— И что с ним случилось после? — Знамо что, помер, сердешный! Лицо Гранина разочарованно вытянулось, и Шишкин засмеялся, похлопав его по плечу: — Снарядом голову оторвет — кто угодно помрет! На кухне Анна, новая повариха, так стремительно кромсала лук, что у Гранина даже слезы выступили. Марфа Марьяновна бросила натирать вилки и захлопотала: налила из чугунка в печи тарелку густых горячих щей, подала краюху хлеба, придвинула большую кружку сбитня и села напротив, подперев руку щекой. — Ловко ты со святой водой, — пробормотал Гранин, не решаясь взяться за ложку. От голода сводило желудок, но позор его был так велик, что беззаботно уплетать щи казалось немыслимым. — Ты ешь, ешь, — строго сказала кормилица, — с пустого брюха мало толку. В кухню влетела Груня, красная и взволнованная. — Марфушка Марьяновна, спасайте! — воскликнула она. — Опять наша Саша с Беллой этой схлестнулись. Барышня велит готовить комнату для какой-то портнихи, а эта селедка так уперлась, что ух! Без разрешения Александра Васильевича, говорит, нельзя тащить в дом кого попало. — Готовь комнату, Груня, — вмешался Гранин, — Сашу Александровну здесь нипочем не перешибить. — А с Беллой как совладать? — растерялась горничная. — Она злопамятная, что старый баран! Со вздохом Марфа Марьяновна поднялась, колыхнулась необъятная грудь, пахнуло парным молоком, и вскоре на кухне остались только Гранин да повариха. Со стороны передних покоев доносились громкие женские голоса. Анна вдруг бросила тесак, оставила лук и села на место кормилицы. — Вот что, барин, — проговорила она быстро, — лучшее место, чтобы встретиться со своим проклятием лицом к лицу, — это баня. Там нечистая сила чувствует себя вольготно, а ты сними с себя все образа, иди без креста. — Что? — растерялся Гранин, пораженный ее уверенностью, — откуда ты?.. — Я прокляла свое дитя, — резко ответила Анна, — в родах. Нет ничего страшнее материнского проклятия, так что молчи и слушай. Святой воды тоже с собой не бери, не зли чертей. Ступай в исподнем, беззащитным, только так на твой зов откликнутся. Черти — создания любопытные и проказливые, они всегда ищут забавы. — Мой черт — цыганский. Мену любит. — Торгуйся отчаянно, не на жизнь, а на смерть! Но предлагай, барин, с умом — только то, что лишнее, что мешает. Отдай важное, но ненужное. — Важное, но ненужное, — повторил Гранин ошарашенно. — Аннушка, что стало с твоим ребенком? Она оскалилась хищно, воинственно: — Что с ней станет! Просватали в прошлом году, на сносях теперича. Нешто я отдала бы свое дите бесам проклятым? Помутнение какое-то нашло тогда, барин, я как поняла, что сотворила, меня такой лютой злобой захлестнуло! И ты не бойся ничего, страх, он пахнет, его почуют. — Что же ты отдала? Как договорилась? Но Анна так же резко поднялась, молча вернулась к готовке. Сказала все, что хотела, стало быть. А у Гранина проснулся волчий аппетит, он ел жадно, вдруг перестав тревожиться и сомневаться. Тепло и сытость разливались по телу, глаза начали слипаться, и он осоловело моргал, пытаясь побороть сонливость. В кухню снова заглянула Груня. — Михаил Алексеевич, теперь вас зовут, — выпалила она, падая на стул. Он неохотно встал. Разнимать Изабеллу Наумовну с ее норовистой воспитанницей — все равно что разнимать двух волчиц. К его счастью, в передней была только Саша Александровна, разгоряченная, покрытая красными пятнами, нетерпеливо выщипывающая пух из телогрейки. — Побежала писать отцу, — нажаловалась она, — как же он поступит, найдя здесь Ани Дюбуа? Узнает ли девочку, которая носила любовные записки? Поймет, как много я знаю про маму? Боже, у меня голова кругом! — Все к лучшему, — успокоил ее Гранин, — Саша Александровна, вам давно следует поговорить с Александром Васильевичем. К чему все эти хороводы вокруг до около? — Вы просто не знаете, какой он вспыльчивый, — вспыхнула она сердито и выдрала из несчастной телогрейки целый пучок. — Что теперь будет! — Чего вы так боитесь? — Сама не знаю… Вдруг он потеряет голову и уедет за заставы, например. Или начнет кутить. Или вообще женится со злости! Однажды, когда я была совсем еще маленькой, он так вспылил на очередной мой вопрос о маме, что целый месяц со мной не разговаривал. В другой раз едва меня не отшлепал, но Марфа Марьяновна встала меж нами как скала. Потом он поклялся никогда и пальцем меня не трогать, но ведь нужно время, чтобы успокоиться. Как же я сразу не подумала, какой бедой может стать появление здесь мадемуазель Вебер! И ведь главное, я понятия не имею, что ответить на вопросы Изабеллы Наумовны! Что за модистка? Для чего я ее пригласила? Никаких объяснений, которые я могла бы предоставить. — Вам и