— Мне поверить? — произнесла Саша и в ту же секунду поняла, что уже поверила. Поверила раньше его слов, поверила, когда он вернулся с убийственной этой нагайкой. — Я не могу рассказать вам всей своей истории, она слишком запутанна. — Поверить без всяких объяснений? — она занялась сразу, как сухая щепа от огня. — Да не много ли вы на себя берете! Приходите из ниоткуда, а потом говорите — от канцлера! И ни слова в свое оправдание! Разве я похожа на блаженную? Михаил Алексеевич улыбнулся, уже не криво, не едко, а тепло и сердечно: — Великий канцлер велел мне поспособствовать вашему браку с графом Плаховым. И как, по-вашему, я справился с этим заданием? Тут Саша выпустила тулуп, вспомнила про недавнее представление, прижала ладони к щекам, проверяя, круглые ли они до сих пор. Потом только спохватилась: — Да зачем ему сватать меня за этого петуха? — Этого я не знаю, — вздохнул Михаил Алексеевич, — канцлер не делится со своими игрушками тайными замыслами. — Игрушками? — Сломанная игрушка великого канцлера — вот кем я был, пока не поступил в ваш дом. Ни надежд, ни желаний. — А теперь что? — и она невольно подалась вперед, тщеславно желая услышать, что осветила собой его жизнь. — А теперь — мне надо строить конюшни, и я хочу разбить прекрасный парк и увидеть жеребенка от Бисквита и Красотки. Саша хлопнула ресницами, глупо разочарованная таким приземленным ответом. — Наступит ли день, — протянула она, скрывая свою досаду, — когда вы сможете рассказать, какая напасть свела вас с великим канцлером? — Надеюсь, что нет, — серьезно отозвался он, — но уверен, что да. С моим-то везением не стоит верить, что хоть одна из напастей меня избежит. Саша недовольно скривилась — что за отвратительная честность! — И что еще вы должны сделать для этого человека? — Докладывать про вас. — Докладываете? — Ну разумеется. Во всех подробностях: на завтрак ели блины, а на ужин была рыба. Гуляли с час после обеда, а к вечеру дремали на печи. С минуту она размышляла об услышанном. Потом отбросила от себя тулуп и вскочила на ноги. — Стало быть, — задиристо воскликнула Саша, — этот надоедливый канцлер всенепременно решил меня выдать замуж? Ну вот что, мой дорогой лазутчик, давайте-ка скормим ему старую байку: я твердо намерена принять постриг. — И что потом? — Вот и посмотрим, что будет делать канцлер потом, — она поежилась и тут же упрямо топнула ногой, — может, нам повезет, и он заявится сюда лично. Уж я его встречу так встречу. Михаил Алексеевич легко поднялся на ноги, а потом наклонился и почтительно, невесомо коснулся губами ее руки. — Спасибо, — сказал он, выпрямившись. — Вы удивительная барышня, Саша Александровна. — Барышня… — Моя бабушка, — закончил он и снова улыбнулся. Удивительная! Что это за комплимент такой? Неужели у нее нет других достоинств? — Так что же теперь с лекарем? — спросила она. — Вам канцлер говорил о нем? Он правда в беде, как в моих снах? — Врут ваши сны, — без всяких сомнений в голосе и лице заверил ее Михаил Алексеевич. — А в моем письме все правда. Ваш лекарь в хорошем месте рядом с теми, кто ему дорог. Ну и как ему теперь, обманщику, верить? Изабелла Наумовна не была склонна к быстрому прощению, и Саше за ее выходку с графом было назначено страшное наказание: чтение книги. — Беллочка Наумовна, милая, — взмолилась она, — а можно я просто на горохе постою? Или отправьте меня в лес с туеском за грибами, пусть меня там съедят медведи! — Александра, — строго сказала гувернантка, — ну пожалей ты медведей, они-то в чем провинились? — Тогда можно я сама выберу книгу? — Про лошадей? Нет, моя дорогая, ты будешь читать «Рассуждения об истинной добродетели». — Философский трактат? — тут Саша совсем