— Смеетесь? — угрожающе процедила Саша Александровна. — А и смейтесь, Михаил Алексеевич, все лучше, чем остальные ваши глупости. Придумали тоже! Уйдете! Тягость! Да мы вас будем из ведер святой водой обливать, пока вы проклятие свое не сбросите! — Мне бы сейчас лучше водки, — признался Гранин, встал, помог подняться ей и принялся отряхивать. — Ну что за выходки, Саша Александровна. Замерзли же совсем! Нашел варежки, брошенные под ноги, отряхнул и их, взял ее холодные руки в свои и стал отогревать горячим дыханием, едва не касаясь губами. Саша Александровна стояла перед ним, притихшая, подрастерявшая всю свою бойкость, и ее пальцы едва подрагивали. — Что мы собираемся делать с Плаховым? — спросил Гранин, когда они добрались до уездного города, остановились в единственном здесь трактире и потребовали горячего взвара. На Сашу Александровну глазели с веселым любопытством, да и только. Васильковый кант на ее обшлагах четко указывал на принадлежность к людям атамана Лядова, а с ними связываться — себе дороже. — С Плаховым? — рассеянно повторила она. — До него ли теперь? — Отчего же, — возразил Гранин с улыбкой, — по крайней мере, развеемся. Он чувствовал себя гораздо лучше, словно избавился от утомительного морока, и теперь было стыдно за собственную слабость и хотелось перебить ее каким-то действием. — Я просто собиралась вытрясти из него правду — пусть бы объяснил, для чего ему такая невеста, как я. Дикая кошка, — она довольно засмеялась, будто это было похвалой. А пожалуй что и было, признался себе Гранин. И произнес дипломатично: — Лядовы — влиятельный род. — От нас хлопот больше, чем прибыли, — пожала плечами Саша Александровна, — к тому же позиция отца по поводу моего брака всем известна. Как по мне, нужна очень веская причина, чтобы решиться на ухаживания. — Порой канцлер не оставляет выбора, — заметил Гранин. Она быстро на него взглянула: — Почему именно вы, Михаил Алексеевич? Что он к вам-то привязался? — Я просто попался ему под горячую руку. — И за что мне такая родня? — вздохнула Саша Александровна. — Вы ведь знаете, что этот мерзавец — мой дед? Он сказал вам об этом? — Вы явно пошли в лядовскую породу, — уклонился от прямого ответа Гранин. — Как знать. У вас проклятие, а у меня канцлер в крови. Еще неизвестно, что хуже. — Так вот о Плахове, — сменил тему Гранин, желая побыстрее выбраться из топких рассуждений на твердую почву, — я тут подумал… — Снова вашей дрянью я мазаться не буду, — предупредила Саша Александровна, — довольно этакого позора. — Вам и не нужно. Плахов не знает вас в лицо. Вряд ли он запомнил дворовую девку, которая вывела его из себя. А меня он воспринимает как своего сообщника. — И что же из сего следует? Гранин окинул ее задумчивым взглядом: — Что мы выдадим вас за посланницу от канцлера. Саша Александровна взглянула на него изумленно, весело, а потом громко захохотала, напугав пробегающего мимо полового. К машкераду готовились наспех: негде было в захудалом уездном городе развернуться. Сначала Гранин отдал доверенному письмо для канцлера, где красочно расписал, как пагубно влияет на барышню Лядову уединенный образ жизни. В загородную усадьбу, писал он, зачастил сельский батюшка, который неустанно проводит долгие часы с Александрой Александровной за молитвами и богословскими беседами. Также, уведомлял он канцлера, было послано приглашение игуменье близлежащего женского монастыря, в котором Лядова нижайше просит дозволения побеседовать с ней, поскольку терзаема духовными поисками. По мнению Гранина, такое письмо способно изрядно напугать любого деда, который мечтает о продолжении рода. Однако он вовсе был не уверен, стоит ли дергать этого зверя за хвост. Но и Саша Александровна была права: трусливо ждать, что канцлер