— Не из пугливых, значит, — заключил он. — Отец! Ты взаправду решил ему Сашу отдать? — Так она ревмя ревела, — развел руками Василий Никифорович. — В обморок падала! Не пороть же ее, сам понимаешь, дело такое. Тонкое дело, молодое. Себя-то вспомни. — А я и помню, — угрюмо ответил Александр Васильевич, — и чем кончилось, помню. Саша, чертова девка, принеси мне выпить! И попробуй только взбрыкнуть! Саша Александровна молнией бросилась в сторону кухни, только крикнула на бегу: — Дед, вы за ними приглядите без меня! Только на вас и надежда! — Ишь какое дело, — Василий Никифорович вздохнул. — И чаю не дали попить, изверги. Свататься им тут приспичило, нешто не подождать было? — И давно ты знаешь? — спросил Александр Васильевич. — Так со святок, считай. Когда ты там балы закатывал. Вот ты балы, а Саша истерики. Жить, говорит, не могу без своего управляющего, хоть кол на голове тешите. Гранин отступил назад, не желая мешать им. Но и убираться с глаз долой не спешил. Ни за что теперь не уберется. — И что? — Александр Васильевич взял из рук вернувшейся Саши Александровны рюмку, намахнул, налил себе еще и снова выпил. — Ох, дочь моя, за грехи ты мне послана! Тут двери распахнулись, и внутрь влетела раскрасневшаяся Ани. Модистка, видимо, возвращалась с прогулки и пропустила все веселье. Влетела — и остановилась с разбегу, увидев Александра Васильевича. Тот узнал ее мгновенно. — Дочь швеи, — выдохнул он изумленно. — Моя письмоносица! Здесь? У Саши Александровны с грохотом опрокинулся поднос, брызнули осколки. — Я встретила Ани случайно, — пролепетала она. — Она скиталась… А здесь так много места, и нам нужно так много платьев… Папочка! — и она бросилась ему на шею, захлебываясь быстрыми словами: — Давно знаю и про маму, и про канцлера, и про смерть ее! Не знала, как и подступиться к тебе… Александр Васильевич обнял ее, однако не сводил с Ани глаз. Он будто постарел одним махом, осунулся, покрылся скорбью. — Сколько воспоминаний, — прошептал он отрешенно, — господи, столько лет! А больно… все еще больно. Тут он высвободился из рук Саши Александровны и пошел в дальние комнаты, ни на кого не глядя. Ани расплакалась. — Выгонит теперь, — прошептала она горько, — чтобы не бередила душу… — Ничего и не выгонит, — Саша Александровна утерла щеки и задрала нос. — Как это выгонит? Разве я дам? — Вернусь-как я к своему чаю, — решил Василий Никифорович, — лекарь, ступай со мной. Выглядишь, как Сашка после ночи кутежа. Изабелла Наумовна нежданно ожила: — Ничего не поняла! Ани, откуда вы знакомы с Александром Васильевичем? Отчего он так огорчился?.. Саша Александровна уединилась с отцом до самого ужина. Время от времени Марфа Марьяновна, умевшая порой быть неслышимой, подкрадывалась к дверям и подслушивала. — Все о матери говорят, — прошептала она как-то. — Катя то, Катя это. Катя! — повторила она задумчиво и ушла к Андре. Старый атаман, принявший уже немало наливки и совершенно подобревший, посмотрел ей вслед. Сказал, понизив голос: — Ох, и хороша была Марфушка в молодости, да моя Варвара всех краше… Я не спрашиваю тебя, лекарь, отчего Карлуша вдруг помер и куда колдун подевался, но знай: я тебе за то благодарен. Главное, Саша цела, мне более ничего и не нужно. — Позволит ли Александр Васильевич свадьбу? — спросил Гранин, не желая вспоминать о том, как фонтаном била кровь из горла Драго Ружа. Эту кровь он будет отмаливать до смерти. — Сам же говоришь — порода, — хмыкнул Василий Никифорович, — поорем и остынем. А неволить девку не станем. Давно ли архиереи требовали уплату с родителей каждой бабы, которая после немилого венчания в озеро с головой… Саша наша на всякое способна, и сын мой знает это. Поупирается и смирится. А ты, лекарь, нищий да блаженный, простодушный да бестолковый, не старик, не молодой, никчемыка, конечно. Полки тебе наши не возглавить, характером не вышел. Если бы я искал Саше мужа, то нипочем бы на тебе не остановился. Но Лядовы все упрямцы. Сын мой всю жизнь хранит память одной-единственной женщине, и дочь его такая же. Так что между тем, чтобы отказать никчемыке, и внуками — я выбираю внуков. Гранин лишь улыбнулся в ответ, ничуть не огорченный столь нелестной оценкой. На ужин в тот день собралось непривычно много народу. Изабелла Наумовна казалась еще более нервной, чем обычно, Ани — испуганной. Александр Васильевич