Шла по центральным улицам, где очарование города особенно ощущалось, и заглядывала в большие и маленькие окна бесчисленных кафе, на подоконниках которых уютно пестрели подушечки, мишки, олени, а за столиками сидели довольные улыбающиеся люди и пили кофе. Теплый приглушенный свет окутывал их, и мне они казались небожителями, которые спустились туда прямо с Олимпа. Я же стеснялась открыть стеклянную дверь под ”вкусной” вывеской, пройти уверенной походкой к столику и сделать заказ. Мне казалось, что “боги” рассердятся и “покарают” меня презрительными взглядами. И я, вздыхая, проходила мимо. И только в электричке догадалась, как могла бы обмануть свое застенчивое “я”. Стоило представить, что это - журналистское задание, как всю нерешительность сдуло бы ветром. Когда я обнаружила в себе эту особенность на заре карьеры, то обрадовалась и немного испугалась. Я видела перед собой только задание и ощущала азарт, даже если впереди маячила опасность, так что иногда лучше было бы притормозить, но бывало уже поздно… Я едва успевала рассмотреть дома за окном, они сливались в одно большое серое пятно, исчезающее со скоростью ветра. И как люди живут в маленьких деревеньках, затерянных среди полей и лесов? Куда ходят? Что делают? Где-то, среди такого же ландшафта, стоял дом моей прабабушки и ждал, что хоть кто-то переступит его скрипучий порог. И я поняла, для чего возвращаюсь в Вятанск - собраться в поездку на край света и увидеть наконец-то дом той, что подарила мне такую фамилию, ведь не зря она привиделась во время лунного затмения. Я невольно поежилась от холода, хотя в электричке было тепло, но проснувшийся во мне журналист не почувствовал в этом никакой опасности. “Хочешь угадаю? Ты гуляешь по городу!” - на экране телефона высветилось сообщение от Савелия. “Не угадал! Смотрю в окно электрички” - написала я и добавила смайлик с выпученными глазами и высунутым языком. “Сбегаешь…” “Только если от самой себя, а от тебя, как я поняла, не сбежишь…” “Правильно понимаешь… Тут такое дело… Флешку твою не могу найти…” Я почувствовала внезапное облегчение. А то мандраж уже начал навещать меня при мысли, что Савелий прочтет то, что я и сама с трудом решилась бы перечитать. Ничего такого, конечно, там не было. Просто жизненные ошибки, которые не исправишь, как двойку в ученическом дневнике. “Ты ведь записи, надеюсь, в гугл-доках сохранила? Можешь ссылку кинуть? Пока есть время, почитаю”. “Ты еще в пути?” “Нет, уже в Москве”. “Ничего себе! Ты телепортировался?” “Ну да, на самолете”. Вот хитрец! Говорил, что срочные дела, а время откуда-то нашлось. Записи, я конечно, сохранила в гугл-доках, только знать Савелию об этом не обязательно. Довольная собой и внезапными обстоятельствами, я ответила, что как раз-таки нет, надо добраться до дома, поискать в ноутбуке, а сама открыла файл на телефоне. Чтение давалось трудно. Но, как сказала психолог, у которой я однажды брала интервью, если прошлое цепляется, как репей, надо доставать колючки, возможно, по одной, то есть проживать ситуацию столько раз, пока не почувствуешь, что отпустило. Адская техника, конечно. Однако я решила попробовать, потому что прошлое действительно не отпускало. Но теперь я могла посмотреть на него со стороны и прочитать, словно книгу. Глава 8. Он точно с Юпитера Лето, Коромысловка, начало 90-х годов О нашей любви можно было написать роман, так говорили. Но мне казалось, что у нас как-то всё неправильно. Хотя разве любовь может быть неправильной? Оказалось, что может. Он делал всё не так. Долго думал. Молчал, когда я ждала ответа. И совсем-совсем меня не понимал. Мы были с разных планет. И даже не с Марса и Венеры, нет. Пожалуй, он был с Юпитера - такой же большой и газообразный. Опереться на него было невозможно. А я была с Меркурия – маленькой юркой планеты, самой близкой к Солнцу. Она похожа на Луну, только внутри - большое и железное ядро. Перепады температуры на планете самые жестокие - от минус ста девяносто до плюс четырехсот градусов по Цельсию. В таком же диапазоне прыгали мои эмоции. Только успевай, оборачивайся. И он не успевал. Плыл по жизни – большой, спокойный и далекий от меня в своем газообразном состоянии. Какая уж тут любовь, тем более для книги. Проза жизни. И эта проза затягивала. Его