сам собою перестанет вмешиваться в их дела, не было резона. Ожидавшая его за углом Саша Александровна не тратила зря времени: она завела разговор со словоохотливыми от безделья ямщиками и вызнала, что единственная модистка городка — мадемуазель Вебер на Гороховой улице, которую неизвестно каким ветром занесло в этакую глушь. До Гороховой было рукой подать, и вскоре Гранин уже стучал в хлипкую, перекошенную дверь, яснее ясного свидетельствующую, что достаток в крохотном деревянном доме даже не ночевал. Мадемуазель Вебер открыла им с изрядным удивлением — кажется, горожане не часто ступали на ее порог. До столицы было довольно близко, и наверняка местные модницы предпочитали одеваться там, по вечному обыкновению не доверять тем, кто живет рядом. Далекое ведь всегда притягательнее. Модистка была по-иноземному тоща, вертлява, бледна и нервна. За суетливостью ее движений с трудом угадывался возраст — около сорока примерно. — Нам нужен скромный дамский костюм для верховой езды, — сказал Гранин, оглядываясь по сторонам и безнадежно подмечая запустение, царящее в гостиной. — Однако ткань должна быть самая лучшая из всех, что у вас есть. Мадемуазель Вебер с любопытством стрельнула глазами на васильковый кант на обшлагах Саши Александровны. — С кем имею честь? — спросила она, неуверенно улыбаясь. — Александра Лядова, дочь вольного атамана, — спокойно представилась Саша Александровна, на которую нищета вокруг не произвела должного впечатления. Она вела себя доброжелательно и безо всякого высокомерия. — Ах! — вдруг вскричала модистка и прижала руки к груди. — Да не Катенькина ли вы дочь? Глава 15 — Катенькина? — враз ослабев, переспросила Саша. Она даже не ощутила почти, как Михаил Алексеевич подхватил ее под локоть и осторожно усадил на обшарпанную оттоманку. Мадемуазель Вебер испуганно прижала руки к груди. — Простите, — торопливо воскликнула она, — это я от волнения позволила себе лишнего. Прошу вас, не судите меня за бестактность. Так какое платье вы хотите?.. — Откуда вы знакомы с Екатериной Карловной? — перебил ее Михаил Алексеевич, пока Саша пыталась унять частое сердцебиение. Мадемуазель Вебер совершенно смешалась. Кажется, она готова была заплакать от досады на свой длинный язык, но имя уже было произнесено, и теперь поздно было делать вид, что ей ничего не известно. — Пообещайте мне, — взмолилась она, — что эта история останется между нами. Иначе мне несдобровать. — Я клянусь вам, — тут Саша немного ожила, порывисто вскочила, схватила мадемуазель Вебер за руки, — и прошу вас, расскажите все, что вам известно о моей матери, Екатерине Краузе. — Я дочь Софи Дюбуа, — просто сказала мадемуазель Вебер, будто это все объясняло. Саша нахмурилась, не припоминая такого имени. И снова Михаил Алексеевич пришел ей на помощь. — Софи Дюбуа была самой известной модисткой столицы двадцать лет назад, — произнес он. — У нее одевался весь свет. Но в один прекрасный день она просто исчезла без следа. — Как удивительно, что вы знаете про нее, — изумилась мадемуазель Вебер. — Ведь вы еще слишком молоды, чтобы помнить мою матушку, а мирская слава так скоротечна. А когда-то к нам очереди из экипажей стояли... Дамы закладывали драгоценности за новый наряд. Ах, какое было время! — Вы шили маме? — догадалась Саша, и это чужое, непривычное слово — мама — наполнило рот полынной горечью. — Катенька Краузе… нежная, застенчивая, хрупкая девочка, — кивнула мадемуазель Вебер, — мы были почти ровесницами. Я всюду следовала за своей матерью, была ее правой рукой, и вызов в дом канцлера у нас считался целым событием. Мы тщательно отбирали образцы, заранее придумывали фасоны. Канцлеру нужно было все самое роскошное! Некоторые платья весили с пуд, столько жемчуга в них было вшито. В тот