Через несколько минут молодой человек вернулся с напитками и принял наш заказ. Я взял ролл с курицей по-средиземноморски. Рейчел – салат цезарь с курицей и капустой. За обедом мы говорили о курорте и аризонском климате, сравнивая его с погодой Сент-Джорджа, где Рейчел прожила всю жизнь. У меня не было никакого желания вспоминать, зачем мы приехали в Феникс. Тем более что каждая мысль об этом наводила страх. Не поторопился ли я? Только ли ради Рейчел я сюда приехал? Мне сложно было представить, как поведет себя при встрече отец. Я не представлял и как поведу себя я. Элис сказала, он хотел меня видеть, но зачем? Загладить вину? А может, это как раз тот случай, когда родитель вспоминает о ребенке лишь после того, как ребенок добился чего-то в жизни? Что, если он попросит денег? Или почку? Понимаете теперь, почему я не хотел даже думать об этом? Рейчел, впрочем, тоже не поднимала эту тему – может, чувствовала мое смятение и ждала, когда я заговорю первым. Спустя некоторое время она решила искупаться, сначала спустила в воду ноги, а потому и сама соскользнула с бортика. Бассейн был неглубоким – не больше полутора метров, поэтому она могла спокойно стоять и болтать со мной. – Вода просто класс. Залезай ко мне. Я улыбнулся. – Мне и здесь хорошо. – Знаю, что хорошо. Но здесь еще лучше. Идем же. – Не могу. Я только что поел. Нельзя плавать сразу после еды, надо полчасика подождать. – Это миф. Если у тебя начнутся судороги, я тебя спасу. Обещаю. Я хихикнул. – Ну ладно. Отговорки закончились. Только не смотри, как я снимаю футболку. От такого зрелища ты можешь ослепнуть. – Ты меня предупредил, – успокоила она. Я снял футболку и спустился в бассейн. Вода действительно была замечательной. Рейчел прислонилась спиной к краю бассейна, вытянув руки вдоль цементного бортика. – Помнишь, о чем мы говорили утром, за завтраком? – Ты имеешь в виду… – я замешкался, опасаясь снова возвращаться к этой теме, – как ты вела себя вчера ночью? Она нахмурилась. – Ты же обещал больше об этом не вспоминать. – Это не я. Ты же сама заговорила. – Я вовсе не об этом. – О чем же тогда? – Мы говорили про песню «Мальчик по имени Сью». И я спросила: «Почему мы всегда выбираем самый тяжелый путь?» – Теперь вспомнил. – Я все думаю об этом. И мне кажется, я поняла почему. Потому что мы не верим, что достойны счастья. Или любви. – Она посмотрела мне в глаза и добавила: – Ну, это я так думаю. – Понимаю, – принялся рассуждать я. – Мне всегда казалось, мы выбираем не ту жизнь, какую хотим, а ту, которую, по нашему мнению, заслуживаем. Занимаемся, так сказать, самоуничижением, наказываем себя таким образом. – Зачем нам себя наказывать? – спросила Рейчел. – Разве наказания этого мира нам недостаточно? Я наморщил лоб. – А почему нет? Мы живем в мире, где любовь надо заработать. В этом и причина, и следствие. Так учили меня в детстве. Если я буду вести себя хорошо, то, может быть, мама меня полюбит. Проблема в том, что где-то на середине пути ты понимаешь, что никогда не станешь достаточно хорошим. Это-то меня и добило. Ты доходишь до точки и просто начинаешь кричать: «Люби меня таким, какой я есть, или убирайся из моей жизни». Мне кажется, именно поэтому меня никогда не интересовала религия. Все, с кем я говорил о Боге, твердили, что Его любовь надо заслужить. Полжизни я пытался заслужить любовь своей матери, и ничего не вышло. Говорят, что якобы так мы ищем дорогу к Богу. Мне же это представляется иначе: берешь ребенка, бросаешь его посреди Китая и говоришь ему: «Сейчас я исчезну. Твоя задача – найти меня. На своем пути ты встретишь тысячи людей, одни будут посылать тебя не в ту сторону, другие – показывать не ту карту, и ты никогда не будешь знать, кому из них верить. Но если налажаешь, можешь ко мне не возвращаться». Я знаю, каково это, когда любимые тобой люди непонятно за что вышвыривают тебя из дома. Если это и есть Бог, всевышняя версия моей матери, то я не хочу иметь с ним дела. Рейчел задумчиво смотрела на меня. – Я уже говорила, какие строгие у меня родители. Они очень педантично выполняют все заповеди Господни. В