1 Километрах в двух от нашей деревни есть большое круглое озеро, похожее на месяц, упавший с неба. Зовут его Ак-Куль, что означает Белое озеро. В ширину оно будет километров пять, и поэтому противоположный берег чуть виднеется. Летом луга вокруг озера покрыты травой. Если посмотреть с соседней горы, то кажется, что на огромном зеленом ковре лежит блестящее круглое зеркало. В мае сюда со всех окрестных аулов сходятся жители для игр и забав. Тогда берега его оглашаются смехом и песнями. А когда наступает вечер, в камышах начинают кричать водяные птицы. Их разноголосые крики разносятся далеко, повторяясь гулким эхом. Шумно и весело летом на озере. Но когда приближается осень, начинают дуть холодные ветры, жизнь замирает и становится грустно. Не резвятся больше под солнцем блестящие рыбки, уходят на дно, и от всплесков их не играют круги на воде. Не приходят сюда и люди. Только дикие гуси и утки, улетая в теплые страны, опускаются на Ак-Куль. Отдохнув и наевшись, они тучей вздымаются в воздух. Их крики: «Кыйгак… Кыйгак!» — придают красоту и жизнь берегам Ак-Куля. В эти дни опустевшее, грустное озеро вновь оживает. 2 Почти каждый день я прихожу к нему, любуюсь издали, как купаются дикие гуси, наслаждаюсь красивыми звуками их голосов и невольно задумываюсь. Когда я слышу вдали их одинокие крики, мне кажется, будто кто-то стучит по медному тазу серебряной ложкой. Приложив ладони ко лбу, я поднимаю голову кверху и смотрю в ту сторону, откуда слышатся их голоса. Еще ничего не видно в блестящем, как зеркало, синем небе, но крики гусей раздаются все ближе и ближе, отчетливее и отчетливее. «К озеру подлетаем, к озеру подлетаем! Приготовьтесь спускаться!» — вероятно, кричит предводитель стаи. Вдали появляется что-то вроде шелковой ленты. Она плавно колышется, словно ее развевает ветер. И чем ближе к озеру гуси, тем громче их голоса. Сохраняя порядок, они опускаются ниже и ниже, садятся на берег, и мне кажется, что с ними вернулись летние дни. Гуси приводят в порядок перья, хлопают крыльями, пьют воду и о чем-то толкуют. Если опускаются вечером, то ночуют на озере. Но чуть свет рано утром опять поднимаются в небо и снова летят на юг. «Эх, если бы крылья и мне, и я бы вместе с ними увидел теплые страны», — думаю я. Я завидую им, мне тоже хочется увидеть весь мир. Если бы вместе с птицами можно было слетать в страны вечного лета и потом вернуться обратно, я не испытал бы этой тоски, расставаясь с ними. 3 Однажды, проснувшись на восходе, я пошел за лошадьми. По дороге мне встретился мальчик Гариф и сказал, что наши кони пасутся на берегах Ак-Куля. Озеро было прекрасно. Косые лучи восходящего солнца играли на спокойной глади воды. Казалось, что через озеро перекинут блестящий мост, осыпанный золотыми пылинками. Вдали, у берега, разбивая веслами воду, скользила взад и вперед рыбачья лодка. Рыбаки проверяли сети. Любуясь озером, я подошел к камышу, росшему у самой воды. Признаться, я удивился, услышав одинокий голос дикого гуся: «Кыйгак… Кыйгак…» Я осмотрелся. Ни в воздухе, ни на озере гусей не было видно. «Что такое? — подумал я. — Где же он?» Я прислушался. Крик повторился совсем близко, где-то рядом со мной, в камышах. Раздвигая камыш руками, я вошел в холодную воду. И вдруг, испугавшись меня, в зарослях забился дикий гусь. Он пытался взлететь, хлопал, одним крылом, подпрыгивал, но попытки его были тщетны. Вероятно, вчера его ранил охотник, и гусь не мог улететь со стаей. Притаившись в зарослях камыша, этот гусь с тоской в глазах смотрел, как в прекрасном, безбрежном, как море, небе летят на далекий юг его друзья и товарищи. Мне стало жалко гуся. Я поймал его без труда. Он пытался вырваться и хлопал здоровым крылом. Он принял меня за врага. Стараясь не задеть больного крыла, я понес его домой. Он еще долго пытался вырваться, бился в моих руках, но потом устал и притих. А когда я гладил его голову, он старался спрятать ее. Лишь к полудню привел я лошадей в деревню. На меня рассердились дома за опоздание. — Держать гуся — только мучить, — строго сказал отец. — Надо его зарезать. Сердце мое испуганно сжалось. — Не дам! — ответил я со слезами в глазах. Мне было жаль этого бедного странника, заблудившегося в чужих краях. — Я сам буду заботиться о нем. — Ну хорошо, заботься, — сказал отец. Я не знал, что делать от радости. Унес гуся в сарай для домашней птицы, поставил, ему сковородку с водой и хлебом. Но гость мой не стал ни есть, ни пить. Он с испугом забился в угол сарая и сидел там, не двигаясь. Я насыпал гусю овса и проса. Но и этого лакомства он не отведал. У него не хватало смелости. До самого вечера он ни к чему не притрагивался. Перед закатом солнца домой явились, гогоча, словно после большой работы, домашние гуси и стали искать еду. Услышав их голоса, дикий гусь оживился. Он принял их за своих товарищей и приветствовал криком: «Кыйгак… Кыйгак…» Заслышав это, наш злой красноглазый гусак с длинной шеей захлопал крыльями, закричал и понесся к дикому гусю. А за ним, словно случилось что-то особенное, громко крича, понеслись и другие гуси. Мой гость испугался и еще дальше забился в угол. Гусак до того разъярился, что, пожалуй, убил бы пришельца, если бы я не помешал ему: — Разве можно быть с гостем грубым и гордым? А если и с тобой поступят так же? И я прогнал домашних гусей, чтобы успокоить гостя. Но они не скоро утихли. Красноглазый гордый гусак, хвастаясь храбростью, еще долго хлопал крыльями и кричал. И остальные, смотря на него, тоже громко гоготали. Уходя домой, я сказал: — Не смейте обижать слабого! Я заступлюсь за него! 4