год Карл Генрихович решил породниться с императорской семьей и просватал дочь за одного из великих князей. Ожидалась помолвка, мы придумывали пышные наряды, а Катенька только бледнела и худела, но не смела противоречить отцу. Она всегда была хорошей дочерью… пока однажды не повстречала Сашеньку Лядова, юного сына вольного атамана. — Где они встретились? — вскричала Саша и тут же разжала руки, испугавшись, что причинит модистке боль. — Прямо в императорском дворце, — улыбнулась мадемуазель Вебер. — Катенька поверяла мне свои тайны, потому что ей больше не с кем было поговорить. Однажды она вернулась домой, вся дрожа, и вот как вы сейчас — схватила меня за руки, увлекая под своды пустынного холла. «Ани, милая, — зашептала она сбивчиво, — ты даже не представляешь, что случилось! Мы обедали с императорской семьей — о, это всегда настоящая пытка. Нужно вести себя чинно и ни в коем случае не ошибиться в этикете, не сказать глупого слова. Я всегда страшно боюсь на таких обедах оплошать и не могу проглотить ни кусочка, отца это так злит… И вдруг прямо во время обеда двери в залу распахнулись, и ворвались двое… как тебе их описать, милая Ани? Отец страшен и груб, будто вепрь. А сын дик и необуздан, как ветер. Я замерла, ожидая, что государь немедленно покарает их за такую вольность. А он захохотал, представляешь. „От тебя, мой неугомонный атаман, нигде не скрыться, — вот только и сказал. — Что на этот раз стряслось на моих границах?“ И они поспешно ушли для разговора, а мой отец аж позеленел от злости. Он счел за личное оскорбление, что государь предпочел общество этих дикарей… Однако вскоре все трое вернулись, и император непринужденно усадил незваных гостей за стол, как равных. „Это вольный атаман Василий Лядов, — сообщил он специально для меня, — и его сын Александр. Прибыли к нам прямо с застав, привезли славные вести. Наша империя растет благодаря их службе“. Отец вынужден был вести светскую беседу, однако я видела, что он буквально кипит изнутри. Государя это только потешило, а вот сын атамана… Ах, Ани, он глаз с меня не сводил, и таких глаз я не видела прежде. Бесстыжие, бесстыжие! Черные и пылающие, как угли, они опаляли меня. Мне едва хватало терпения, чтобы усидеть на месте и не бежать сломя голову прочь…» — Боже! — Саша оглянулась на Михаила Алексеевича, не в силах в одиночку справиться с охватившим ее волнением. Мама — незнакомая, непонятная — вдруг предстала перед ней юной девочкой, потрясенной знакомством с пламенными Лядовыми. У мадемуазель Вебер получилось так красочно описать эту сцену, что Саша будто слышала Катенькин голос, слезы сами собой заструились по ее лицу, а грудь сжало, как от слишком тесного корсета. В ответном взгляде Михаила Алексеевича было столько спокойной твердости, доброты и понимания, что она будто ощутила его руки на своих плечах, успокаивающие и надежные. — Я сказала Катеньке, — продолжала мадемуазель Вебер, — что знаю Лядовых. Мама шила для Варвары Афанасьевны, ах какой красавицей была ваша бабушка, Александра Александровна! И тогда Катенька просто забросала меня вопросами — об укладе в их доме, о характере атамана, а больше всего — о его сыне. Спустя две недели мы с мамой приехали в особняк Лядовых, и тут Александр, который прежде не замечал нас вовсе, перехватил меня у порога. Он попросил передать для Катеньки записку. — Вот так папа! — всхлипнула Саша, пораженная подобной прытью. — Вот так пострел! — Катенька едва в обморок не упала, когда я передала ей это послание… Совсем всполошилась, бедная. Однако в следующий наш визит поручила мне отнести ответ. Так я и стала их тайной поверенной. В голосе мадемуазель Вебер зазвучали сожаление и грусть, и Саша догадалась об их причине. Эта история закончилась так трагично.