемной мрачной гостиной и изрек: – В мальчике есть нечто нездоровое, омерзительно нездоровое. Его жена пошла даже дальше: – Скорее уж он похож на ходячий труп. Одри был склонен с ней согласиться, вот только не знал, чей он труп. А еще он мучительно осознавал свои нездоровость и омерзительность. Экран прямо перед ним, экран слева от него, экран справа, и экран у него на затылке. С точки у него над головой он может видеть все четыре экрана. Позднее Одри написал такие заметки: «Изображаемое и метод подачи изображения изменяются в соответствии с неким общим замыслом и ритмом. 1. Предметы и изображаемые сцены приближаются и удаляются за счет медленного поступательного движения с постоянной скоростью. Эпизоды – трехмерные изображения, прерываемые вспышками света. Однажды я видел шоу великого фокусника Терстона, в ходе которого в результате манипуляций с экраном исчезал со сцены слон. В фильме он застрелил человека. Актер размазывает по смокингу кетчуп и падает, затем в кадре появляется Терстон в роли сыщика, расследующего преступление, после фокусник сходит с экрана, чтобы совершить новые убийства, врывается в кадр в роли нахального молодого репортера бульварной газеты, сходит с экрана, чтобы сделать телефонный звонок, от которого рухнет рынок, и возвращается в роли разорившегося брокера. Меня затянуло в этот фильм потоком желтого света, и я могу вытаскивать людей с экрана, сцены «вытаскивания» даются через плоть голых мальчишек. Эпизоды увязываются друг с другом при помощи произвольных предметов: шутихи, огненные колеса, елочные игрушки, пирамиды, пасхальные яйца, мотки медной проволоки, – все предметы приближаются и удаляются в повторяющейся численной последовательности. Вхождение в экран/кадр и выход из него может быть очень болезненным, как кислота в лицо или ток по яйцам. 2. На экране появляются сцены с одинаковой загадочной структурой и постоянной перспективой. В углу кадров – значки пунктуации. Материал обрабатывается на компьютере. Передо мной снова и снова произносится на неведомом языке одно и то же послание, разыгрываются загадочные шарады, действующим лицом которых я становлюсь. На экране присутствуют также знакомые слова, возможно, где-то давным-давно прочитанные, слова даны сепией и серебряными буквами, которые расплываются, превращаясь в картинки. 3. Фрагментарные образы связаны прямым визуальным воздействием. Возникает ощущение скорости, словно видишь эти картинки из окна поезда. 4. В повествовательных эпизодах экраны исчезают. Как один из актеров, я становлюсь непосредственным участником ряда вполне понятных и последовательных событий. Повествовательным вставкам предшествует кадр с названием, а после я оказываюсь в фильме. Перемещение безболезненно, словно переход в сон. Повествование может перемежаться структурированным калейдоскопом, и тогда я снова оказываюсь перед экраном, вхожу и выхожу из него». Одри смотрел на экран перед собой, его губы приоткрылись, мысли замерли. Все это было там, на экране: картинка, звук, прикосновение происходили в настоящий момент и были призрачно сдвинуты в прошлое. Калейдоскоп в галерее игровых автоматов 1. На экране 1 красное огненное колесо вдалеке парк развлечений. Огненное колесо катится прочь унося с собой голоса американские горки запах арахиса и пороха все дальше и дальше и дальше. 2. На экранах 2 и 3 укатываются вдаль голубое и белое огненные колеса. Одри мельком видит двух мальчиков в галерее игровых автоматов. Один смеется показывая на штаны другого из которых вертикально торчит член. 3. На экранах 1 2 3 укатываются вдаль огненные колеса красное белое и голубое. Молодой солдат в тире капли пота на губе. Далекие хлопушки взрываются на мостовых жаркого города… ночное небо парки и пруды… голубой отзвук на пустых стоянках. 4. На экранах 1 2 3 4 укатываются вдаль огненные колеса, красное, белое, голубое и красное. Область низкого давления затягивает Одри в парк. 4 июля 1926 года попадает в безмолвный каток. 1. На экране 1 приближается красное огненное колесо… в середине его пути дымная луна. Юный рыжий матрос надкусывает яблоко.