— Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч… — Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. — Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня… — И кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня. — Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее. — Кто принимает вас, принимает Меня; а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня. — Кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. — И кто напоит одного из малых сил только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей. Тишина наступила так вдруг после этой пламенной речи, что казалось — осталось что-то еще. Важное, но недосказанное. И было некомфортно оттого, что это «что-то» не было произнесено. Однако оба молчали. — Ты безумец, — наконец сказал Антон после паузы. — Безумец? — взглянул на него Майкл. — Безумен тот, кто не видит и не понимает! Как ты, слепец, смеешь называть меня безумцем? — Ты и правда считаешь, что, собирая по миру себе подобных и заставляя их выполнять свои приказания, ты исполняешь волю Бога?! Лишь безумный может так полагать. — Я просто несу свой крест. Я знаю, что грешен. И страдаю за свои грехи. — Правда? — фыркнул Тоша. — Ты и не знаешь, сколько боли в моем сердце и сколько еще я должен буду перенести… Но кто, если не я? — Да уж, кто, если не ты! Антон понял, что говорить что-либо бесполезно. Он разглядел сущность своего собеседника и знал, что любое слово его теперь будет превращено в то орудие, что тот возьмет в свои руки против него. Поэтому продолжать дальше было просто бессмысленно, а значит… Кири открыла глаза, и те блестели, наполненные слезами счастья. Неужели ей что-то приснилось сегодня? Впервые в жизни она не провалилась в пустое забытье! Нет, пустота больше не владела ее разумом! Она видела сон. Настоящий. Цветной, пусть и несколько серый, но все же… Она видела реку, ее переливы и гребешки, и вечный бег. Может, ту самую, что они проехали недавно, может, другую, может быть, даже несуществующую. Но она видела! Как удивительно! Девочка повернулась. Ей так хотелось рассказать об этом! Но Антона не было рядом. Вообще никого не было, кроме кошки, лишь машина и ее вещи. Кошка спала, как обычно положив голову на хвост. — Я видела сон! — воскликнула Кири, не обуздав это жуткое желание поделиться. Кошка открыла один глаз, посмотрела на девочку отсутствующим взглядом и снова закрыла его. — А ты видишь сны? — поинтересовалась малышка, животное на сей раз вообще никак не отреагировало. — Может быть, тоже реку? Немного подождав ответа, она отвернулась, так его и не получив. Но радость ее была так велика, что кошкина неучтивость тут же забылась. Кири глубоко вздохнула, как бы успокаивая себя, словно боялась спугнуть удачу и так навсегда и остаться с одним-единственным сном за всю жизнь. Ее красивые карие глаза смотрели на вид, открывавшийся из окна автомобиля. Облака на темном пасмурном небе замерли в единообразной массе, и иногда там, в вышине, пролетали крикливые чайки — стремительные белые пятна. Ветер трепал деревья, срывая с них темные листья, гоняя их по улице, закручивая, собирая в кучу и снова разбрасывая прочь друг от друга. На углу сидела собака и чесала ухо, положив свесившееся брюхо на асфальт. Возле нее ходил, тряся головой, голубь. На дороге «плясала» обертка из-под шоколадки. Все такое незначительное и… такое значимое. Целый мир глупой чепухи, который она лишь недавно узнала. Благодаря ему… А теперь она еще и видела сны! Нет, девочка решительно не могла это забыть. Ведь ей хотелось об этом кричать! Она видит сны! Видит сны! Совсем как в тех сказках, что ей читали. Совсем как когда она играла в то, что она обычный человек, только на сей раз по-настоящему… Вдруг Кири вспомнила — близнецы говорили ей, — что это демоны не дают ей видеть их, и когда те отступят, она обязательно узнает, что это такое. Значит, Антон был прав! Надо только победить того, кто их рождает. И, наверное, он уже сражается с ним, раз демоны притаились. Кири захлопала в ладоши, вновь разбудив тем самым кошку. Та недовольно поглядела на спутницу своего хозяина. Скоро все закончится! Демоны больше никогда ее не потревожат! Но… Но… Что, если Антон не справится? От этой мысли девочка вздрогнула. Тот, кто рождает демонов, должно быть, силен! А если ее другу не победить? А если он и вовсе погибнет? От этой мысли сердечко малышки словно подскочило и больно ударилось о ребра. Нет, нет! Это ужасно! Он погибнет, и никто уже не сможет защитить Кири. И демоны настигнут ее, и ее душа будет поглощена их жаждой! Их неутолимый, вечный голод, их единственная отрада, их блаженство… они придут за ней, они будут искать. И как в доказательство своих страхов, малышке показалось, что она уже слышала приближение существ, чей облик, чье несуществующее существование были для нее смертельны. Кири съежилась на кресле в маленький комочек, объятая ужасом и парализованная собственными же кошмарами. Ее руки тряслись, кровь в голове бешено пульсировала, и дыхание срывалось так, будто она не только что проснулась, а пробежала марафон. Ей хотелось что-нибудь сделать, как-то остановить Антона, но ее тело не двигалось, будто вновь в нее запустили те ампулы, разработанные для «Seven». Сжимая свою новую лампу и шкатулку, она ничего не могла с этим поделать и все глубже и глубже погружалась в пучину невообразимого отчаяния. ПРОКЛЯТЫЙ АНГЕЛ, КОТОРОГО Я ЛЮБИЛ… День продолжался. Там, за пределами этого небольшого помещения, жизнь текла как обычно, и люди шастали туда-сюда, отдаваясь своей засасывающей повседневности, не зная ни