их понимании Бог – что-то типа вселенского регулировщика. На каждое действие должна быть равносильная и противоположная реакция. За ошибкой следует кара. Поэтому меня постоянно наказывали. Не сосчитать, сколько раз меня били. Но вся горечь в том, что таким образом они выражали свою любовь ко мне. Все так запутанно. – Родители били тебя? – Часто. Причем с благими намерениями, иногда даже цитируя Библию. Глава 13, стих 24: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына». Глава 23, стих 14: «Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней». У них все было записано. – Мне жаль. – Да. И мне. Но дело в том, что притчи являли собой лишь подход Короля Соломона к воспитанию. Не знаю, насколько мудрым он был, но его сын Ровоам, занявший место отца, был безжалостным и жестоким правителем, которого все ненавидели и которого чуть не убил свой же народ. Так что своими притчами Соломон хотел сказать: «Я был ужасным отцом, если хотите, чтобы ваш ребенок вырос таким же, как мой, воспитывайте его так же, как я своего». Я рассмеялся. – Откуда ты так хорошо знаешь Библию? – Я читала ее каждый день перед школой. – Впечатлен. – Не стоит, – возразила она. – Меня заставляли. Поначалу я воспринимала их учения как единственно верные. Но потом, когда стала старше, поняла, что во все они вкладывали свой смысл и толковали по-своему, поэтому начала изучать, но не чтобы угодить им, а чтобы узнать правду, записанную в Библии. Я стала задавать вопросы. – И что из этого вышло? – Они восприняли это как мятеж с моей стороны. Как и для большинства из нас, вера для родителей была важнее истины. Их убеждения противоречили всему, что я читала. Когда мне было шестнадцать, я спросила у них, что значит «милость», и отец ответил, что милость значит делать все, на что ты способен, и только тогда Бог смилостивится и спасет тебя. Его объяснение лишило меня всякой надежды. Я тогда подумала, что ведь это невозможно. Никто не в силах сделать все. Потому что всегда можно помолиться на секунду дольше, всегда можно подать на доллар больше нищему, всегда можно прочесть Библию на одно слово больше. Всегда можно сделать больше. К тому же все люди ошибаются, а значит, делают не все, что в их силах. Она гневно выдохнула. – Я видела людей, которые всю жизнь гонялись за этой духовностью, но только выбились из сил. Те, кто верит в Бога-регулировщика, в конце концов либо сгорают от стыда, либо живут в иллюзии собственной праведности. Таковы и мои родители. Про них можно сказать и то, и другое. Спроси их, добродетельны ли они, и услышишь в ответ «нет». А спросишь, грешники ли они, обидятся. Самое сложное в том, что, однажды вбив себе что-то в голову, очень трудно от этого избавиться. Потому что тебе постоянно кажется, что ты восстаешь против того, что верно, даже если понимаешь, что это неверно. – Рейчел покосилась на меня. – Я несу чушь, да? Я помотал головой. – Я давно не слышал ничего более вразумительного, – возразил я. – Теперь я думаю, что, может, и к лучшему, что в моей жизни не было отца. – Не то чтобы так лучше. Просто по-другому. Нельзя же сказать, что лучше: жестокое обращение или отсутствие внимания. Как ты и говорил, и то и другое – насилие. Только одно из них пассивное. Я задумался над ее словами, потом посмотрел на часы. – Кстати, об отсутствии внимания, уже шестой час. Нам пора. Мы вылезли из бассейна, обтерлись и вернулись к себе в номер. Я пошел переодеваться в ванную, а Рейчел в спальню. * * * Готовясь к встрече с отцом, я чувствовал себя так, будто первый раз иду в новую школу – никак не мог решить, что же надеть. В итоге убедил себя, что это неважно, натянул футболку, шорты цвета хаки и кроссовки без носков и пошел за машиной. Если он не хочет видеть меня в футболке, то с чего бы ему хотеть меня видеть в пиджаке от Армани? Парковщик подогнал машину и отдал мне ключи. – Хорошего вечера. – Спасибо. Я заранее открыл пассажирскую дверь, и Рейчел устроилась рядом со мной. – Ну что, готов? – бросила она. – Нет, а ты? – Не-а. Поехали. Я улыбнулся. Какая же она потрясающая женщина. Глава девятнадцатая