Женщина в белом. Утром Тип упорно стоял на своем: не знает он эту женщину, не видел ее никогда, а стоило Элоди немного поднажать, он и вовсе захлопнулся, как устрица. А потом чуть не вытолкал ее из студии, твердя, что засиделся он тут с ней, магазин уже открывать пора и что да-да, конечно, на свадьбе они увидятся. Но Элоди не могла ошибиться. Он явно видел эту женщину раньше. И самое главное, теперь было ясно, что между ними — женщиной на фото и домом из альбома — есть связь, ведь Тип узнал и дом на рисунке. Он сам жил в нем во время войны, в детстве. Изгнанная Элоди направилась на Стрэнд и зашагала по нему на работу. Набрала на двери код выходного дня, вошла внутрь. В полуподвале было темно и холодно. Даже холоднее, чем обычно, но она не собиралась там задерживаться. Достав из коробки у себя под столом снимок, а из архива — альбом, она снова вышла на улицу. На этот раз никакого чувства вины она не испытывала. Просто знала, что фото и альбом принадлежат ей, хотя и не могла объяснить почему. Но именно для нее они были предназначены. Она снова взяла фотографию — маленькая, та почти скрылась у нее в ладони — и встретила гордый, вызывающий взгляд. «Найди меня, — как будто говорил он. — Узнай, кто я». Элоди еще повертела рамку в руках, кончиком пальца ощупала паутинку царапин. Они оказались с двух сторон, и с лицевой, и с тыльной, словно кто-то специально нанес их тонким острым предметом вроде булавки. Элоди поставила рамку на подоконник: так, по ее мнению, она могла стоять у Джеймса Стрэттона. Стрэттон, Рэдклифф, женщина в белом… все они как-то связаны, но как? Мать Элоди, Тип в эвакуации, друг, который рассказал ему историю дома на Темзе… Взгляд Элоди снова устремился в окно, к «ее» повороту реки. Мелькнула мысль о том, сколько раз в подобных случаях она уже сидела вот так, глядя на реку. Что только не тонуло в этих глубоких, молчаливых водах: желания и надежды, рваные сапоги и серебряные монеты, воспоминания. Вот и сейчас одно из них словно вынырнуло из глубин памяти: она, маленькая, сидит на берегу реки, теплый ветерок ласково гладит кожу, рядом мама и папа, они пришли на пикник… Кончиком пальца она провела по фестончатому краю молочно-белой фаты, такому шелковистому на ощупь. Вот так же, может быть, сделала и ее мать тридцать с небольшим лет назад, прежде чем войти в церковь, где ее ждал отец Элоди. А какая музыка играла, когда Лорен Адлер шла к алтарю? Элоди не знала; ей никогда не приходило в голову спросить. Весь день она просматривала видео, перервавшись лишь раз, чтобы ответить на звонок Пиппы, и теперь в голове плыли обрывки виолончельных мелодий. — Все будет так, словно она сама здесь, — говорила ей Пенелопа. — Это лучшая замена живой матери. Но ее будущая свекровь ошиблась. Теперь Элоди это поняла. Останься мать в живых, ей было бы под шестьдесят. Молодость, простодушие, девичья улыбка и задорный смех навсегда ушли бы. Волосы поседели бы, кожа увяла. Жизнь отметила бы ее своей печатью, причем не только тело, но и душу: остудила бы накал эмоций, бьющих на каждом ее видео через край, поубавила энтузиазма. За ее спиной люди по-прежнему шептали бы: «гениально», «необыкновенно», но, не понижая голоса, добавляли бы еще одно слово: «трагедия», еле слышное, но стократ усиливающее эффект всего остального. Вот что имела в виду Пиппа, когда спросила, согласна ли сама Элоди с тем, чтобы на ее свадьбе показывали видео Лорен Адлер. Это была не злость и не ревность. Просто она заботилась о подруге и раньше ее поняла, что это будет выглядеть не так, словно мать здесь, рядом с Элоди, а так, словно к алтарю с виолончелью в руках идет сама Лорен Адлер, отбрасывая за собой густую длинную тень, в которой за ней робко следует дочь. Домофон ожил, Элоди спрыгнула с окна и побежала открывать. — Алло? — спросила она. — Привет, это я. Она нажала на кнопку, открывая дверь подъезда, и отперла замок на своей двери. Знакомые звуки субботнего дня вперемешку с ароматами жареной рыбы и картошки доносились снизу, пока она стояла на пороге и ждала Пиппу, которая взлетала по лестнице. Запыхавшаяся Пиппа показалась на верхней площадке: — Господи, на твоей лестнице с голоду умереть можно. Шикарная вуаль. — Спасибо. Я все думаю, надевать ее или нет. Сделать тебе чашечку чего-нибудь? — Лучше стаканчик. — Пиппа вложила ей в руки бутылку вина. Элоди сняла фату, накинула ее на край дивана, налила два бокала пино-нуар и понесла их к окну, где на подоконнике уже сидела Пиппа. В руках