– Хватит говорить о деньгах, – перебиваю я. – Я заплачу. Главное – чтобы все выглядело достойно. В трубке тихо. Я представляю, как мама сидит на диване, подперев голову рукой. Мама никогда не понимала, почему свадьба так важна для меня. Во времена ее молодости люди не уделяли такого внимания свадьбам, не делали из них события. Тогда женились только потому, что так было принято, или потому, что невеста была в положении. Если бы у меня был выбор, я не стала бы устраивать свадьбу в Урмберге, поскольку я всю жизнь потратила на то, чтобы выбраться отсюда. Но это разбило бы маме сердце, а этого я не хочу. И к тому же летом тут очень красиво, так что свадьба должна получиться достойная. Я паркуюсь перед бывшим продуктовым магазином. Телефон все еще прижат к уху. – Малин, – тихо говорит мама голосом, полным невысказанной тревоги. – Дорогая, с таким подходом ты рискуешь оказаться разочарованной. Расслабься. Все будет хорошо. Поговорим, когда ты вернешься домой, ладно? Я соглашаюсь и кладу трубку. Запираю машину и иду в наш временный участок, устроенный в бывшем продмаге. Продуктового магазина в Урмберге сейчас нет. Покупателей недостаточно. Когда мама была маленькой, тут была торговая лавка, но в восьмидесятые владельцы, семья Карлман, продали лавку сети супермаркетов. Десять лет назад магазин закрылся, и с тех пор здание пустует. Подростки иногда используют его для тайных вечеринок. Я сама бывала здесь и пила в этих стенах алкогольное пойло при свете свечей. Это одно из немногих развлечений, доступных молодежи в этой богом забытой дыре. Я снимаю куртку и сажусь за компьютер. Бросаю взгляд на фотографии скелета на стене – напоминание о расследовании, о котором мы почти не говорили последние сутки. Достаю блокнот и листаю его. Пикает сотовый. На экране – сообщение от Макса: «Серый или бежевый плед на диван?». Макс – это мой парень, или, точнее, жених, поскольку мы обручены и летом собираемся пожениться. Он юрист в страховой компании в Стокгольме. После свадьбы я тоже перееду в Стокгольм и тогда окончательно распрощаюсь с Урмбергом. Все невидимые нити, связывающие меня с этой дырой, как пуповина связывает младенца с матерью, будут перерезаны. И Макс выступает в роли ножниц. Благодаря ему это станет возможным. Это делает меня счастливой. Конечно, я буду поддерживать связь с мамой. Навещать пару раз в год, может, три, приглашать ее в Стокгольм. Дверь открывается, впуская холодный ветер, листву и запах мокрой земли, и в проеме возникает крупное тело Манфреда. – Привет! – здоровается он. – Как поиски? – Так себе, – отвечаю я. – Я только с завода. Ничего не нашли. Он закрывает дверь и снимает пальто. Опускается на стул напротив меня. У него вид человека на грани отчаяния. Отчаяния и бешенства. Тревоги последних дней пробудили в нем агрессию, которой я раньше в нем не замечала. – Проклятье! Я молча киваю и смотрю на него. Рыжие волосы прилипли к макушке, твидовый костюм странно смотрится здесь, в Урмберге. Манфред словно с другой планеты. Никто, ни одна душа в Урмберге, не осмелился бы так вырядиться. Даже стокгольмцы, поселившиеся на старом хуторе на другом берегу реки, чтобы разводить странных маленьких лошадей, на которых нельзя кататься верхом; даже немцы, купившие полуразрушенную избушку в лесу, чтобы быть ближе к природе. Когда Манфред прибыл сюда с коллегами, я подумывала посоветовать ему поменять стиль. Чтобы облегчить общение с местными жителями. Местные не будут уважать человека, который наряжается, как английский лорд на лисьей охоте. Но я ничего не сказала. А потом Петер пропал, и Манфред так расстроился, что я не осмелилась поднять эту тему. Он по-прежнему в состоянии шока. Как и я. Мы все переживаем за Петера. Журналисты не дают нам прохода, задавая вопросы, на которые у нас нет ответа. Не понимаю, где они остановились. В Урмберге нет отеля, только кемпинг у озера Лонгшён, но в это время года он пустует. – Расскажи, – просит Манфред, ставя на стол термос и кивая на карту перед нами. Посреди лэна Сёрмланд лежит Урмберг – несколько тысяч гектаров каменистой поросшей лесом земли, непригодной для сельского хозяйства. Когда-то здесь процветало производство, но сегодня деревня вымирает. На карте видно только лес, бесконечный лес. И дюжина хуторов, разбросанных тут и там, по обеим берегам реки, текущей в Вингокер. Поверх карты мы начертили сеть и пометили важные места: захоронение, где я нашла скелет, заброшенный завод, место, где обнаружили Ханне. – «Missing people» и военные сегодня прочесали этот район, – показываю на два квадратика на карте, – я говорила