— Ну, думаю, Эзре тоже нелегко со всеми этими захватывающими и неожиданными возможностями, развешанными повсюду. Типа он идет отлить, и вдруг из-за занавески для душа выскакивает захватывающая и неожиданная возможность и пугает его до усрачки. — По крайней мере он в ванной, — сказала я. — Когда доходит до усрачки? — Именно, — усмехнулась я. Кэс усмехнулся в ответ и посмотрел мне за спину. — Привет, Марабель. Обернувшись, я увидела в нескольких футах от нашего столика Марабель Финч. Она казалась глубоко задумавшейся, но для Марабель это обычное состояние. — Ой, — сказала Марабель, рассеянно глядя на Кэса. — Привет. — Как дела? — спросила я. Она приподняла плечи в легком пожатии. — Я не могу вспомнить, что собиралась делать. — Пообедать? — предположил Кэс. — Малыш не голоден, — сказала она. — А Марабель голодна? Его лицо оставалось невозмутимым, но глаза смеялись. Он считал Марабель забавной. — Нет. — Она замерла на секунду, а потом вдруг подняла руки и схватилась за грудь, словно проверяя, на месте ли она. — У меня теперь есть груди. Вы видели? — Да, — кивнул Кэс, не удержавшись от усмешки. — Да, они хорошенькие. Я пнула его под столом, пока Марабель садилась. — Мне они не нравятся, — сказала она. — Они нравятся папочке малыша? — спросил Кэс. Марабель просто смотрела на него. Я же, наоборот, размахнулась посильнее и врезала по ноге Кэса под столом. Мы с Марабель не были такими уж подругами, но я к ней вроде как привязалась. Впервые я встретила ее в городской библиотеке в нескольких кварталах от школы. Я ходила туда довольно часто и всегда видела Марабель среди стеллажей. Она листала периодические издания или толкала тележку и расставляла книги на полки. Она была на два года младше, и у нас не было никаких уроков вместе, но мы сосуществовали в библиотеке довольно гармонично. Я говорила «привет», а она кивала в ответ, или она выдавала мне книги и комментировала мой выбор. — Тебе нравится здесь работать? — спросила я однажды, когда она вела меня за экземпляром «Гамлета», который был нужен для урока. — Ну, технически я здесь не работаю, — ответила она. — Но они разрешают мне помогать. И она быстро нашла мне четыре разных издания «Гамлета». — Хотя это тебе не подойдет. Они попытались перевести его на современный язык и совершенно испортили. А в этом лучше комментарии. Я усвоила, что, когда дело касается информации, Марабель лучше Гугла. Она также была необычайно странной. Думаю, она напоминала мне Фостера, в некотором отношении. Они оба словно жили на собственной волне. Но если Фостер привлекал внимание, то Марабель была просто... спокойно эксцентричной. Я не уверена: порой она просто не понимает некоторые вещи — например, подшучивание Кэса — или ей просто все равно. — Марабель, как учеба? — спросила я. Кэс вернулся к своему обеду. Она сморщила носик: — Тригонометрия — это ужас. — О да. Тригонометрия отстой. Извини. Она моргнула. — За что? — Я люблю эту девушку, — сказал Кэс, когда мы шли в класс после обеда. Марабель удалилась в сторону кабинетов иностранных языков, одной рукой она придерживала выпуклый животик под своим кукольным платьем. — Я серьезно люблю ее. Она самый смешной человек, которого я когда-либо встречал. — Ты же знаешь, что она не специально. — Поэтому она и прикольная. — Она несовершеннолетняя мама. Имей сочувствие. — О, значит, ты сочувствуешь несовершеннолетним мамам, но не брошенным детям? Я пихнула его. — Ты большая, огромная, гигантская задница, знаешь это? — Как Эзра Линли? — Хуже. Ты не такой симпатичный. Кэс схватился за грудь: — Это ужасная, чудовищная ложь. — Идем. — Я посмотрела на часы. — Мы опоздаем на урок. Он снова хлопнул ладонью по груди и остановился как вкопанный посреди коридора. — Ой, перестань, ты же знаешь, я считаю тебя симпатичным. Кэс покачал головой, растирая грудь, как будто там нарастала боль. — Дело не в этом. — А в чем? Он поморщился: — Воспаление хитрости. Я стукнула его по руке. — Иди в класс. — Неплохая попытка, а? Я не удержалась от улыбки. — Иди уже. 3 Каждый день Фостер просыпался в половине шестого утра. Школа начиналась только в восемь, и я все еще не избавилась от летней привычки долго спать, поэтому его утренний шум меня совсем не радовал. Обычно через несколько минут я проваливалась обратно в сон, но этим утром мои глаза отказывались закрываться. Голова не могла найти удобное положение на подушке. Под одеялом было слишком жарко. Я отбросила его и перевернулась. В окно дул легкий ветерок, шевеля шторы. Снаружи послышалось шарканье кроссовок по тротуару и легкое дыхание бегуна, миновавшего наш дом. Где-то неподалеку хлопнула дверь автомобиля. Зажужжал блендер. Фостер делал смузи. Я застонала. Теперь я точно проснулась. Я никогда не видела Фостера в пижаме. Он всегда ложился последним, а утром вставал первым и выглядел точно так же, как и предыдущим вечером. Я знаю, что у него должно было быть больше одежды из дома, чем мне казалось, но дело в том, что вся она выглядела одинаково. Все свежие новые футболки, рубашки, джинсы с идеальными складками, которые купила для него моя мама, лежали ненадетыми в ящиках его комода. Меня расстраивало, что он отказывался избавиться от вещей из дома, но еще больше мне было жаль маму, которая — хотя они ни за что не признается — досконально изучила, какую одежду носят дети в телеке и в журналах, чтобы у Фостера было именно то, что нужно. Когда он отказался это носить, она сказала, что это было глупо с ее стороны, ведь конечно же ему хочется самому выбрать свой стиль. Но еще одна поездка в магазин, закончившаяся пустыми руками, сказала сама за себя: у Фостера есть свой стиль, и он потрепанный. — Хочешь смузи? — спросил Фостер, когда я притащилась на кухню. — Фостер, сейчас слишком рано включать блендер. — Знаешь, на Западном побережье только половина четвертого. — Ты просыпался в половину четвертого, когда жил на Западном побережье?