— Это еще что за явление? — появившись из кухни с самоваром, буркнула Марфа Марьяновна. — Куда это вас носило в такое время? — А вот Михаил Алексеевич ведьме окорок таскал, — охотно сказала Саша, — Марфушка Марьяновна, пусть Груня завтрак подает. Послушаем заодно деревенские сказки. Эхом вспомнились ей слова лекаря: «Моя бабушка была сельской ведьмой и могла порчу навести одним взглядом. Страшная, скажу я тебе, была старушка, я ее обожал до слез». Вздохнув, Саша прошла в столовую под грозный окрик кормилицы: — Во что это ты, сумасшедшая, вырядилась? Собралась корову доить? — А мне в корсетах по деревне разгуливать? — В смирительной рубашке! Попадешь в Прядильный дом, будешь есть одну овсянку! Что про нас Михаил Алексеевич подумает? — А он вообще известный плут, стоит ли переживать о его мнении! — Александра Александровна, — сокрушенно попенял ей он. Саша села за пустой пока стол, подперла подбородок ладонями и посмотрела на него с любопытством. — Ну говорите же быстрее, — поторопила она, — что вам понадобилось от ведьмы? — Будущее хотел увидеть, — ответил Михаил Алексеевич, усаживаясь напротив, — однако оно покрыто туманом. — Теперь к цыганам пойдете? — спросила Саша, от которой не укрылось, как встрепенуло его известие о том, что неподалеку стоит табор. — Обязательно пойду, — согласился он. Появилась Груня с тарелками, широко улыбнулась Михаилу Алексеевичу и плавно поплыла лебедушкой, кружа вокруг стола. — А возьмите меня с собой, — попросила Саша, — я и лошадей заодно посмотрю. — Вы же понимаете, каким путем они в табор попадают? — Неисповедимым, — хихикнула Саша. — Что же вас так занимает ваше будущее? Оно ведь и так, и так наступит, просто подождите немного. Михаил Алексеевич не ответил, отвлекшись на кособокие блины, которые принесла Груня. — А ваша ведьма может найти человека? — спросила Саша, осененная новой идеей. — Какого человека? — во взгляде Михаила Алексеевича проступила неуютная острота. — Хорошего человека, лекаря. Исчез и даже весточки не прислал. Как он теперь, где скитается?.. — Нет, это невыносимо, — резко и громко выпалил управляющий, и Саша даже вздрогнула от неожиданности. — Совершенно невыносимо есть такую дрянь! Простите меня, Александра Александра, мне срочно необходимо поговорить с этим Семеновичем. За что он нас так ненавидит?.. И он вскочил на ноги так порывисто, что едва не опрокинул чашку. — Ух, разве что молниями не разит, — Груня восхищенно смотрела ему вслед. — И что тебе в нем только глянулось? — Сашенька Александровна, миленькая, — выдохнула Груня, прижав руки к груди, — его же обласкать хочется, утешить неприкаянного. Он ведь как неубранные колоски пшеницы под снегом — пропадает понапрасну. Уж я бы его, голубчика, отогрела. — Только не опали беднягу этаким жаром, — усмехнулась Саша, которой отчего-то стало неприятно от этого признания. Груня перевела взгляд с давно опустевшего дверного проема, вздохнула мечтательно, посмотрела на Сашу и нахмурилась. — Вы бы оделись, Саша Александровна, — обронила она почти умоляюще. Груня мнила себя столичной модницей и всегда приносила с базара дивные новости из дворца императрицы. По ее словам, там творилось несусветное: то мужчины переодевались в женщин, а женщины в мужчин, то в дамские прически втыкали фрегаты и ветряные мельницы. «Походишь с таким полдня — и мечтаешь, поди, чтобы тебе вообще эту голову отрубили», — завистливо шептала Груня. Она стоически перенесла переезд в деревню лишь потому, что надеялась быть просватанной за управляющего и начать жить собственным домом. Саша с достоинством одернула безрукавку, щедро расшитую красными узорами. — И в каком сундуке вы этакое откопали только? — не унималась Груня. — В бабушкином, — засмеялась Саша, — в этом доме целые залежи старых вещей. Меха, да парча, да жемчуга, и все такое потешное! Ты уж разбери, душенька, будет время. — Сашенька Александровна, — Груня оглянулась и придвинулась ближе, — а вы заметили, что Михаил Алексеевич странно одевается? — Что ты говоришь? — не поняла Саша. — Кафтан у него