- Вы хорошо говорите по-русски. - Два года в России не прошли даром. Маракуша насторожился: или офицер странный — в нем не было обычного гонора, или в войсках противника что-то сломалось, и даже офицеры начинают переоценивать происходящее. - Вы задаете загадки. - Никаких загадок, — оживился гауптман. — Я командир дивизиона. У меня было достаточно времени для осмысливания событий и переоценки ценностей. - Вы их переоценили? - Находился в процессе. - Понятно. Почти... - Только не ждите, что я буду кричать «Гитлер капут» и доказывать, что был когда-то профсоюзным активистом. Маракуша усмехнулся и быстро переглянулся с Шарафутдиновым. - Этого от вас мы и не ждем. Мы, как и вы, народ строевой, и нам нужно дело. А дела, как вы, конечно, понимаете, касаются прежде всего нашего участка обороны. Затем вообще обороны. А уж затем... Впрочем, что там... дальше... не знаю. - Я понимаю, — кивнул гауптман и грустно подвел первые итоги: — Значит, здесь меня не расстреляют? Капитан Маракуша рассмеялся. Рассмеялся весело и раскатисто. Первый раз за все эти дни. Пленный подтянулся и уставился на капитана. - До чего ж вы все на один манер, с одной колодки. Как армейские сапоги. Как только попадаете в плен, первый же вопрос: «А меня расстреляют?» - Гауптман нахмурился: Вы, конечно, будете отрицать. Да и что вам остается?! - Нам? Нам остается еще работать и работать. Но так как мы на войне, то работать будете вы. За нас. — Гауптман недоверчиво взглянул на Маракушу и тот спросил: — Вы считаете это несправедливым? - В известной степени. - Вот как?.. Что же вас, на курорт отправлять? - Нет... Но если честно... — Он покосился на солдат, поколебался, но решил продолжать: — Если честно, то пока мы шли вперед, мы, армейцы, не всегда понимали, что делают за нашими спинами разные... чины. Теперь мы откатываемся назад. И кое-что увидели. Теперь многие, в том числе и я, считают, что, будь мы на вашем месте, мы бы живыми не оставляли... Откровенность гауптмана насторожила капитана Маракушу. Такого от пленных он еще не слышал. Может, и правда — у противника что-то сломалось в душе? Но поскольку главным для капитана в данный момент являлись конкретные сведения, а не общее состояние войск противника, он вспомнил, что гауптман артиллерист и, как всякий артиллерист любой армии, больше интересуется целями противника, чем собственной передовой, и вовсе остыл. Что даст пленный ему, общевойсковому разведчику? Огневые позиции, боевые порядки артиллерии? Ну штабы, еще кое-что... Это важно. Очень важно, но капитану требовались сведения об обстановке на передовой, о резервах и многое иное, чего гауптман, скорее всего, просто не знает. Но гауптман жаждал продолжения. Он поерзал и спросил: - А вы, русские, думаете иначе? - Мы ведь не только русские, мы еще и большевики. - Пропаганда! Разве вы политик? Маракуша усмехнулся: - Нет, я строевой офицер. - Тогда я не все понимаю. - Поживете у нас — поймете. Все примолкли. Машина кружила по лощинкам и перелескам, за ней завивался шлейф ярких осенних листьев, пахло пряной горечью увядания, но постепенно пробивалась и ясная свежесть зазимка: в лесу иней так и не сошел. Закридзе дотянулся до Шарафутдинова и тихо прошептал: - Думаю, докладывать не надо. О схеме. - Почему? - Зачем лишние неприятности? Схема — правильная. Шарафутдинов подумал и решил: - Нет. Надо доложить. - Зачем? — рассердился Закридзе. - Ты знаешь, как все может повернуться, если узнают о схеме и о тех людях? - Пусть лейтенант докладывает. Я не буду. - Нужно, чтобы он вернулся. - Вот когда вернется, тогда и решим. Шарафутдинов опять задумался. Кому докладывать? Замполита нет — все еще в прикрытии. Капитану Маракуше? Сейчас не до этого. А самое главное, нет лейтенанта. И Шарафутдинов с неожиданно появившейся в нем сдержанностью, даже, кажется, важностью, кивнул: пусть будет так, как решил Закридзе. 21 Подполковник Лебедев примчался в штаб дивизии раньше комдива. Он поздравил Маракушу и, упреждая его просьбу, оказал: - Не волнуйся, капитан, артиллерия дождется и прикроет выход Матюхина в сумерки. Что дает пленный? - Еще не знаю... Но, думаю, для нас он даст мало — командир дивизиона. Судя по документам, наши догадки подтвердились. - Что ж, главная задача выполнена, кое-какие детали, конечно, узнаем... Маракуша молча согласился, однако, прикинув свое, затаенное, предложил: - Надо немедленно готовить разведку боем. Лебедев насторожился. В разведке боем участвуют не столько разведчики, сколько линейные подразделения. Они завязывают настоящий бой, а десятки наблюдателей засекают огневые точки врага, его батареи, расположение его подразделений и начертание обороны. В сумятице боя действуют и разведчики. Они пытаются прихватить пленного, собирают документы. Но основная тяжесть лежит все-таки на линейных подразделениях. Они принимают бой, как бы прикрывая собой разведчиков. - Вы думаете, что пехота прорвется на взлобок? И почему — немедленно? - Если вы оставляете всю артиллерию, чтобы прикрыть выход Матюхина, то пехота может прорваться. Подполковник задумался. Маракуша трезво оценивает обстановку. Неожиданная вечерняя атака на расстроенного и наверняка побитого противника может дать неплохие результаты. А нужны ли эти результаты? Допустим, стрелки захватят взлобок. Что дальше? Для закрепления нет сил. Ведь Маракуша не знает, что артиллерия резерва работала только как средство ввести противника в заблуждение... Неожиданно эта четкая, вычитанная когда-то из инструкции фраза перечеркнула все рассуждения Лебедева. Он с интересом посмотрел на Маракушу: хорошо мыслит человек. Видимо, надо доложить командованию. Оно решит. Оно смотрит дальше. - Пожалуй, не выйдет... Во всяком случае, доложу. Пойдем послушаем, что скажет твой крестник. Из-за высокой насыпи штабного блиндажа вышли разведчики, и Шарафутдинов, дождавшись, когда Лебедев шагнул за дверь, тихонько окликнул: - Товарищ капитан! - Что такое? Я же сказал — марш отдыхать! - Товарищ капитан, разрешите идти на передовую,— сказал Шарафутдинов. Над его плечом показалось умиленно-просящее, лоснящееся от все еще выступающего пота лицо Закридзе. - Нельзя по-другому, товарищ капитан. Маракуша посмотрел на небо, на дальний перелесок. Он уже подернулся предвечерней синью, ветер стих, начинало холодать. «К ночи развиднеется, а сейчас, скорее всего, падет туманец, — подумал капитан. — На это и рассчитывают... А кто же огнем прикроет... в случае чего? Значит, мне нужно возвращаться?» А возвращаться ему не хотелось: не часто попадается такой «язык» — хотелось послушать, что расскажет гауптман. И все-таки он сказал: - Ладно. Идите. Я буду через час. Разведчики уже повернулись, чтобы идти, но Маракуша все так же хмуро приказал: