– Сотник… Ты… Что, опять метель? – Что ты! Улегся ветер. Даже потеплело немного. Батько, батько, что ж ты так? Духарев смутно чувствовал, как его ворочают, поднимают… Потом – мохнатая лошадиная шкура у лица. Теплая. В короткую минуту просветления Сергей Иванович понял, что привязан к коню и тот бежит тряской рысцой, а впереди, как и прежде, маячит Витмид, ведет его лошадь на поводу. Увидел и опять провалился в ничто. И снова очнулся с четкой мыслью: не хочу умирать! Нельзя! Это взбодрило его настолько, что он даже попытался выпрямиться в седле. Но не смог – ремни не позволили. И снова боль, озноб, боль и спасительное беспамятство. Впору взмолиться о смерти, но Сергей Иванович не таков. Он не сдастся! Он будет держаться по эту сторону Кромки. Хрен тебе, Смерть, а не Серега Духарев! Обломишься! Очнулся он от того, что Витмид тряс его за плечо. – Батько, – произнес он ровным, каким-то мертвым голосом, распуская ремни, удерживающие Духарева в седле. – Всадники впереди. «А он ведь совсем измотан, мой верный сотник», – подумал Духарев. И почти запредельным усилием толкнувшись от лошадиной шеи, выпрямился. Вгляделся в даль… Но ничего не смог разобрать. Мир плыл и троился. А вот холодно не было. Совсем. – Сколько их? – Пятеро, батько. Много. Одному сотнику не управиться. – Нас видят? – Наверняка. – Уходи. Быстро. Сейчас! Витмид не шевельнулся. – Я приказываю, сотник! – Не получится, батько. Даже если бы решился тебя бросить, – Духарев услышал невеселый смешок. – Конь еле жив. Не унесет. Я тебя, батько, с коня сниму пока, чтоб не задели, и поглядим, кто кого. – Не надо снимать, Витмид, – сказал Духарев. Дай умереть как воину. В седле. – Добро. Витмид потянул лук из налуча, достал из мешочка тетиву, скинул крышку с колчана. Приготовился. Пятеро всадников и табунок заводных. Сотник прищурился: – Вроде не копченые, – наконец пробормотал он. Но лука не убрал. В Дикой Степи много всякого люда. Конь Духарева переступил с ноги на ногу, и этого хватило, чтобы Сергей Иванович потерял равновесие и рухнул лицом на конскую холку. Витмид оглянулся на звук, но на помощь не поспешил. Неизвестные приближались. Лук в руках держал только один. Это обнадеживало. Триста шагов, двести… Витмид стянул зубами перчатку, потер ладонью заросший подбородок. Сколько он не брился? Седмицу? Две? Усы вообще превратились в сосульки. А вот пальцы слушались хорошо. Витмид привычным движением подхватил из колчана пук из трех стрел, наложил одну, зацепил тетиву кольцом на большом пальце… – Эй, варяг! Хватит нас пугать! Ты ж и в хромую овцу с пятидесяти саженей не попадешь! – раздался звонкий веселый голос. – Не бойся! Хотели б тебя убить, ты бы уже умер! – Вы кто такие? – крикнул в ответ сотник. Но лук всё же убрал. Пятеро. Причем тот, кто кричал, – в блеснувшем тусклой позолотой хузарском шлеме. Если это белый хузарин из благородных, то он сказал правду. Хотел бы – уже убил. Второй воин дал коню шенкеля и поравнялся с первым: – А ты кто такой, храбрец, чтобы задавать нам вопросы? – рявкнул он так, что стая ворон, уже второй день сопровождавшая Витмида и князь-воеводу, сорвалась с облюбованного камня и с карканьем взмыла в воздух. – Я… – начал Витмид. И осекся. Потому что узнал голос. * * * Сергей Иванович очнулся, когда ему в рот потекло что-то теплое. Закашлялся, мотнул головой. – Ты пей, батя, пей! Духарев вздрогнул, сморгнул набежавшие слёзы, прошептал: – Илюшка! Ты как? Откуда? – Бог привел, батя, – названый сын улыбался широко, счастливо. – Очнулся? – Из-за плеча Ильи выглянул Маттах. – Ну, слава Господу! – Он пробормотал что-то по-своему и поцеловал оберег со звездой. – А мы уж думали – всё. – Моего батю так просто за Кромку не утащишь! – гордо заявил Илья. – Ты пей, батя, пей! Варево было духовитым и очень сладким. В груди сразу потеплело. Допив, Сергей Иванович откинулся на подушки. – Где мы? – В поле, батя. В шатре. Тепло тебе? – Тепло, – ответил Духарев, с удивлением осознав, что ему действительно тепло. Причем не от лихорадочного жара, а по-хорошему. И в глазах прояснилось. – Малига жаровенку соорудил с угольками, – непривычно ласковым голосом проговорил Илья. – Ты, бать, два дня в беспамятстве был. Кричал, бредил, матушку звал. А еще Елену какую-то. Бать, ты как себя чувствуешь-то? Лихоманка ушла? – Вроде бы, – Сергей Иванович прислушался к себе. – Только в груди что-то, и кости, и шевельнуться сил нет. – Ничего. До Киева на руках тебя донесем, если надо будет, – заверил Илья. – Сейчас покушай. Маттах зайчонка подбил, юшкой мясной тебя попоим. А как пободрее станешь, мы тебя закутаем, в саночки положим да и домой повезем. Снега нападало – по колено. Вот же как хорошо получается… То-то матушка обрадуется. Уж она тебя быстренько на ноги… Он говорил еще что-то, но Духарев не слушал. Он уходил в сон. Настоящий добрый сон, а не горячечный кошмар. И еще он был очень-очень счастлив. Эпилог Муром. Пять месяцев спустя – Не пойду! – Акун, сын Фарлафа, с презрением глянул на Илью. – Ты б еще мальца безусого надо мной поставил, отец. – Будешь со мной спорить? – нахмурился старый князь. – Буду! – Акун мазнул по Илье презрительным взглядом. Они стояли на подворье муромского Детинца в окружении черниговской и муромской гриди. Он, Илья, Акун и тяжело опиравшийся на плечо дружинника Фарлаф. Немного в этом мире людей, которые годами обогнали Духарева. Фарлаф – из них. Но бразды правления держит крепко. Сыну не передает. А тому обидно. Сергей Иванович Акуна отчасти понимал. Сын Фарлафа выращен, чтобы повелевать. Типичный представитель потомственной варяжской знати. Статный, мощный, прирожденный воин из тех, кто первые свои мечи, детские, деревянные, берет в руки в четырехлетнем возрасте. Уже в пятнадцать они – умелые воины, у которых за спиной не одна боевая схватка.