и Саша Александровна вышли из конторки с красными глазами и совершенно примирившимися. Гранин легко мог представить себе их долгий разговор, полный горьких воспоминаний атамана и сожалений его дочери. О девочке, которая умерла так обидно, так рано, что не успела стать ни женою, ни матерью. Только возлюбленной. Катенька Краузе, какой ее помнил Гранин, даже перед самой смертью была преисполнена светом. И молодой Лядов прожил более двадцати лет, сохраняя внутри себя этот свет. А несчастный пленник, превратившийся в черного колдуна Драго Ружа, — остался благодарным этой девочке до самого конца. — Ну-с, — Александр Васильевич обвел воспаленным взглядом собравшихся, быстро отвернулся от Гранина, будто видеть его не желал, и остановился на Ани. Бедняжка вздрогнула и съежилась. Однако Лядов заговорил с необычайной ласковостью: — Что же, моя маленькая посланница, с нашей прошлой встречи вы, кажется, изрядно настрадались? Мне жаль, что я невольно стал одной из причин, изгнавших вас из столицы. И я рад, что моя Саша приютила вас в нашем доме. Чем дольше он говорил, тем более розовела Ани и тем более белела Изабелла Наумовна. — Так как вы знакомы? — повторила гувернантка свой вопрос, оставшийся прежде без ответа. — С Ани связаны мои самые светлые и самые темные воспоминания, — сказал Александр Васильевич. — О временах, когда я был молод, счастлив и безрассудно влюблен. — Влюблены? — Изабелла Наумовна совсем потерялась. — В мою маму, — пояснила Саша Александровна со вздохом. — Только она сначала пропала, а потом умерла. И мы с папой совершенно не понимаем, почему она решила исчезнуть, вместо того чтобы бежать вместе с ним. — Господи, — спохватился Гранин, — я ведь знаю разгадку. Мне рассказал Драго Ружа. И он коротко передал все, что услышал от колдуна, — про то, что Катенька пряталась в Грозовой башне, а валах подпитывал ребенка внутри нее силой своей. Александр Васильевич выслушав его, не проронив ни слова. У него было жалкое лицо страдающего человека. Человека, который много лет сердился понапрасну на женщину, пожертвовавшую собой ради дитяти. — Да уж, — тяжело вздохнул Василий Никифорович, — не свезло девице с папашей. Вот, Сашка, тебе урок: до чего отцовское самодурство доводит! Александр Васильевич не сразу расслышал и понял обращенные к нему слова, а потом устало кивнул: — Быть по сему, Саша. Ступай за своего управляющего, раз тебе так уж приспичило. Я же не канцлер, не стану зверствовать. Но помни, дочь моя: не прибегай потом ко мне с жалобами на свою несчастную жизнь! — Отчего же ей быть несчастной? — удивилась Саша Александровна, расцветая. — Я думаю, на Масленицу как раз будет, — объявил Василий Никифорович удовлетворенно. — Нечего жениха и невесту в черном теле держать и во искушение вводить. Свежий воздух, уединенность деревенской жизни не способствуют добродетелям. — Ах, как можно, — воскликнула Изабелла Наумовна, смутившись. — Не лучше ли нам с Сашей вернуться покамест в столицу? Неприлично все же им теперь в одной усадьбе. — Ничего подобного, — возразила Саша Александровна, — мы отправляемся в вояж по коннозаводчикам. Посмотрим лошадок, подберем себе подходящих, а там, глядишь, уже и Масленица. Это вы хорошо, дед, придумали. — Саша, ты поедешь с Шишкиным и Гришкой моим, — отрезал Александр Васильевич. — А нам еще надобно представить твоего… Михаила Алексеевича матушке-государыне. Все же ты не абы кто, ты наследница вольных атаманов, опоры престола. Тут политика, понимать надобно! От таких известий Гранин изрядно переполошился. Никогда в жизни он не ожидал быть представленным императрице. Не слишком ли большая честь для скромного сына деревенской травницы? — Не трясись, лекарь, — подмигнул ему старый атаман, — матушка наша страдает падучей, да конвульсии ее все чаще бьют. А ты вон мальчишку канцлерова выходил, теперь быть тебе придворным чудотворцем! — Мне и деревенской лечебницы довольно, — еще больше перепугался Гранин. — Говорю ж: блаженный! Как есть дурнина в рванине! — А и правильно, — неожиданно поддержал его Александр Васильевич, — чем дальше от двора — тем длиньше жизнь. Я вот тоже по весне уеду из столицы до самых холодов. Пусть теперь о том, как бы Саша чего не натворила, муж ее переживает! — и он вдруг захохотал. Уж на что Гранин привык к перепадам лядовского настроения, а все равно удивился.