не нужно объясняться, — заметил Гранин, — вы вольны делать в этой усадьбе все, что вам вздумается. — И завтра же здесь будет отец! А я даже не придумала, что ему сказать! — В этом все дело? Ну так не беспокойтесь, письмо Изабеллы Наумовны потеряется. Саша Александровна просияла. — Как славно, — воскликнула она и сорвалась с места. — Груня! Груня! Готова ли комната? Михаил Алексеевич, вы распорядились насчет экипажа для мадемуазель Вебер? И хватит уже прятаться в своем флигеле — извольте являться на ужин, как приличный человек. Вы же не медведь, чтобы всю зиму торчать в своей берлоге. — Как скажете, Саша Александровна. — Что еще за вынужденная покорность? — вспылила она самым неожиданным образом. — Вам неприятно мое общество? Такая трактовка смутила Гранина. — Простите, — смешался он, — сейчас я плохая компания. Уж больно мрачен. — Ваша правда, — согласилась она, мигом присмирев, — однако это не повод чураться людей. Послушайте меня, Михаил Алексеевич, — она взяла его за руку и усадила возле себя на диване, — вы сказали, что цыганка советовала вам выторговать себя у черта, правильно? Так вот что, милый мой, вы один к этому черту, уж не знаю, существует ли он, ни за что не суйтесь. Вы ведь себя уже похоронить готовы, разве можно в таком состоянии драться за свою жизнь! Обязательно возьмите меня с собой — я вас зубами выгрызу. — Зачем, — спросил он, ощущая безмерную усталость и опустошение внутри, — вам это нужно, Саша Александровна? Она широко ему улыбнулась. — Потому что я, в отличие от вас, люблю драться, — объявила Саша Александровна, снова вскочила на ноги, нетерпеливая и неусидчивая, — пойду проверю комнату и переоденусь. И не вздумайте снова играть в свое бестолковое благородство, — остановилась она в дверях, — еще раз услышу про «уеду» да «не хочу обременять», снова вас ударю, имейте в виду. Не лезьте к черту в одиночку, обещайте мне! Гранин молчал, нипочем не желая втягивать ее в это и не зная, как обойти ложь. — Боюсь, — произнес он осторожно, — что это частное дело… Ее глаза яростно сверкнули, и он разозлился на себя за нерешительность. — Воля ваша, — сказал Гранин сухо, — но я вас к черту не потащу. Уж не знаю, что вы себе вообразили, но я вполне могу постоять за себя. Не стану прятаться за юбками вздорной барышни. — Барышня… — Вы, Саша Александровна, — перебил он присказку про бабушку, — юная, упрямая и прекрасная. Кажется, вы поклялись своему лекарю не хвататься за шпаги? А черта бы он одобрил? Она закусила губу, хмурясь. Похоже, вела мысленные беседы со стариком, которого уже не существовало в этом мире. Гранин понимал ее метания, как никто. Саша Александровна вообразила себя обязанной ему своей жизнью, и он все не мог придумать, как убедить ее в обратном. Но раз уж так вышло, следовало воспользоваться этим убеждением, чтобы уберечь ее от новых опасностей. И он не стеснялся бить в самое уязвимое место, чтобы добиться своего. Тяжело отдуваясь, пришла Марфа Марьяновна. — Изабелла Наумовна слегла, — сообщила она, — говорит, умаялась с выходками этой егозы. — А письмо? — спросила Саша Александровна быстро. — Написала она? — Какое там, — отмахнулась кормилица. — Расплакалась и решила, что ни за что не станет жаловаться молодому атаману, хоть ты корову зови погостить. — Моя драгоценная, — растрогалась Саша Александровна и помчалась обниматься с Изабеллой Наумовной. Гранин всю голову себе сломал, размышляя о том, что такое важное, но ненужное. Он без устали сновал по усадьбе, проверяя припасы, камень для конюшен, пристрой, где будут жить рабочие, и прочее, и прочее. К вечеру прибыла мадемуазель Вебер, испуганно прижимающая к груди нарядную пушистую муфту и недоверчиво взирающая на усадьбу. Однако стоило ей увидеть Сашу Александровну в расписной поневе и крестьянской рубахе, как она мигом обо всем забыла. — Да как же это, — разволновалась модистка, быстро доставая портновскую ленту, — да разве ж можно! Ваша бабушка бы в обморок упала, если бы увидела вас сейчас! А вы, — тут она развернулась к Гранину, — выглядите так, будто все еще живете в прошлом веке. Посмотрите только на эти обшлага. Вдвоем они едва уговорили мадемуазель Вебер пойти к столу, а не снимать мерки немедля. Изабелла Наумовна явилась во всем великолепии увядающей старой девы, застрявшей в глухой деревне. Тускло блестели жемчужные нити на открытой шее, фиолетовый бархат оттенял бледность ее кожи, а сложность прически совершенно не подходила обыкновенному домашнему вечеру. — Боже, сколько работы, — прошептала мадемуазель Вебер себе под нос восторженно. И тут с улицы послышалось лошадиное ржание, чьи-то голоса, Груня метнулась к окну и вдруг громко охнула: