– Простите, что беспокою, – сказал мужчина. – Можно от вас позвонить? Я отбился от группы и заблудился. – Позвонить, – тихо отозвалась мама. – Если вы не против. В моем мобильном села батарейка. – У вас есть мобильный телефон. – Мама хихикнула. Понятия не имею почему. – Эмм, да. Есть. Поэтому будет здорово, если вы разрешите воспользоваться вашим, чтобы я мог сообщить друзьям, что со мной все в порядке. Кстати, меня зовут Джон. Джон Лаккенен. Мужчина улыбнулся и протянул ей руку. Мама издала сдавленный звук, а затем схватилась за его руку, как утопающий за соломинку. И держалась за нее даже после того, как их сцепленные руки перестали раскачиваться вверх-вниз. – Я знаю, кто вы. Она оглядела двор, а затем быстро втащила мужчину в дом. Я смотрела на хижину еще очень долго, даже после того, как дверь закрылась. Еще больше лжи. Больше хитростей. Больше уловок. Мать знала этого человека. И он приехал к ней, когда отца не было дома. Я понятия не имела, чем они занимаются в хижине, но понимала, что это неправильно. Спрятав нож в чехол, я слезла с дров. Снегоход, стоящий на нашем дворе, напоминал большого черного медведя. Мне хотелось ударить его и прогнать. Позвать отца, чтобы он застрелил его из своей винтовки. Я на цыпочках подошла к заднему крыльцу и заглянула в просвет между занавесками. Мама и этот мужчина стояли посреди кухни. Мама говорила что-то и размахивала руками. Я не слышала, о чем она говорит, но вид у нее был одновременно испуганный и радостный. Она постоянно оглядывалась на дверь, как будто боялась, что отец может войти в нее в любую секунду. Хотелось бы мне, чтобы так и случилось. Мужчина тоже выглядел испуганным. Мама продолжала говорить и жестикулировать, и в конце концов он кивнул. Очень медленно, как будто не хотел делать то, о чем его просила мама, но при этом не мог отказаться, примерно как я, когда отец сказал мне, что я должна помочь маме варить желе. Мама рассмеялась, встала на цыпочки, обхватила мужчину за шею и поцеловала в щеку. Щеки мужчины загорелись румянцем. Мама положила голову ему на плечо. Ее плечи вздрагивали. Я не могла понять, смеется она или плачет. Спустя мгновение мужчина обнял ее, слегка погладил по спине и прижал к себе. Я опустилась на корточки в снег. Теперь уже и мои щеки горели. Я знала, что означает поцелуй. Это значит, что ты любишь человека, которого целуешь. Вот поэтому мама никогда не целовала папу. И я не могла поверить, что она поцеловала этого мужчину, этого незнакомого типа, которого привела в дом как раз в то время, когда отца не было рядом. Не знаю, что он сделал бы с ними, если бы оказался здесь. Я вытащила нож. Бесшумно прошла по крыльцу и распахнула дверь. – Хелена! – вскрикнула мама. Они с незнакомцем отпрянули друг от друга, когда хижину заполнил холодный воздух. Ее лицо вспыхнуло. – Я думала, ты… Не важно. Быстро! Закрой дверь! Но я оставила дверь открытой. – Тебе нужно уйти, – сказала я мужчине так грубо, как только могла. – Сейчас же! Я взмахнула ножом, чтобы он знал: я говорю серьезно. Я бы пустила его в ход, если бы понадобилось. – Эй! Спокойно. Опусти нож. Все в порядке. Я тебя не обижу. Он говорил со мной так, словно я тоже была собакой. – Ты должен уйти. Бегом! До того, как вернется отец. Лицо мамы побелело, когда я упомянула отца, как и следовало. Не знаю, о чем она думала, когда втащила этого типа в нашу хижину, и чем, по ее мнению, это могло закончиться. Она упала на стул. – Хелена, пожалуйста! Ты не понимаешь. Этот человек – наш друг. – Наш друг? Наш друг? Я видела, как ты целовала его! Я видела! – Ты видела… Ох, Хелена! Нет, нет, я всего лишь благодарила Джона, потому что он заберет нас отсюда. Опусти нож. Нам нужно спешить. Я уставилась на свою мать. Она была взволнована и счастлива, как будто это был лучший день в ее жизни, – и все потому, что на нашем холме объявился этот тип. Мне пришло в голову, что она спятила. Я знала, что ей не нравится жизнь на болоте, но неужели она и правда собиралась уйти сейчас, когда так темно и холодно? Сесть на снегоход этого чужака и позволить ему увезти себя без разрешения отца? Я не понимала, как она могла даже на секунду поверить в то, что я соглашусь на этот план. – Пожалуйста, Хелена. Я знаю, тебе страшно… Вот чего не было, того не было. – …и что все это сбивает с толку… Ни капли. – …но ты должна мне поверить! Поверить ей? Журнал обжигал меня через задний карман джинсов, как кусок раскаленного янтаря. После всего этого я ни за что ей не поверила бы. – Хелена, пожалуйста. Я все объясню, обещаю. Но нам нужно спеш… Она оборвала себя на полуслове, потому что на крыльце загремели шаги. – Что происходит?! – взревел отец, ворвавшись в дом. В мгновение ока оценив ситуацию, он вскинул винтовку и прицелился сначала в мужчину, а потом в маму, как будто не мог выбрать, кого из них подстрелить первым. Мужчина тут же поднял обе руки: – Пожалуйста. Я