звали Гордей. Мы познакомились на деревенской дискотеке. Потом долго бродили по деревенским улицам. Потом оказалось, что это любовь. Он приходил, а чаще приезжал за мной в любую погоду. И это он постучал в окно бабушкиного дома тем дождливым вечером, когда я сидела на подоконнике. Много лет спустя я все так же ясно представляла эту картинку, будто пересматривала старый немой фильм с субтитрами. Тогда мы впервые оказались вместе на старом кожаном диване со смешными откидными валиками под мелодию бешено популярной группы «Ласковый май». Небольшой квадратный магнитофон Гордей принес с собой под курткой, как запретный плод. Мы слушали его на самой низкой громкости, чтобы не разбудить бабушку. Но она ворочалась за стенкой и периодически покашливала. Эти звуки означали, что я сгорю в гиене огненной, ведь приличной девушке должно быть стыдно сидеть с парнем на диване. В её представлении - это прямой путь, ведущий ко греху. Бабушка зря волновалась. Дальше несмелых поцелуев под страдальческий голос Юры Шатунова дело не шло. Пока мягкие губы Гордея касались моей щеки, а нестерпимые мурашки бежали до пяток, я не выдерживала и начинала его о чем-нибудь расспрашивать. - Почему у тебя такое странное имя? - шептала я. - У тебя тоже, особенно для городской девчонки, - отвечал он, досадливо отстраняясь, – Так у нас бабушек кличут. Я пожимала плечами. Не знаю, о чем думали мои родители, выбирая мне имя. Они ждали мальчика. А родилась я - Анисья. Сразу с темной завитушкой на лбу и длинными ресницами. Акушерка ещё в роддоме объявила меня красавицей. Но я так не считала, и каждый раз вздыхала, глядя в зеркало, пытаясь исправить восточный разрез глаз с помощью теней. О причудливых вопросах крови неплохо было бы спросить мою прабабушку, но она оставила без объяснений даже свою фамилию - Тернавская. Только сказала трем дочерям: “Девки, по возможности фамилию не меняйте!” Одна дочь, внучка и правнучка пожелание исполнили. Хотя мне и в голову не приходило изменить такую фамилию. Она, как крутой номер машины, сразу всем запоминалась. А у Гордея была обычная фамилия - Савельев. Зато сам он казался необычным. Не красавец. Но что-то в его внешности завораживало и не отпускало. Возможно, большие печальные глаза в обрамлении длинных выгоревших ресниц. Лишь иногда в его взгляде мелькала радостная искринка, особенно, когда он смотрел на меня. Место, где Гордей впервые меня разглядел, было в Коромысловке культовым. Сначала там стояла церковь. Большая и белая. С крестами, которые отражались на гладкой поверхности озера. Бабушка, когда была маленькой, мечтала в этой церкви венчаться. А в 30-е годы прошлого века купола разрушили. Много лет спустя пристроили помещения - получился сельский клуб с большим холлом для дискотеки, кинозалом и библиотекой. По вечерам возле главных дверей клуба происходило все самое интересное - подъезжали парни на мотоциклах и производили неизгладимое впечатление на девчонок. А они в свою очередь сражали парней сиреневыми тенями, розовыми лосинами и челками, взбитыми и уложенными, как конский хвост. У меня не было таких бомбических средств. Зато я умела танцевать и показывать характер. - Что сегодня с музыкой? Ничего путного! – как-то крикнула я в сторону диджейского «пульта» - парты и магнитофона «Романтика», подключенного к двум мощным колонкам. - А что ты хочешь? – спросил высокий белобрысый парень. - Ну хотя бы Си Си Кетч или Сабрину! - Щас сделаем! – спокойно ответил он. И я тут же забыла о нем под оглушительные ритмы хита «Boys», мигающие цветные огоньки сотворяли свою Вселенную, и я была где-то там, за горизонтом, пока не нарисовалось лицо белобрысого. Из-за громкой музыки пришлось читать по губам: - Провожу тебя потом? - А не заблудишься? - подтрунила я. Он усмехнулся и исчез. А после дискотеки вынырнул из толпы и молча пошел рядом. Мы обменялись нашими странными именами и отправились навстречу звездному небу по дороге, где вместо асфальта лежала пыль тысячелетий. А потом почти каждый вечер Гордей приезжал за мной на красном мотоцикле ИЖ «Юпитер-5». И когда мы мчались по дороге, деревенской или полевой, мое сердце замирало от восторга и страха. Ночной прохладный ветер трепал волосы, забирался под куртку, и я пряталась за широкой спиной