приуныла. — Лучше бы я пошла за графа-петуха, чем такие пытки! Однако ее жалобы были оставлены без всякого внимания, трактат выдан, и Саша монотонно затянула вслух сию тягомотину. Изабелла Наумовна устроилась рядом с рисованием, верная своему решению не одичать в деревне. Саша старательно читала о христианском смирении, а думала о том, что не было в Михаиле Алексеевича никакого смирения. Покорность перед Сашиной волей была, гордыня — даже на коленях гордыня! — тоже, а вот смирения — нисколько. — Саша, ты читаешь без всякого усердия, — попрекнула ее Изабела Наумовна. — Так и вы рисуете без всякого вдохновения, — парировала она, повалилась на расшитые жар-птицами диванные подушки и сладко, упоенно зарыдала в голос. От пережитого потрясения, ненависти к великому канцлеру и самую чуточку от страха перед ним и его неотвязным, ненужным вниманием. — Батюшки мои, — охнула всполошенная Изабелла Наумовна, — да бог с ним, с этим трактатом! Ну хочешь я выброшу его в сугроб? Прибежала Марфа Марьяновна, всплеснула руками, запричитала над Сашей так, будто та лежала при смерти. И даже шлепнула Изабеллу Наумовну книгой по спине. — А все твои учености, — взревела старая свирепая медведица, защищающая своего медвежонка, обняла Сашу, прижала к пышной груди, погладила по голове, как маленькую. — Ну будет, будет, моя звездочка, пойдем, я тебя в бане попарю, пойдем, моя ясная. — И Беллочку Наумовну попарим, — икая сквозь бурные слезы, промямлила Саша. — И вот откуда в этакой пигалице такое большое сердце, — привычно подивилась Марфа Марьяновна и действительно так рьяно отходила Сашу березовым веником, что у той едва душа не отлетела, а уж всякие огорчения и вовсе улетучились, как дым. Распаренная, простоволосая, замотанная в пуховый платок Марфы Марьяновны и в простом крестьянском сарафане, Саша пила чай, с удовольствием разглядывая себя в латунном боку самовара. Она уже снова была самой собой, исчезли дряблый рот и дутые щеки, уголки глаз привычно взметнулись к вискам, а нос принял обыкновенную свою форму. Что за красавица, думала Саша весело, хоть картину пиши. В эту минуту в распахнутых настежь дверях столовой появился Михаил Алексеевич, в котором теперь только некоторая бледность выдавала того человека, который принес ей нагайку. Остановился нерешительно, не желая мешать чаепитию, ведь всякому известно, что после бани чай с малиновым вареньем — первое дело. Саша важно ему кивнула, мол, заходи, мил человек, раз приперся. — С легким паром, — он едва склонил голову. — Говорите, — поторопила его Саша, и не думая приглашать к столу. С обманщиками пироги преломлять? Вот уж дудки. — Завтра я уеду в город, чтобы отправить письмо канцлеру. Хотите прочесть его? — Ох и начиталась я уже сегодня, — отмахнулась она от него и задумалась. Саша никогда не видела великого канцлера, но кажется, он делал все что ему вздумается, не считаясь с чужими жизнями. А ведь она была его внучкой, и в ней текла не только лядовская горячая кровь, но и ледяная Краузе. И как с этим быть, дорогой дедушка? — Заложите экипаж, — произнесла Саша решительно, — на обратной дороге нанесем визит Плахову. — Зачем? — изумился он. — А что же, я и перед вами теперь обязана оправдываться? — вспылила она. Будто мало ей Изабеллы Наумовны, которая по-прежнему относилась к ней как к ребенку! — Кажется, вы у меня в услужении, а не наоборот. — Конечно, — согласился он сухо, — что-нибудь еще? — Еще? — оскорбленная его официальным тоном, она прищурилась, всенепременно желая и его ужалить: — Подайте мне другого варенья, это больно кислое. Нисколько не уязвленный тем, что его разжаловали в подавальщики, Михаил Алексеевич кивнул и молча отправился на кухню.