она держала фотографию и внимательно ее рассматривала. Элоди подала ей бокал: — Ну? Элоди сразу перешла к делу, нетерпение выжгло всякое желание поддерживать светский разговор. — Ну так вот… — Пиппа отложила фото и стала смотреть на Элоди. — Вчера я встретилась на вечеринке с Кэролайн. Я показала ей фото с телефона, и она сказала, что женщина на нем кажется ей знакомой. Правда, она так и не вспомнила ее имя, но зато уверенно определила, что снимок сделан в середине шестидесятых — все в нем отвечает стилистике этого периода; больше того, как мы и думали, его автор был связан с прерафаэлитами и Пурпурным братством. Она говорит, что для более точной датировки ей нужно видеть оригинал, и еще, что фотобумага, на которой снимок напечатан, также может стать ключом к личности фотографа. Тогда я сказала ей про Рэдклиффа — я как раз думала об альбоме, который ты нашла вместе со снимком, вдруг в нем обнаружится хотя бы намек на потерянную картину? А Кэролайн сказала, что у нее много книг о Пурпурном братстве и я могу прийти и взять что-нибудь, если нужно. — И? Пиппа порылась в рюкзаке и выудила старую книжку в потрепанном пыльном переплете. Элоди изо всех сил старалась сохранять спокойствие, когда подруга небрежно распахнула ее так, что хрустнул корешок, и стала стремительно перелистывать желтые от времени, припорошенные пылью страницы. — Вот, Элоди, смотри, — сказала она, добравшись до вкладки с иллюстрациями посреди книги и торжествующе ткнув пальцем в первую. — Это она. Женщина с фотографии. Края вкладки истрепались от времени, но в центре изображение было целым. Внизу еще читалась надпись: название — «Спящая красавица» и имя автора — Эдвард Рэдклифф. Женщина на картине покоилась в фантастическом будуаре из листьев и бутонов, которые будто замерли и ждали момента, когда она откроет глаза, чтобы тоже раскрыться. Между сплетенных ветвей везде притаились птицы и насекомые; длинные рыжие волосы волнами лежали вокруг ее лица, величественного в своем покое. Правда, глаза у нее были закрыты, но все остальное — форма скул, изгиб рта — было таким же. — Значит, это его натурщица, — прошептала Элоди. — Натурщица, муза и, если верить этой книге, — тут Пиппа снова быстро перелистала страницы, — любовница. — Любовница Рэдклиффа? Но как ее звали? — Насколько я успела понять за одно утро, тут кроется какая-то тайна. Она позировала под вымышленным именем. Здесь сказано, что ее знали как Лили Миллингтон. — Но зачем ей понадобилось придумывать себе имя? Пиппа пожала плечами: — Ну, может, она была из хорошей семьи и ее родственники не одобряли того, что она позировала; или она была актрисой и пользовалась сценическим псевдонимом. Актрисы часто подрабатывали натурщицами. — А что с ней случилось? Здесь объясняется? — Подробно я не читала, времени не было — так, позаглядывала в разные места. Как говорит автор в начале, трудно вообще понять, что тогда случилось, ведь даже подлинное имя натурщицы до сих пор остается неизвестным. Но все же он предлагает собственную теорию: она разбила Рэдклиффу сердце, украв какую-то драгоценность — старинную, фамильную — и сбежав в Америку с другим мужчиной. Элоди вспомнила статью из «Википедии», где говорилось об ограблении, в котором погибла невеста Эдварда Рэдклиффа. Она коротко пересказала ее Пиппе и спросила: — Как ты думаешь, это то самое ограбление? В нем была замешана эта женщина, его натурщица? — Понятия не имею. Может быть, и так, но я бы поостереглась принимать на веру теории. Мало ли кто что говорит. Я заглянула сегодня утром в «Джейстор» и нашла критические отзывы об этой книге: автор якобы почерпнул много неизвестной прежде информации из источника, который отказался назвать. Но для нас-то важнее всего портрет: теперь мы знаем наверняка, что Рэдклифф и твоя женщина в белом действительно были связаны. Элоди кивнула, думая при этом о страничке, найденной в альбоме, и о заключенных в ней словах любви, безумия и страха. Неужели эти отчаянные строки написал Рэдклифф после того, как женщина в белом, его натурщица «Лили Миллингтон», исчезла из его жизни? И сердце Рэдклиффа разбил ее побег в Америку с драгоценностью, реликвией его семьи, а вовсе не смерть невесты, девушки с приятным лицом? А как же Стрэттон? В каких отношениях с ней состоял он? Ведь это он хранил у себя ее фотографию в рамке, спрятав ее на всякий случай в сумку, которая принадлежала Рэдклиффу. Пиппа сходила к кухонному столу, взяла бутылку и снова наполнила стаканы. — Элоди, мне