слишком широк, не в талию, — начала загибать пальцы Груня, — пуговицы старомодные, обшлага на рукавах больно высоки, каблуков не носит, а стало быть, и трость не надобна. И он говорит: поди закажи сани на Нижней улице, а ведь на Нижней улице лет десять модные лавки! — Ну не следит человек за модами… — Да как же так можно-то, Саша Александровна! Грунино негодование было даже смешно. Будто в ее голове никак не могло уложиться, чтобы такой интересный кавалер да без каблуков по деревне носился. Саша уже собиралась остудить ее — до нарядов ли скорбному вдовцу, — но тут с кухни пришла, отдуваясь, Марфа Марьяновна, грузно рухнула на стул. — Блины печет, — доложила она, — отогнал Семеновича от печи и шпарит так, будто всю жизнь с поварешкой. А ругается, ух! Чем вы его так раззадорили? — Михаил Алексеевич ругается? — не поверила Саша. — А казался таким степенным. Груня, подорвавшись, бросилась вон — чтобы самой увидеть происходящее. — Ну хоть позавтракаем как люди, — заключила Саша. — Изабеллу Наумовну разве разбудить? Сразу после завтрака (ох, как давно Саша не отведывала столь воздушных и вкусных блинов) Михаил Алексеевич и Шишкин уехали в губернский город по соседству, чтобы договориться о строительных материалах. Шишкин задумал небывалое: конюшни из камня. — И как я папе объясню такую прихоть? — задумалась Саша. — Я ему сам отпишу, что это вовсе не прихоть, — успокоил ее Михаил Алексеевич. На том и порешили. Груня и Изабелла Наумовна затеяли возню с бабушкиными нарядами, а Саша побродила по дому и спросила себя: что за нужда привела ее сюда? Она задумала разведение лошадей, лишь бы выкинуть из головы лекаря, а теперь ее одолели сомнения. А вдруг ерунда выйдет, отец будет подтрунивать еще лет десять! Может, взять Мелехова да и прокатиться верхом? Но здесь у них были только упряжные, а от них никакого удовольствия. Душа требовала каких-то приятных свершений, но музицировать Саша не любила, художественным талантом была обделена, от книг у нее зубы сводило, а к шпаге она обещала более не прикасаться. Помаявшись, она решила хотя бы прогуляться, снова надела душегрейку, обмоталась шалями и выскочила на улицу. Да так и замерла, с интересом прислушиваясь к цокоту копыт. Кого это к ним принесло? На аллее показалась тройка, лошади были украшены столь богатыми попонами, что Саша невольно завела руки в простых рукавицах за спину, вытягивая от нетерпения шею. Из пышного экипажа степенно вышел кругленький господин с брезгливым и раздраженным лицом. Бросил небрежный взгляд на дом, поморщился и велел ей: — Барышне доложи, что сосед приехал. Плахов Емельян Кузьмич, граф! Саша окинула взглядом обтянутый парчой живот, затянутый в лиловый парчовый камзол, золотое шитье на кафтане, пухлые ноги, похожие на сосиски, в палевых чулках с затейливой вышивкой, парик, каблуки, перстни и лорнет, явно ненужную шпагу на сверкающей перевязи, а потом ответила с притворной робостью: — Барышня не принимают-с, у них мигрень. — Глупая девка, — процедил граф, — твое дело — доложить. Уж меня-то примут. — Никак невозможно, — твердея голосом, возразила Саша. — Батюшка-атаман строго-настрого запретил молодой барышне знаться с чужими господами. Они тут коротают дни в уединении и размышлениях праведных. К постригу готовятся! Он замахнулся сердито, выведенный из себя дворовой непочтительностью, но Саша только отскочила. — А чего это вы на чужих людей руку заносите, — завопила она, — своих лупите, а нас атаман в обиду не даст! Хоть графьям, хоть кому! Плахов смешно вытаращил глаза, кажется, никогда в жизни он не встречался с подобной наглостью. — М-да, — выдохнул он, — распустил Лядов челядь. И дочь его, знать, от рук отбилась. Виданое ли это дело — молодой барышне одной в деревне жить! — А вы почем знаете, что одной? — удивилась Саша. Они ведь только вчера приехали. Неужели слухи тут носятся быстрее ветра? Плахов не удостоил ее ответом, поднялся по ступеням и бестрепетно вошел в дом, будто его пригласил кто. — Экая пакость, — выругалась тихонько Саша и поспешила следом.