не хотел причинить… – Заткнись! Ну-ка сядь! Мужчина рухнул на один из наших кухонных стульев так, словно его толкнули. – Послушайте, уберите оружие. Я просто хотел позвонить от вас. Я заблудился. Ваша… э-э… жена впустила меня и… – Я сказал, заткнись! Отец развернулся и ударил мужчину прикладом в живот. Тот вдохнул, свалился со стула и со стоном перекатился по полу, обхватив себя руками. – Нет! – вскрикнула мама и закрыла лицо ладонями. Отец сунул мне винтовку: – Шевельнется – стреляй! Он шагнул к матери и занес кулак. Мужчина кое-как поднялся на колени, подобрался к отцу и схватил его за ногу. Я знала, что должна выстрелить. Но не хотела нажимать на курок. – Оставь ее в покое! – закричал незнакомец. – Я знаю, кто ты! Я знаю, что ты сделал! Отец застыл, а затем порывисто обернулся. В одном из выпусков «Нэшнл географик» была статья, в которой описывалось лицо, которое «потемнело от ярости». Именно так сейчас выглядел отец. Он был так зол, что мог убить нас всех. Взревев, как раненый черный медведь, он бросился на мужчину и ударил его в область почек. Мужчина закричал и ничком повалился на пол. Отец схватил его за запястье на левой руке, наступил ему на локоть и вывернул его руку за спину. Он выворачивал ее все сильнее, пока из нее с хрустом не выскочила кость. Крики мужчины заполнили хижину, сливаясь с моими криками и воплями мамы. Отец схватил незнакомца за сломанную руку и вздернул на ноги. Тот снова закричал. – Пожалуйста! Нет! О боже, нет, не надо! Пожалуйста! – кричал он, пока отец волочил его за собой к дровяному сараю. Мама рыдала. Мои руки тряслись. Я опустила взгляд и поняла, что все еще держу в руках винтовку. И ствол был нацелен на мать. Она смотрела на меня так, словно думала, что я собираюсь ее застрелить. Я не сказала ей, что винтовка стоит на предохранителе. Отец вернулся в хижину. Его куртка была вся в крови, костяшки пальцев покраснели. Он вырвал винтовку из моих дрожащих рук и сунул в кладовку. Я ждала на кухне вместе с мамой, не зная, чего он от меня хочет. Когда он вернулся, его лицо было спокойным, как будто ничего не случилось. Как будто это был обычный день. И как будто он не сломал только что руку первого человека, показавшегося на нашем холме. Это означало одно из двух: или его ярость сошла на нет, или он только разогревается. – Иди в свою комнату, Хелена. Я побежала вверх по лестнице. У меня за спиной раздался звук – как бывает, когда кулак врезается в тело. Затем мама закричала. А я захлопнула дверь. После того как в хижине воцарилась тишина, я долго лежала на кровати, закинув руки за голову, и смотрела в потолок. Воспоминания не давали мне уснуть. Мы с отцом барахтались в бобровом пруду. Он учил меня плавать на спине. Солнце было теплым, а вода холодной. Я лежала на воде, раскинув руки в стороны. Отец стоял рядом со мной. Вода доходила ему до пояса. Его руки поддерживали меня снизу так, что я едва их чувствовала. – Ноги выше, – сказал он, когда мои ступни погрузились в воду. – Живот вперед. Выгни спину. Я выпятила живот и выгнула спину так сильно, как только могла. Мое лицо залила вода. Я начала плеваться и тонуть. Отец подхватил меня и поднял. Я попыталась снова. Позже, когда я научилась плавать на спине, это стало казаться мне таким плевым делом, что я не могла припомнить, когда я этого не умела. Отец помогал мне насаживать на крючок наживку. Крючок был очень острым. Когда я впервые достала крючок из отцовской коробки со снастями, он застрял у меня в большом пальце. Было больно, но не так, как в тот момент, когда отец его вытащил. После этого я стала осторожнее и держала крючок только за ушко. Наша банка с наживкой была полна червей. Мы выкапывали их из влажной почвы в нижней части холма. Я нырнула рукой в грязь и вытащила одного червя. Он был скользкий и мокрый. Отец показал мне, как нанизать червяка на крючок, обмотать его вокруг крючка и затем еще раз проткнуть его хвост и голову. – Ему не больно, – сказал он, когда я спросила, что испытывает при этом червяк. – Черви ничего не чувствуют. – Если это правда, – спросила я, – тогда почему червяк так вертится и извивается? Отец улыбнулся. Он сказал: – Хорошо, что ты учишься думать своей головой, – и потрепал меня по ней. Мы с отцом сидели в бане. Он снова рассказывал историю о том, как провалился в медвежью берлогу. В тот день я обратила внимание, что каждый раз, когда отец рассказывал эту историю, он слегка менял подробности, чтобы сделать ее более увлекательной. Или дыра была глубже, или он падал дольше, или ему было сложнее выбраться, или медведь проснулся, когда отец упал ему на спину, или шея у медвежонка оказалась сломана. Я понимала, что хоть это и важно – всегда говорить правду, но, когда ты рассказываешь историю, можно немного изменить факты, чтобы сделать ее более интересной. Я надеялась, что, когда вырасту, стану такой же хорошей рассказчицей, как он.