Гордея, смыкая руки на твердом прессе. Звезды неслись за нами, и, казалось, ещё много и мы полетим, как влюбленные на картине Марка Шагала… Глава 9. Конфетти В тот день мы молча сидели на диване. Гордей чуть приобнял меня, и я положила голову ему на плечо. - Я скоро уеду. Будешь писать? - Буду, - кивнул он. – Думать о тебе тоже буду. - А что будешь думать? - Что ты Принцесса дождя… - Гордей улыбнулся одними глазами, большими и грустными. И опять замолчал. «Ну вот и все, не нужно мне с тобою быть и день и ночь…», - пел Юра и казалось, предсказывал исход наших отношений. За стеной все громче ворочалась бабушка. А я думала, как меня угораздило влюбиться в деревенского увальня, из которого слова надо вытаскивать щипцами. Или мне просто нравилось, что он в меня влюблен? Хотя в этом я была не очень уверена. Нам по 16 лет. Мы жили за 160 километров друг от друга. Что хорошего из этого могло получиться? В начале 90-х годов XX века Советский Союз разваливался, а мы строили планы на вечную любовь, не подозревая, что стоим на палубе “Титаника”. В письмах Гордей оказался более красноречивым. В корявых синих строчках между рассказами о спортзале, куда он ходил почти каждый вечер, я иногда находила нежные слова. Я их перечитывала и коллекционировала - Русалочка, Незабудка, Принцесса дождя, Королева сердца - в моей шкатулке скопилось не так много бусин. Гордей редко писал письма. Замирая, я подходила к железному почтовому ящику на двери квартиры, а сквозь дырочки на меня смотрела пустота. Иногда мне снилось, что из ящика в руки высыпался ворох писем, подписанных его корявым почерком. Оказывается, они просто застряли где-то на почте, вот в чем дело! В реальности же Гордей занимался чем-то другим. Ему было не до писем. На коротких осенних каникулах я мчалась в Коромысловку. Гордей, как ни чем не бывало, приходил, стучал в окно. И смотрел большими грустными глазами. - Почему ты так редко пишешь? - спрашивала я, надеясь услышать, что он хотя бы спасал Землю от инопланетян, а не проводил время с друзьями. - Я часто думаю о тебе, - невозмутимо отвечал герой моих фантастических мыслей. - Как я могу это проверить? - не унималась я. - Никак. Только поверить. И я верила. А на самом деле выдумала собственный мир, где деревенский парень выглядел как принц на красном «Юпитере». И даже готов был отдать магнитофон за сердце городской девчонки. Я же хотела, чтобы он чаще писал письма. И он написал. Два письма подряд. Одно длинное, с неземными, звездными чувствами и фразой, что жизнь - лишь миг для настоящей любви. А другое – короткое, с одним абзацем, где синим по белому написал - ему теперь не до отношений... Я читала это письмо в прихожей, на круглой клетчатой банкетке. Слезы мешали разглядеть почерк Гордея, и на минутку даже показалось, что это написал не он. Я перечитывала строки уже десятый раз и не понимала их смысла. Он рассыпался на отдельные слова и никак не складывался в понятные фразы. - Ася, не плачь! – услышала я голос мамы. Она стояла за спиной и, похоже, уже давно поняла смысл письма. Она взяла из моих рук листочек в клеточку, на котором корявый почерк был крупнее, чем обычно, и разорвала на конфетти. - Будем считать, что его не было, - сказала она решительно. - Гордея или письма? – еще раз всхлипнула я. - И того, и другого. Эх, мама! А как забыть душистый ветер и Млечный путь над головой, который мы рассматривали в поле? Таких ярких звезд в городе не бывает. И таких молчаливых увальней тоже. Здесь, в городе, вообще все по-другому. Мой мир рухнул, хоть и был воображаемым. От него остались только конфетти… …Электричка летела вперед, а мне вдруг захотелось выйти на какой-нибудь станции, лишь бы не возвращаться туда, где разбились мои мечты, где вместо счастливого семейного гнезда стоял пустой дом. Если бы тогда, когда пришло то злополучное письмо, в моей голове проросли хоть микроскопические ростки разума, я вычеркнула бы Гордея раз и навсегда из своей жизни. Но юношеская любовь и разум несовместимы. Это сейчас, почти в сорок, я поумнела. Хотя, судя по комментариям Сони, я себе льщу. Так чего же требую от себя шестнадцатилетней? Хм, адская техника работает. И я, скользнув по экрану пальцем, перелистнула страничку дневника… Глава 10. Письмецо в конверте