о детях семи судей, ни о том, что происходило между этими необыкновенными чадами. И неведение это несло им спокойствие. Антон стоял посреди церкви, слыша в этой гробовой тишине свое дыхание. Его руки были опущены, и фигура сгорбилась, словно под гнетом каких-то страданий. А искорки в черных глазах потухли, оставив там совершенную пустоту. Огонь свечей все так же полыхал, то уменьшаясь, то возрастая, повинуясь невидимым дуновениям шедшего откуда-то ветерка. Из большого окна сочился серый свет, освещая с одной стороны и затемняя с другой силуэты двух мужчин, стоявших друг напротив друга. Приятный запах ладана и дыма просачивался во все закутки. С икон смотрели глубокие, мудрые взгляды. Домов отчетливо помнил последнюю свою мысль, пронесшуюся, казалось, совсем недавно, но уже не мог понять ее. Он хотел убить его? Того, кто сейчас стоял перед ним. Неужели он действительно хотел убить его?! Привлекательное благодушное лицо глядело с такой добротой и нежностью… Зачем? Зачем он достал тот нож, что сейчас сжимал в руке? Голубые глаза светились искренностью и заботой… Разве было хоть что-то в этом ангельском облике, в этой теплой улыбке, в ямочках на щеках, за что можно было бы хотя бы просто на него разозлиться?! Уж не говоря о большем. Нет, Домов видел, знал, чувствовал — человек перед ним безгрешен. Он как аксиома — всегда прав, всегда истина. И если что-то в его словах и поступках Тоше прежде не нравилось, то, вероятно, он просто ошибался. Но почему же тогда что-то внутри упорно не хотело всему этому верить? Майкл сделал пару шагов к Антону. Его лицо улыбалось, он был доволен, оттого и настроение улучшилось. Оглядев издалека своего давнего друга, которого он и правда любил и боялся, он совершенно расслабился, увидев отрешенность и недоуменность в его взгляде. Мужчина подошел к нему и обнял, отчего Домов вздрогнул, пребывая в невообразимом смятении. — Теперь ты чувствуешь… — спросил он, — мою душу? — Да… — прошептал Тоша. — И что ты о ней думаешь? — Она святая… Майкл улыбнулся и отстранился. — Вы видите? — торжествующе спросил он кого-то в пустоту. — Ваши страхи не оправданны. Я обещал, и вот наш гость уже не тот, что был раньше. Из прилегавшего к главному помещения вышли люди. Их было двенадцать. Они почтительно поклонились и встали позади Майкла небольшим полукругом. — Слово истины творит чудеса, — сказал тот, указывая на присмиренного Тошу. Люди закивали. — И ложная вера забывается в храме Божьем! Люди закивали вновь. — Но, учитель, — обратился к Майклу один из его свиты. — Что, если он снова собьется с пути? Ведь это было уже не раз. Иное дерево болеет с корня, и ветви его хоть и зелены, все равно полны гнили. Тот вздохнул. — Увы, я и сам не знаю, как обезопасить и его самого, и всех нас от сатаны, что властвует в сердце этого мужчины, — сказал он. — И хоть пока моя над ним власть крепка, когда-нибудь ее силы будет недостаточно. Ибо он не желает следовать по истинному пути и полон мыслями и пороками неверными… И как бы ни было мне больно говорить это, но я согласен с тем, что мы уже не можем излечить его и направить. Он демон, что несет только разрушение и зло… — Вы правы. — Не жертвуя, нельзя создать лучшего мира. — О, вы правы. — Анатолий, дай мне свой кинжал. — Может, лучше вам не приближаться к нему? Позвольте, я сделаю это сам! — Нет-нет… Это мой крест. И мне нести его, — Майкл взвесил в руке холодный металл. — Да и сейчас мне абсолютно точно нечего опасаться… Разве только тех страданий, что скуют мое сердце. И греха, который приму я. О, Всевышний, дай мне стойкости! Майкл элегантно, даже несколько театрально взмахнул рукой. Один из окружавших его людей отделился от всей группы и отошел в угол. Там стоял магнитофон, и он нажал на «play» — хоть какая-то альтернатива в отсутствии хора. Сначала послышались посторонние шумы, но потом заиграла музыка. «Поминаю день страшный» Архангельского раздался в этих сводах как предзнаменование или наказание. Тысяча звуков сливалась в единый надрывный поток, пронизывая каждую клеточку тела, пробираясь до самых сокровенных недр души. Антон видел, как Майкл приближался к нему. Видел в его руке блеск оружия. Он слышал весь разговор и прекрасно понимал его смысл. Единственное, чего он не понимал, это то — как такое могло быть?! Неужели тот, в чьих жилах текла святая кровь, тот, из чьих уст лился сей божественный голос, хотел его убить? Неужели ради этого он делал эти шаги? Нет, это невозможно. Ведь тот на подобное просто не способен… Но нет, он читал в глазах эту жажду. Ту самую, что так часто охватывала и его самого. Он чувствовал своим натренированным телом опасность, исходившую от этого человека. И знал, что его рука не дрогнет. Однако… даже зная все это, даже понимая, что Майкл не отступит, Домов все равно не мог ничего поделать. То очарование, что исходило от мужчины, флер его обаяния, миловидность образа — все это застилало ему глаза и дурманило рассудок столь же умело, как опиум или кокаин. И он не видел демона, такого же, как он сам, а видел ангела, того, что глядел на него из тьмы. И он любил его. Открыто, просто, отчаянно. И он боготворил его. Всецело, истинно. Так безудержно и сильно, что был готов принять смерть из его рук, даже радовался этой возможности, особенно если это пойдет ему на пользу. Майкл приблизился, и Тоша почувствовал новую волну непреодолимого восхищения и умиления. — Сегодня все закончится, — сказал тот, улыбнувшись. — И твоя сила уже никогда не сможет свести меня с ума. Прощай… — он обнял Антона вновь. — Ты помолишься за меня? — спросил Тоша.