со Сванте, руководителем поисковой операции. – И? – Ничего. Но непролазный лес затрудняет поиски… В таких условиях легко не заметить… Я хотела сказать «тело», но вовремя спохватилась. Никто из нас не хочет думать о Петере – добром и симпатичном полицейском из Стокгольма – как о «теле». Симпатичном, если вам нравятся мужчины постарше. Петеру пятьдесят лет, теперь мне это известно. Теперь я знаю, что его рост 185 см, вес 80 килограммов и что он встречается с Ханне. У него есть сын-подросток, Альбин, которого он почти не видит, и бывшая, которую Петер не переваривает. Когда ты являешься предметом полицейского расследования, ни о какой личной жизни речи уже не идет. Не важно, жертва ты или преступник. Мы будем копаться в твоем грязном белье, которое ты обычно прячешь в глубине шкафа, мы достанем его и вывесим на всеобщее обозрение. Интересно, что Петер подумает, когда узнает, что мы тут в импровизированном участке сидели и обсуждали его рост, вес и сексуальные предпочтения. Если ему, конечно, суждено это узнать. Его никто не видел с пятницы, а ночью температура опускалась гораздо ниже нуля. А в ночь с пятницы на субботу была буря. Ветром повалило деревья и сдуло крышу с сарая к северу от Урмберга. Так что нельзя исключать, что с Петером в лесу произошел несчастный случай. Манфред открывает термос и тянется за бумажным стаканчиком. Убирает волосы со лба. – Кофе? – С удовольствием. Он наливает дымящуюся жидкость в стаканчик и протягивает мне. – Я говорил с Берит Сунд, женщиной, которая помогает социальной службе с Ханне. – Ханне у Берит Сунд? Берит живет в старом деревянном доме за церковью. Уже когда я была ребенком, Берит казалась мне старухой. Сложно представить, как в ее возрасте она может о ком-то заботиться, особенно о таком человеке, как Ханне, с ее травмами и потерей памяти. Но я помню, что у Берит есть опыт работы с инвалидами. – Да, Ханне живет с ней временно. Пока служба не найдет другое решение. Мне кажется, это даже удобно, потому что это недалеко и мы можем ее навещать. Может, Ханне что-то вспомнит. – Есть такой шанс? – спрашиваю я с сомнением. – Понятия не имею. Манфред смотрит в чашку. Весь его вид выражает бесконечное отчаяние. Мне хочется его утешить, но я не знаю как. – Не понимаю, как ей удавалось скрывать от нас свое состояние, – говорю я. – Я имею в виду, если она даже не помнит, где она, то дело тут серьезно. Как можно было это скрывать? Манфред качает головой. Его двойной подбородок дрожит. – Знаю. Это странно. Но, думаю, у нее были свои причины. И она хорошо справлялась. Помнишь, у нее всегда при себе была тетрадь. Я киваю. Конечно, я помню коричневую тетрадку у нее под мышкой. Она все туда записывала. И время от времени перечитывала. – Думаешь, она туда все записывала? – Да, – отвечает Манфред, отхлебывая кофе. – Я уверен в этом. Иначе она не справилась бы с работой. – Но тогда там все задокументировано. Все, что говорили люди, все, что… Манфред не отвечает. Он смотрит в грязное окно, за которым темнота. Темно и тут, внутри. Одинокая лампочка, свисающая на проводе с потолка, и мерцающий экран компьютера – единственные источники света. Мы сидим в комнате, которая раньше была кабинетом управляющего магазином. В соседней комнате располагалось торговое помещение. Там по-прежнему стоят стеллажи и старый прилавок. Стены пестрят граффити. Когда мы приехали, нам пришлось вымести горы пустых бутылок, окурков и использованных презервативов. Тогда нам это казалось забавным. Манфред окрестил магазин «Шато Урмберг», обитель греха в темных лесах Сёрмланда. А Ханне достала тетрадку… видимо, чтобы записать эти слова. Манфред проводит толстым пальцем по карте. После него остается кофейное пятно. – Ханне нашли тут, по дороге к югу от Урмберга. Мы осмотрели лес в радиусе километра и опросили живущих поблизости. Семья Брундин, твои родственники, судя по всему, в пятницу была в Катринехольме. В субботу они были дома, но ничего не заметили. И семья Ульссон тоже, или как? Я качаю головой. – Я говорила с отцом, Стефаном Ульссоном. И дочерью Мелиндой шестнадцати лет. Никто ничего не видел. В субботу дочь была у своего парня, а отец играл у приятеля в компьютерные игры. – Компьютерные игры? – Да, еще есть сын, Джейк. Он в субботу был один дома. – Джейк? Джейк Ульссон? Его правда так зовут? Я киваю: – Типичное имя в этих местах. Манфред прячет улыбку, но молчит, явно не желая меня оскорбить своим смехом. Мы, конечно, немного узнали друг друга за последние недели, но недостаточно хорошо для подобных шуток. Особенно если это касается моих родных мест.