надо показать тебе еще кое-что. — Еще одну книгу? — Нет, не книгу. — Она снова села, но как-то нерешительно, даже робко, и это было до того несвойственно ей, что Элоди насторожилась. — Я рассказала Кэролайн, что спрашиваю обо всем этом для тебя, поскольку ты нашла кое-что в архивах. Она всегда хорошо к тебе относилась. Ну, это Пиппа по доброте своей так решила. Кэролайн и Элоди были едва знакомы. — Я сказала, что шью тебе платье, мы заговорили о свадьбе, о записях, о музыке, о том, как тебе, наверное, тяжело пересматривать концерты матери, и тут Кэролайн вдруг как-то примолкла. Сначала я испугалась, что обидела ее чем-нибудь, но она сказала, что с ней все в порядке, просто она должна отлучиться в студию и принести одну вещь. — И что же это было? Пиппа снова нырнула в рюкзак и вытащила из него прозрачный файлик с кусочком картона внутри. — Это фотография. Элоди, на ней твоя мама. — Кэролайн была знакома с моей матерью? Пиппа помотала головой: — Она сняла ее случайно. Говорит, только потом узнала, кто они такие. — Они? Пиппа открыла рот, видимо собираясь что-то объяснить, но передумала и просто протянула Элоди папку. Фотография оказалась по формату больше обычной и, судя по неровным краям и зернистости, была напечатана с негатива. Черно-белый снимок, на нем двое, мужчина и женщина, заняты разговором. Сидят где-то на улице, точнее, на открытом воздухе, в красивом месте, за их спинами зеленеет настоящий ковер из плюща, а на дальнем плане виден краешек каменного строения. Покрывало, корзина, какие-то объедки — видимо, остатки ланча — наводят на мысль о пикнике. Женщина в длинной юбке и ременных сандалиях сидит, скрестив ноги и уперев локоть в колено, вполоборота к мужчине. Подбородок ее приподнят, уголок рта дрогнул, точно предвещая улыбку. Вся сцена освещена лучом солнца, прорвавшимся сквозь листву. Прекрасный снимок. — Снято в июле девяносто второго, — сказала Пиппа. Элоди не ответила. Обе понимали важность этой даты. Именно тогда не стало матери Элоди. Она погибла в автокатастрофе вместе с американским скрипачом, с которым они возвращались после концерта в Бате, и все же вот она, живая и невредимая, сидит вместе с ним в тени густой листвы, всего за неделю — а может быть, и за день? — до смерти. — Говорит, это один из ее любимых снимков. Свет, выражение лиц, фон — все идеально. — Как она смогла… где это было? — В сельской местности, недалеко от Оксфорда — пошла однажды гулять, завернула за угол и увидела их. Даже не раздумывала: просто подняла фотоаппарат и остановила мгновение. Элоди не сообразила тогда, какие вопросы задать — почти все придут ей в голову позже. Она просто сидела, пораженная этим новым образом матери — не знаменитости, а обычной молодой женщины, занятой важным личным разговором. Элоди впитывала каждую подробность. Рассматривала подол материнской юбки, которым играл ветерок, щекоча тонкую лодыжку, видела соскользнувший с запястья узкий ремешок от часов, вглядывалась в обращенный к скрипачу изящный жест руки. Фото напомнило ей другой снимок, семейный, который она обнаружила дома лет в восемнадцать. Она заканчивала шестой класс, и редактор школьной газеты решила соединить портреты выпускников с их детскими фото. Отец Элоди никогда не был большим аккуратистом, и неразобранные снимки в конвертах с надписью «Кодак» десятки лет томились в двух картонных коробках, на дне шкафа с бельем. Он всегда обещал достать их и разложить по альбомам — как-нибудь в дождь, когда заняться будет решительно нечем. Со дна одной из тех коробок Элоди извлекла небольшую стопку квадратных, желтых от времени фотографий, на которых молодые люди и девушки дурачилась за обеденным столом с подтаявшими свечами и узкогорлыми винными бутылками. Над ними распростерся праздничный баннер — поздравление с Новым годом. Она сидела, перебирая снимки, любуясь водолазкой и расклешенными джинсами отца, тонкой талией и загадочной улыбкой матери. И вдруг натолкнулась на снимок, где отца не было, — может быть, он как раз держал фотоаппарат? Сцена та же, только рядом с матерью был совсем другой мужчина — черноглазый, напряженный, тот самый скрипач, — и они были поглощены разговором. И здесь левая рука матери тоже расплылась, захваченная в движении. У нее была привычка говорить руками. В детстве Элоди всегда представляла их двумя крошечными, изящными птичками, что порхают в такт словам матери, как бы вышивая их в воздухе. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь